«Если», 1995 № 03 - Джон Браннер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С ходу я ничего не смог на это возразить и поэтому просто промолчал. Я готов был согласиться кое в чем, но не более того. Тут я пожалел, что он допил весь свой коньяк.
Некоторое время спустя профессор сказал:
— Не думаю, что сегодняшней ночью я полезу дальше.
Я вынужден был признать, что это очень разумная мысль, поскольку и сам решил отказаться от дальнейших приключений, и мы стали спускаться вниз по спирали, пока не оказались внизу, а потом я проводил доброго профессора домой.
Обрывки и кусочки…
Прежде, чем улечься спать, я успел прослушать конец сводки новостей. Удалось пролить свет на историю с Полом Байлером, профессором геологии, который ранее подвергся нападению вандалов в Центральном парке, лишивших его не только денег, но и сердца, легких, печени и почек.
Глубокой ночью мой мозг выплеснул из темного аквариума образов переплетение ускользающих снов, балансирующих на блистающих в ночи прозрачных гранях сознания, мелькающих словно ослепительные лики, не говоря уже о кинестетических/синестетических ТЫ МЕНЯ ЧУВСТВУЕШЬ, ПРИЯТЕЛЬ? которые длились много дольше, чем все остальное, потому что позднее, много позднее, третья чашка утреннего кофе превратила их в пустые извивы цвета.
3
Вспышка, всплеск. Мрак. Танец звезд.
Массивная золотая колесница Фаэтона разбилась, но никто этого не ощутил. Загорелась, вспыхнула в последний раз и погасла. Совсем, как я.
Когда я снова проснулся, стояла ночь, и я чувствовал себя премерзко.
Руки и ноги были связаны прочными кожаными ремнями, песок и мелкие камешки служили подушкой, а заодно и матрасом. Рот, нос, глаза и уши забиты пылью, я хотел пить, был голоден, весь в синяках, и меня отчаянно трясло. Я вспомнил слова одного из своих бывших кураторов, доктора Мерими: «Вы являетесь живым примером абсурдности всего сущего».
Теперь вам понятно, что Мерими специализировался на французской литературе середины двадцатого века. И все же, может быть, его искаженные толстыми стеклами очков глаза как раз и заглянули в самую суть моего нынешнего положения. Он покинул университет уже довольно-таки давно, окутанный дымкой какой-то скандальной истории, но как раз благодаря этому Мерими в последние годы стал чем-то вроде оракула в моем личном космосе, и его слова теперь часто возвращаются ко мне. Обжигающий песок окатывал меня этими словами целый день, а потом холодный ночной ветер шептал их, словно надоевший припев песенки: «Вы являетесь живым примером абсурдности всего сущего».
Если задуматься над этими словами, их можно интерпретировать множеством самых разнообразных способов, а у меня сейчас была масса свободного времени. С одной стороны, можно подумать о сущем. С другой — о живом. Или, например, об абсурдности.
Ах, да. Руки…
Я попытался пошевелить пальцами и не понял, слушаются они меня или нет. Вполне может быть, что рук вовсе нет, а я стал жертвой фантомных болей. На случай, если пальцы все-таки на месте, я некоторое время размышлял о гангрене.
Проклятие. И еще раз. Все это очень огорчительно.
Семестр начался, и я уехал. Договорившись с пересылке всей моей корреспонденции Ральфу, с которым мы вместе владели антикварной лавкой, я направился на запад, задержался по дороге ненадолго в Сан-Франциско, Гонолулу и Токио. Потом я провел пару дней в Сиднее, ровно столько, сколько мне было нужно, чтобы получить причитающуюся дозу неприятностей. Они возникли в тот момент, когда я решил взобраться на их оперный театр, который выстроен на мысе Бенелонг, совсем недалеко от гавани. Я покинул город, хромая и с дисциплинарным взысканием в кармане. Полетел в Алис-Срингс. Забрал там воздушный скутер, который заказал заранее. Отправился в путь ранним утром, до того как невыносимая дневная жара и здравый смысл вступили в свои законные права. Несколько часов ушло на поиски подходящего места и на устройство лагеря.
В том районе найдены наскальные рисунки, довольно старые. Аборигены утверждают, что не имеют ни малейшего представления о том, откуда они взялись и с какой целью были сделаны. Я видел фотографии, но мне хотелось взглянуть на них собственными глазами, сделать несколько своих снимков, скопировать парочку рисунков и потратить немного времени на раскопки.
Я вернулся в тень своего убежища, выпил лимонада и, попытавшись успокоиться, начал рассматривать высеченные на камне рисунки. Я не раз размышлял о том парне времен мастодонтов, который первым остановился возле скалы или стены пещеры и стал с интересом ее разглядывать. Интересно, задавал я себе вопрос, что заставило его вдруг полезть наверх, чтобы нацарапать на камне свои каракули — меня страшно занимало, что он чувствовал в тот момент. И как отнеслось к этому общественное мнение. Они вполне могли проделать в художнике достаточное количество дырок, чтобы вселившийся в него подозрительный дух мог спокойно покинуть его бренное тело. А может быть, смелая инициатива была охотно подхвачена многими, потому что творческие способности наших далеких предков только и ждали подходящей возможности вырваться наружу, и их необычное проявление считалось таким же естественным, как откручивание ушей. Невозможно ответить на все эти вопросы. И очень трудно оставаться равнодушным.
Я вернулся в тень своей палатки. Сделал запись о том, чем занимался все утро. Около часа дня я перекусил, а потом снова обратился к своим записям.
Около трех часов над палаткой пронесся аэробиль, повернул и начал снижаться. У меня все это вызвало легкое беспокойство, поскольку я не имел никакого официального разрешения пребывать в данном районе. Итак, прикрыв глаза рукой от ослепительно ярко-синего сияния, я пытался придумать способ убедить представителей власти в том, что я просто турист.
Аэробиль приземлился, и из него вышли двое. На вид они были совсем не похожи на официальных лиц, но я всегда делал скидку на обстоятельства и местные обычаи, поэтому встал, чтобы поприветствовать их. Один из мужчин был примерно одного со мной роста. Светлые волосы, легкий загар. И пот. Ручьями. Его приятель, который был на несколько дюймов выше и на несколько тонов темнее, сердито откинул прядь непослушных черных волос со лба. Худой, в прекрасной спортивной форме. На ногах у обоих были городские башмаки, а не походные сапоги.
— Ты Фред Кассиди? — спросил первый мужчина, остановившись в нескольких шагах от меня и повер-нувшись, чтобы рассмотреть стену с рисунками и траншею, которую я выкопал.
— Да, — ответил я. — Собственной персоной.
Он достал носовой платок и вытер лицо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});