Собрание сочинений - Карлос Кастанеда

друга, что уважение среди воинов является весьма деликатной вещью. И что сестрички знают, как воины должны вести себя друг с другом. Знают это и Хенарос — между собой. Но стоит мне прийти в одну из этих групп или двум группам сойтись вместе, как все тотчас забывают о своих занятиях воинов и ведут себя как тупицы.

Мы сели. Ла Горда села возле меня. После минутной паузы Лидия пояснила, что она боится, как бы я не сделал с ними того же, что с Паблито. Ла Горда засмеялась и сказала, что она никогда не позволит мне помогать кому-либо из них таким способом. Я сказал ей, что не могу понять, что же такого неправильного я сделал с Паблито. Я совсем не сознавал, что делал, и если бы Нестор не рассказал мне, то я никогда бы и не узнал, что фактически подтолкнул Паблито. Я даже спросил, не преувеличивал ли случайно Нестор. Может быть, он просто ошибся?

Ла Горда сказала, что Свидетель не допустил бы такой грубой ошибки. Свидетель является самым совершенным воином среди нас всех.

— Маги не помогают друг другу так, как ты помог Паблито. Ты вел себя как человек с улицы. Нагваль учил всех нас быть воинами. Он говорил нам, что воин не испытывает сочувствия ни к кому. Испытывать сочувствие — означает желать, чтобы другой человек был похож на тебя, был в твоей шкуре. И ты протягиваешь руку помощи именно для этой цели. Ты сделал это с Паблито.

Самая трудная вещь в мире для воина — предоставить других самим себе.

Когда я была жирной, я беспокоилась, что Лидия и Роза едят недостаточно. Я боялась, что они заболеют и умрут от недоедания. Не щадя сил, я откармливала их, и у меня были самые лучшие намерения.

Безупречный воин предоставляет других самим себе и поддерживает их в том, что для них важнее всего. Если, конечно, ты веришь, что они и сами являются безупречными воинами.

— А что, если они не являются безупречными воинами? — спросил я.

— Тогда твой долг — быть безупречным самому и не говорить ни слова. Нагваль сказал, что только маг, который видит и является бесформенным, может позволить себе помогать кому-либо. Вот почему он помогал нам и сделал нас такими, какие мы есть. Не думаешь ли ты, что можешь ходить повсюду, подбирая людей на улице, чтобы помогать им?

Дон Хуан уже ставил меня лицом к лицу с дилеммой, что я никоим образом не мог помогать своим близким существам. По его мнению, каждое наше усилие помочь фактически является произвольным актом, руководимым исключительно нашим своекорыстием.

Как-то в городе я поднял улитку, лежавшую посреди тротуара, и бережно положил ее под какой-то виноградный куст. Я был уверен, что, оставь я ее на тротуаре, люди рано или поздно раздавили бы ее. Я считал, что, убрав ее в безопасное место, спас ее. Дон Хуан тут же показал мне, что это не так. Я не принял во внимание две важные возможности. Одна из них была такой: улитка избежала верной смерти на виноградных листьях от яда. А другая — улитка имела достаточно личной силы, чтобы пересечь тротуар. Своим вмешательством я не спас улитку, а только заставил ее утратить то, чего она с таким трудом достигла. Когда я захотел положить улитку туда, где нашел ее, он не позволил мне и этого. Он сказал, что такова судьба улитки — что какой-то идиот пересечет ей путь и прервет ее продвижение. Если я оставлю ее там, где положил, она, быть может, будет в состоянии собрать достаточно личной силы и дойти туда, куда собиралась.

Я думал, что понял его мысль. Очевидно, тогда я лишь поверхностно согласился с ним. Самой трудной вещью на свете для меня было предоставить других самим себе.

Я рассказал им эту историю.

Ла Горда погладила меня по спине.

— Мы все очень плохие, — сказала она. — Все мы пятеро — ужасные люди и не хотим ничего понимать. Я освободилась от большей части своей плохой стороны, но не от всей. Мы довольно туповатые и по сравнению с Хенарос ужасно деспотичные. Хенарос, с другой стороны, все похожи на Хенаро — в них мало ужасного.

Сестрички согласно кивнули.

— Но ты — самый отвратительный из нас, — сказала мне Лидия. — Я думаю, что мы не такие уж плохие по сравнению с тобой.

Ла Горда захихикала и легонько стукнула меня по ноге, словно веля согласиться с Лидией. Я так и сделал. Все они засмеялись, как дети.

Мы долго пребывали в молчании.

— Я подхожу теперь к концу того, что должна была рассказать тебе, — внезапно сказала Ла Горда.

Заставив всех нас встать, она сказала, что собирается показать мне стойку силы воинов-Толтеков. Лидия встала справа от меня, лицом ко мне. Она взяла мою руку своей правой рукой, ладонь к ладони, не переплетая пальцев. Затем она просунула мою руку прямо под локтем своей левой руки и плотно прижала мой правый бок к своей груди. Хосефина сделала то же самое слева от меня. Роза стала лицом к лицу со мной, просунула свои руки у меня под мышками и захватила меня за плечи. Ла Горда зашла сзади и обхватила меня за талию, переплетя свои пальцы над моим пупком.

Все мы были примерно одного роста, и они могли прижать свои головы к моей. Ла Горда очень тихо, хотя и достаточно громко, чтобы все мы слышали ее, заговорила за моим левым ухом. Она сказала, что все мы должны попытаться перенести свое второе внимание в место силы Нагваля без вмешательства кого бы то ни было или чего бы то ни было. На этот раз не было учителя, чтобы помочь нам, или союзников, чтобы пришпорить нас. Мы собираемся отправиться туда просто силой нашего желания.

Тут у меня возникла неодолимая потребность спросить, что я должен делать. Она сказала, что я должен позволить своему второму вниманию сфокусироваться на месте, которое я созерцал.

Она объяснила, что та особая позиция, в которой мы сейчас находимся, является толтекским расположением силы. Я был в этот момент центром и связующей силой четырех сторон света.

Лидия была Востоком, оружием, которое воин-Толтек держит в своей правой руке. Роза была Севером, щитом, который заслоняет воина спереди. Хосефина была Западом, ловцом духов, который воин держит в своей левой руке. А Ла Горда была Югом,