Новые арабские ночи - Роберт Стивенсон

Кто-то сзади учтиво напомнил ему, что он сам стоит на месте и другим не дает пройти, загораживая проход. Тогда он машинально пошел вперед и без сопротивления позволил толпе увлечь себя прочь из театра. На улице, где давка сейчас же прекратилась, он остановился и очень скоро опомнился на прохладном ночном воздухе. Он с удивлением почувствовал, что у него жестоко болит голова, и что он не помнит ни одного слова из только что виденных им двух актов. Возбуждение прошло и сменилось непреодолимым желанием поскорее лечь спать. Он подозвал фиакр и поехал домой в состоянии крайнего изнурения и с чувством глубокого отвращения к жизни.

На следующее утро он стал подстерегать, когда мисс Ванделер пойдет на рынок, и ровно в восемь часов увидел ее, идущую по переулку. Одета она была просто, почти бедно, но в том, как она несла голову, во всех движениях ее гибкого тела было что-то благородно-аристократическое. Даже ее корзина, которую она держала как-то особенно ловко и красиво, казалась не простой хозяйственной вещью, а украшением. Фрэнсису казалось, что она всюду на своем пути должна вносить солнечный свет и разгонять мрак. Он вбежал в подъезд и, когда она проходила мимо, окликнул ее сзади по имени:

— Мисс Ванделер!

Она обернулась и, как только увидала его и узнала, сейчас же смертельно побледнела.

— Простите меня, — сказал он ей. — Видит Бог, я не хотел вас пугать, да во мне и нет ничего страшного. Поверьте, я действую скорее по необходимости, чем по доброй воле. У нас с вами столько общего, а между тем я, к сожалению, нахожусь в потемках. Мне бы многое следовало сделать, но у меня связаны руки. Я даже не знаю, что я должен чувствовать, не знаю, кто мои друзья и кто мои враги.

Она с трудом проговорила — голос долго ее не слушался:

— Я не знаю, кто вы такой.

— Знаете, мисс Ванделер, — возразил он. — Простите мою настойчивость, но я убежден, что вы лучше меня знаете все. А вот именно мне прежде всего и хотелось бы узнать, кто я. Скажите мне все, что вы об этом знаете, — умолял он. — Скажите мне, кто я и кто вы и почему моя и ваша судьба оказались в какой-то связи. Окажите мне маленькую помощь в жизни, мисс Ванделер, скажите одно или два словечка мне для руководства, скажите мне хоть только фамилию моего отца — и я вам останусь благодарен на всю жизнь.

— Не буду пытаться вас обмануть, — отвечала она, — я знаю кто вы, но только я не имею права говорить.

— Скажите мне, по крайней мере, что вы не сердитесь на меня за мою смелость, и я запасусь терпением и буду ждать, — сказал он. — Если мне не следует это знать — что ж, обойдусь и без этого. Это жестоко, но я могу это перенести. Только не увеличивайте моего горя, не заставляйте меня думать, что я своим поступком сделал из вас себе врага.

— Вы поступили вполне естественно, — сказала она, — и мне на вас не за что сердиться. Прощайте.

— Как «прощайте»? Неужели совсем?

— Этого я не знаю сама, — отвечала она. — Во всяком случае на сегодня прощайте.

С этими словами она удалилась.

Фрэнсис вернулся к себе в комнату с совершенно перепутанными мыслями. Работа над Евклидом продвигалась у него очень туго, он гораздо больше времени проводил у окна, чем у своего самодельного письменного стола. Но около дома с зелеными ставнями до самого полудня не случилось ничего интересного, если не считать возвращения мисс Ванделер с рынка и встречи ее с отцом, который сидел на веранде и курил трихинопольскую сигару. Время было завтракать. Молодой человек сбегал в ближайший ресторан, наскоро утолил голод и торопливо вернулся к дому на улице Лепик. Мимо сада верховой лакей проводил оседланного коня. Швейцар дома, где жил Фрэнсис, стоял в подъезде, курил трубку и любовался ливреей и лошадьми.

— Взгляните, — сказал он молодому человеку, — какие прелестные лошади! Какой элегантный костюм на лакее! Это верховой выезд брата господина де Ванделера, который приехал к нему с визитом. Этот брат — большой человек, генерал у вас на родине. Вы, вероятно, знаете его понаслышке.

— Откровенно вам скажу, я никогда и не слыхал до сих пор о генерале Ванделере, — отвечал Фрэнсис. — У вас в Англии генералов очень много, а я служил всегда по гражданской части.

— У него недавно украли огромный индийский бриллиант, — продолжал швейцар. — Уж об этом-то вы в газетах наверное читали.

Отделавшись кое-как от словоохотливого швейцара, Фрэнсис прибежал к себе наверх и сейчас же бросился к окну. Как раз под тем местом, где приходился просвет в листве каштана, сидели два джентльмена и беседовали, покуривая сигары.

Генерал, краснолицый мужчина с военной выправкой, имел со своим братом заметное фамильное сходство, черты лица были похожи, было что-то общее во властных, непринужденных манерах, но генерал был старше, меньше, как-то зауряднее с виду, сходство его с братом было довольно карикатурное, и рядом с диктатором он казался бледным и ничтожным.

Говорили они так тихо, сидя у стола, что Фрэнсис мог расслышать всего только одно или два слова, но по этим словам он все-таки догадался, что речь идет о нем и о его карьере. Несколько раз до него донеслась фамилия «Скримджиэр», и один раз он расслышал слово «Фрэнсис».

Под конец генерал, по-видимому, в сердцах, что-то раскричался и закончил свою крикливую фразу словами:

— Фрэнсис Ванделер! Я вам говорю — Фрэнсис Ванделер!

На последнем слове он сделал ударение.

Диктатор всем корпусом сделал движение — полупрезрительное, полуутвердительное, но самого его ответа молодой человек не расслышал.

Он, что ли, был этот Фрэнсис Ванделер, о котором шла речь? О том ли спорили братья, под какой фамилией ему венчаться? Или все дело это было — пуф, мечта, самообольщение?

После второй паузы в этом неслышном разговоре, между двумя братьями под каштаном, по-видимому, опять возник спор, потому что генерал снова возвысил голос и загремел на весь сад:

— Моя жена! Я с ней разделался окончательно. Не упоминай мне о ней! Меня тошнит от одного ее имени!

Он громко выбранился и ударил по столу кулаком.

Диктатор стал дружески успокаивать его, и через некоторое время пошел провожать его к воротам. Братья довольно дружелюбно пожали друг другу руки, но когда ворота закрылись за гостем, Джон Ванделер расхохотался неприятным злым смехом, который показался Фрэнсису Скримджиэру даже сатанинским.

Так прошел этот день. Фрэнсис больше ничего нового не узнал, но он вспомнил, что завтра вторник, и решил, что ему наверное удастся открыть еще что-нибудь. Все могло быть и хорошо, и дурно. Во всяком случае, он рассчитывал собрать любопытные сведения и даже, может быть, при удаче, проникнуть в самую сердцевину тайны, окружавшей его отца и его семью.