Лучше для мужчины нет - Джон О`Фаррел

– Нет.

– Тогда, может, покачать тебя на качелях?

– Нет.

– Поймал! – воскликнул я, весело стаскивая ее с лесенки. Нервозность породила неловкость, и я то ли слишком крепко схватил Милли, то ли дернул, но она вдруг заплакала.

– Что ты делаешь? – взвилась Катерина.

Она забрала Милли, прижала себе, прожигая меня ненавидящим взглядом. Возможно, с Альфи повезет больше, понадеялся я. Несколько недель назад он начал делать первые шаги – этого зрелища я был лишен, – и уже уверенно топал, лишь изредка шмякаясь на задницу. Альфи стоял у качелей и бросал в них маленькие камешки. Чувствуя, что Катерина наблюдает за мной, я присел рядом с ним на корточки и тоже швырнул камешек в металлическую стойку. Альфи радовался, когда камень звякал о металл. Ему не надоедало слушать этот лязг. Через пять минут меня достало швырять камни, но он так расстроился, что пришлось продолжить обстрел качелей. Изобразив на лице многострадальную улыбку, я обернулся, но Катерина и не подумала улыбнуться в ответ. Я продрог до костей, сидеть на корточках было уже невмоготу, но и опуститься на колени я не мог – слишком мокрой была земля, так что пришлось остаться в скрюченном состоянии; с каждым скрежещущим ударом камешка о стальную стойку кровь по капле отливала от моих ног. Мне всегда хотелось знать, какие именно действия позволяют завоевать доверие ребенка, а какие – банальная потеря времени.

В конце концов, я не выдержал и шлепнулся на скамейку возле Катерины. Надо все-таки поговорить о случившемся. Катерина жила со своими безумными родителями, диктаторские замашки которых достигли пика – сезон охоты на мокриц уже закончился, и заняться им было нечем.

– Наверное, тебе непросто? Ну… жить с папой и мамой, когда у тебя дети и заботы?

– Да.

– Как долго собираешься оставаться у них? Уже думала об этом?

– Нет.

– Может, вернешься домой?

– А куда переедешь ты?

Вот так – расколдовать ее мне не удалось.

– Никуда, буду помогать тебе. Я съехал с квартиры.

– Ну да, ведь теперь она тебе не нужна. Теперь, когда нас нет дома, надобность в квартире отпала, правда?

Самым покорным и извиняющимся тоном я попытался внушить ей мысль, что прежде не вполне был готов к отцовству, но теперь привыкаю к нему. И тут ее психологическая дамба не выдержала напора.

– А ты не думал, что и мне нелегко привыкнуть?! – спросила она яростным свистящим шепотом. – Я бросила работу, родила, а затем вдруг оказалось, что я целый день торчу дома одна с плачущим ребенком. Ты не подумал, что для меня огромное потрясение – внезапно стать уродливой, толстой, усталой и плаксивой? Я пыталась кормить грудью орущего ребенка, но из треснувших сосков сочилась кровь. И никого не было рядом, чтобы сказать: "Все в порядке, ты все делаешь правильно", – даже когда ребенок не хотел есть или спать, или беспрерывно плакал несколько дней подряд. Мне очень жаль, Майкл, что тебе такой кровью дается роль родителя. – Катерина уже плакала от злости и бессилия. – Но я так и не привыкла, потому что это, черт побери, невозможно! Я чувствовала себя преступницей, мечтая о работе, и одновременно проклинала себя за то, что поставила крест на карьере. И мне не с кем было об этом поговорить, потому что всем остальным бабам, что ходят с детьми в сквер, – по восемнадцать лет, и они говорят только на этом треханом хорватском. Жаль, что тебе не нравилось находиться в одном доме с женой, когда она проходила через ад, но ладно, ничего страшного – ты ведь всегда мог просто свалить из дома и шляться с дружками, ходить на вечеринки, смотреть кино и выключать мобильник на тот случай, если жене вздумается поплакаться тебе по телефону.

В такой подаче слова Катерины звучали вполне справедливо. Маясь в одиночестве, я убил немало времени, формулируя отточенные доводы – подобно тому, как индейцы наводят блеск на свои изящные стрелы. И вот пришла Катерина и, точно американская армия, пустила в ход тяжелую артиллерию и разнесла меня в клочья. Но я все равно высказал свои хилые аргументы. Уточнил, что единственное отличие моих поступков от поступков других отцов состоит в том, что я сознавал свои преступные действия.

– Что? Так ты сознательно обманывал меня?! И теперь думаешь, что это делает тебе честь? Да другие мужики, даже сбегая от семьи на работу, остаются частью единого целого. Они действуют заодно со своими женами – она дома, он на работе. Они вместе!

– Но ведь и я проводил время на работе. Но, знаешь, всем этим мужчинам совсем не обязательно было ездить в командировки, ходить вечером на обеды, а по выходным играть в гольф с клиентами. Они так поступают, потому что считают свои радости не менее важными, чем семейную жизнь.

Но мои слова лишь разозлили Катерину.

– Так, давай-ка разберемся! Ты все это проанализировал, но вместо того, чтобы отличаться от таких ублюдочных отцов, повел себя в десять раз хуже, да? Ты сбегал из дома намеренно, заранее продумав план.

– Я думал, это укрепит наш брак.

Мои оправдания умирали, как только срывались с языка.

– Что ж, получилось у тебя здорово.

Катерина встала и объявила, что возвращается к маме. И тогда – то ли от безнадежности, то ли от отчаяния – я сказал:

– Тебе повезло, что у тебя есть мама.

Она с презрением оглянулась на меня. Я ненавидел себя за эти слова почти так же сильно, как ненавидела меня за них Катерина. Но когда она с детьми скрылись из виду, я подумал: "Ну что ж, если мы оба считаем меня жалким червяком, значит, у нас есть что-то общее. Быть может, на этом фундаменте и удастся что-то построить".

После их ухода я еще какое-то время сидел на детской площадке. Подошла молодая мамаша с двумя детьми и посмотрела на меня так, будто я – растлитель малолетних, скрывающийся от правосудия. Услышав, как она шепотом велит детям не подходить ко мне, я встал и поплелся домой.

На крыльце валялся хорошо знакомый конверт. Не вскрывая, я сунул его к остальным. Конверты стопкой громоздились на столике в прихожей, словно накапливая улики против меня. Я и так знал, что банк требует денег, но мне казалось, я никогда не смогу их заработать, если прочту все те угрозы, которые, по моим опасениям, таились внутри конвертов. Я мог разобраться с долгами, лишь веря в себя, а потому все глубже и глубже зарывался в музыку. Одно из писем было заказным – напрасная трата денег. Я с удовольствием расписался в его получении. Роспись вовсе не означала, что я тут же вскрою письмо и прочту. Иногда мне пытались звонить, но как только на экране определителя номера загорался номер банка, я быстро включал автоответчик, после чего быстро проматывал сообщение. Разъяренный голос не столь пугающ, если прослушать его на большой скорости. Словно балабонит Дональд Дак, нанюхавшийся клея.

В иные дни я сидел за клавишами и компьютером по тринадцать-четырнадцать часов кряду, но зачастую результат оказывался хуже, чем прежде, когда я трудился от силы часа два. В былые времена я мог запросто утонуть, заблудиться в музыке, но все изменилось, как только я задался такой целью. Оставалось месяца два, чтобы подготовить "Рекламную классику", и потому у меня появилась возможность создавать собственные новаторские творения, коим сегодня стала тринадцатисекундная мелодия, на которую должна была ложиться строчка: ""Маслость"! О, "Маслость"! По вкусу масло, без жира – классно!"

Хм-м, думал я, наверное, им требуется тема масла. Жаль, что по закону в нижней части экрана должен крупными буквами гореть титр: "ЭТО НЕ МАСЛО", но это уже не моя проблема. Женщина в агентстве сказала, что им требуется что-то в духе песни Кена Додда "Счастье", но при этом нужно обойтись без нарушения авторских прав. Так что либо придется испортить мелодию, либо музыка окажется незаконной. Композицию следовало закончить к шести часам. Я включил клавиши.

Масло. Что вызывает мысли о нем?

Я попробовал на своем синтезаторе различные инструменты. Гобой, клавесин, фагот; ничто даже отдаленно не напоминало о масле. Впрочем, я сомневался, что эта "Маслость" тоже о нем напоминает. Я послушал Кена Додда. По всей видимости, песенку будут исполнять придурки, изображающие коров: по два на каждую корову, один в роли головы, другой – задницы. Пришлось сосредоточиться на образе коровы. Я никогда не притворялся, будто моя работа имеет эпохальное значения для судеб человечества, но когда сидишь на вращающемся стуле, стараешься не думать о крушении собственного брака и отчаянно пытаешься сосредоточиться на уродливой корове, орущей "Маслость! О маслость!", твоя самооценка и вовсе стремится к абсолютному нулю. И уровень адреналина в крови при этом отнюдь не повышается, что должно происходить, если занят действительно важным делом. Возьмем, к примеру, акушерку, которая примет нашего третьего ребенка. У нее нет иного выбора – только выбросить из головы все свои проблемы и сосредоточиться на том, чтобы ребенок родился целым и невредимым. Черт! Вот так всегда – секунды не прошло, а я уже думаю о нашем следующем ребенке, а не творю музыку, посвященною новому маргарину пониженной жирности.