Горец. Вверх по течению - Старицкий Дмитрий

— Что вы, господин капитан, вы же мне в отцы годитесь, — несколько смутился я.

— Это ты правильно подметил, сынок, — мелко захихикал мой новый начальник. — Гожусь.

Капитан Многан был действительно, если считать по-военному, в пенсионном возрасте. Уже за полтинник мужику. А служить он начал, как все, в двадцать один год рядовым солдатом, еще до реформы, когда солдатчину тянули четверть века. Долго проходил в унтерах и офицером стал поздно — в тридцать семь, капризом короля. Но в отставку по выслуге он не выходил принципиально, так как надеялся выслужить майора и получить дворянство. Была у него такая мечта-идея.

От этого стремления у него две семьи распалось. Это при всем при том, что в империи разводы хоть и существуют, но не поощряются ни властью, ни общественным мнением. Но торчать в полигонной глуши его избранницы не желали. Сам-то он из деревни, а вот баб себе выбирал исключительно городских, балованных…

Неудовлетворенность собственным статусом у капитана выливалась в покровительстве выходцам из крестьянского сословия и излишнем цукании по службе офицеров из дворян. Они у него мухами по полигону летали и долго тут не задерживались. Но это я уже потом узнал.

Вот и меня сюда сослали на давно освободившееся место, которое не торопились занимать карьерные офицеры.

А пока капитан вызвал местного «завхоза» — сорокалетнего фельдфебеля сверхсрочной службы Эллпе и приказал ему обмундировать нового помощника, как то на полигоне положено. И поселить в своем домике, а то для Эллпе целый коттедж на одного — слишком жирно. И отпустил нас.

Но нет худа без добра. Эллпе, окормлявший все полигонные склады, из мелкого подхалимажа выдал мне кроме нового мундира вполне приличную белую бекешу и белую овчинную шапку с козырьком типа финской. И белые бурки из толстого войлока. Теперь морозы мне были не страшны. Хотя и без больших морозов задувало на полигоне знатно. А я только-только отболел.

— Ты как к бабам относишься? — спросил меня фельдфебель, выдавая мне это овчинное богатство. — Любишь женский пол?

— Пользовать люблю, а так нет, — перефразировал я старый грузинский анекдот.

Похихикав над шуткой, Эллпе пояснил:

— Я это о том, что ко мне тут иногда женщина ночевать приходит из деревни… и вот… постирать там… подшить… сготовить…

— Если для меня подружку приведет молодую и красивую, я в претензии не буду, — выставил я встречное предложение.

— Я так и предполагал, что мы с тобой уживемся, — обрадовался Эллпе. — Одевайся и пошли заселяться. Завтра тебя представят подчиненным, а сегодня можно и по пять капель принять в связи с морозом. Ты как питаться будешь? Отдельно или вместе с солдатами из котла?

— А как солдат тут кормят?

— Так себе… Хорошего повара из срочников у нас забрали в действующую армию и прислали вместо него мобилизованного ополченца второго срока. Готовит он — есть можно, но однообразно.

— Вода с капустой, капуста без воды, вода без капусты? — пошутил я.

— Ну, не совсем чтобы так… Однако баба, что ко мне приходит, готовит вкуснее, чем в городском ресторане. Поэтому я свой порцион сырыми продуктами беру. По мелочи еще в деревне покупаю — там дешево. Можешь влиться в кумпанство. На двоих оно дешевле выйдет.

— Извини, но сегодня я такие вопросы решать не в состоянии. Проснемся — разберемся. Оглядеться сначала надо, что почем…

— Я тебя не заставляю, — слегка обиделся фельдфебель.

— А я еще не отказался, — парировал я.

И началась служба. Нормальная строевая военная служба, не штабная, хотя и не совсем войсковая. В мое подчинение попали практически все рядовые и ефрейторы, которые делились на мишенную команду и команду обустройства полигонных сооружений, — где-то два взвода, по списочному составу восемьдесят три человека. Из них два старших ефрейтора и восемь просто ефрейторов, которые жили вместе с солдатами в казарме.

Второму помощнику коменданта — лейтенанту Милютину Щоличу подчинялись караульный и хозяйственный взвода.

Также на нем висела организация обучения «переменного состава», то есть пришлых, тусующихся на полигоне временно для обучения или испытаний нового оружия. На мне — материальное обеспечение этого учебного процесса: мишени и препятствия.

В настоящее время в разгаре шло строительство проволочных заграждений по царскому типу, и в плане уже стояло обучение пехоты их преодолению.

Плюс имелась нехилая команда кладовщиков под началом фельдфебеля Эллпе. Но они были на полигоне государством в государстве, даже казарма у них была отдельная, а два ряда одноэтажных длинных складов на краю полигона занимали приличную площадь, огороженную колючкой и вышками для часовых. Потому как относились они к полигону опосредованно только в оперативном подчинении, а непосредственное его начальство сидело в городе и здесь показывалось крайне редко.

Фактически вся полигонная команда (без складов) представляла собой роту, хотя таковой не называлась, причем роту учебную, в которой все должностные категории были на ранг выше линейных армейских, что позволяло начальнику полигона продолжать мечтать о майорском чине как о реальной перспективе.

Должности полигонных субалтернов были прописаны по капитанской категории. Одним из двух таких субалтерн-офицеров по должности являлся и я. Немного не понимая еще, в порядке ли вещей в имперской армии замещение обер-офицеров старшими фельдфебелями, которые проходят по категории унтер-офицеров, или я являюсь неким исключением, попавшим сюда на зримое со стороны повышение по службе в результате тонких штабных интриг. Чтобы, к примеру, я не пожаловался генералу Штуру в имперскую столицу, что со мной плохо поступили? Информации достаточной, а главное, достоверной у меня не было, и оставалось только гадать, что в армии совсем не продуктивно. Единственно, что меня отличало от других офицеров, так это то, что мне денщика не было положено. А так все ништяки и плюшки в наличии, в том числе и выезд: породистая рысистая лошадь, обученная ходить как под седлом, так и в оглоблях легкой двуколки.

От складского городка в одну сторону, перекрывая на него вид, стояли конюшни, каретный сарай, казармы, солдатская столовая и наш с Эллпе домик. По другую — дома офицерского состава, дом начальника полигона, штабной домик, дом-общежитие штабных унтеров и ефрейторов, гарнизонный чипок и два учебных павильона, в которых можно одновременно рассадить до ста человек. Именно в таком павильоне, как я помню, устраивался доклад Вахмурки, а во втором — банкет для начальства.

Замыкали все это пространство, образуя некое подобие плаца, казармы и хозблоки для переменного состава. Сейчас они пустовали, но в них наряд постоянно подтапливал печи, чтобы совсем уж до сосулек здания не выстужать. На отшибе, согласно уставу не меньше двадцати пяти метров от крайнего строения, имелись примитивные сортиры — солдатский и офицерский отдельно и баня, совмещенная с прачечной самообслуживания. Баня топилась круглосуточно, помывка и стирка происходили по утвержденному графику. Между баней и казармой возвышался могучий штабель неотесанных бревен, которые наряд ежедневно распиливал и колол на дрова. Дров городок ел много. Но проблемой это не было — вокруг росла если не тайга, то близко к ней.

От учебных павильонов шли позиции, дальше них располагалось тактическое поле, а за ним мишенные директрисы, между которыми оставили неширокие полоски леса. Директрисы постоянно удлинялись — на дрова, но выдавалось все это начальником как улучшение собственными силами материальной части полигона для возможности испытаний дальнобойных орудий.

Называлось все это Королевский артиллерийский полигон. Он имел все права отдельной части, включая знамя, возле которого постоянно стоял вооруженный часовой в штабном домике.

Рядом со знаменем на простой тумбе располагался металлический денежный ящик, вскрывать который наш полигонный писарь, одновременно местный начфин, имел право только вместе с караульным начальником, для чего в ящике имелось два замка. А у начфина в звании унтер-офицера в наличии имелся только один ключ. Второй передавался начальниками караула друг другу при смене.