Мысль творит реальность - Маруся Светлова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И он весь мертвел от этих разговоров и жил как заведенный, решив быть как все и соответствовать правилам, чтобы виной не мучиться. Ведь если ты не живешь по чужим правилам, всегда начинаешь себя виноватым чувствовать.
Но и отказаться от своей любви он не мог. Она жила в нем. Не давала покоя. Она приходила к нему во сне, в мыслях. Имя ей было – имя его любимой. Оно было в его губах, оно было написано в ветках дерева, растущего в его дворе. Образ ее проплывал в облаке, ее запах чувствовался в воздухе. Она, любовь его, звала, ждала его. Как мог он устоять?!
Душа его, живая, светлая, рвалась к ней, и он снова вырывался из жесткой, будничной правильной жизни и мчался к ней, к своей любви. И сам любил, любил, любил – и не было лучше мгновений в его жизни.
И это была самая большая истина. Самая большая правда.
Это была Его жизнь.
Это был Его путь.
Это был он сам – настоящий, Божественный шарик, каким ему и надлежало быть.
Это была любовь – суть всего. Смысл всего…
Это была высота. Это был полет.
Это был Бог – в нем…
И как ему хотелось быть таким! Свободным быть собой, свободным любить – открыто и полноценно.
И он жил, был, любил, пока кто-то из кубиков не обрушивал на него свой пресс, желая загнать в мертвые правила и рамки…
Бог смотрел с высоты на эту планету, на людей, на то, какими они стали.
На кубиков, тоскующих в границах своих квартир, живущих под тяжестью своих долгов и обязанностей, в рамках своих страхов и ограничений.
На шариков, парящих в вышине, вырывающих кубиков из рамок их правильной мертвой жизни.
Смотрел и думал: «Одна надежда на любовь».
Одна надежда – на любовь…
Зеленая и круглая планета
Позади был ученый совет, и встреча с оппонентом, и полуторачасовая пробка на Садовом кольце, и суетная какая-то пробежка по магазину, и полные сумки продуктов, потому что уезжала она на целых две недели и знала, каким беспомощным был муж, когда оставался один.
И был еще суетливый вечер в телефонных звонках, в последних инструкциях секретарю кафедры и диктовке дочери рецепта – как приготовить алоэ с медом, – внук кашлял вторую неделю, и в суете и повседневных хлопотах все не хватало времени заехать к ним, повидаться, полечить ребенка нормально.
И были такие же суетливые сборы, непривычные, потому что давно уже она никуда не ездила, и мучительно она как-то думала, стоя у распахнутой сумки – брать или не брать спортивный костюм? А халат? В санатории она не была, как говорится, сто лет, и уже забыла, в чем там ходят. Нормально там ходить в спортивном костюме на обед или нужно одеваться прилично…
В этих суетливых терзаниях, наставлениях мужу: поливать цветы, не ложиться поздно спать, заплатить наконец за телефон, а то отключат, не забыть позвонить сестре, поздравить с днем рождения – вечер и прошел.
И ночь тоже получилась какая-то суетливая – легла она спать поздно, долго не могла заснуть, все возвращалась мысленно то к разговору с оппонентом, то к внуку и его кашлю, то вспоминала, что забыла сказать мужу, чтобы он плед завез в химчистку, пакет этот с пледом уже вторую неделю стоял в прихожей, все руки не доходили отвезти его.
И заснула она поздно, и спала как-то суетливо, снился ей этот подмосковный санаторий, в котором она никогда не была, и какая-то смесь из торговых рядов, в которых она что-то покупала, и что-то она искала в чужой квартире, и мужчина какой-то в чем-то ее убеждал, и вроде, был это муж или не муж…
Проснулась она по звонку будильника и уже через час ехала в электричке, и было это как-то непривычно, и напоминало почему-то студенческую жизнь, когда ездили они с однокурсниками в поход.
И все жила в ней эта суета, все ли она сказала мужу, как там дочь с внуком, не забыла ли она вчера пельмени в морозилку положить или в суете этой оставила на полке, ведь растают, только выбросить их после этого. И опять мысли ее возвращались к мужу – ведь не будет он эти пельмени варить, на сухомятке просидит.
И весь первый день в санатории ничем не отличался от ее обычной жизни. Была все та же суета с заселением, назначением лечебных процедур. В привычном для нее темпе пронеслась она по корпусам, запоминая, где находится бассейн, где столовая, где кабинеты физиотерапии, побывала в спортзале, спустилась в цокольный этаж, где располагалась сауна, посмотрела на расписание.
Та же суета была и в столовой, пока нашла свое место, пока поняла саму систему – можно было выбирать один из предложенных вариантов меню. Пока все это изучила, пока пробежалась по небольшим магазинчикам на первом этаже, пока по территории прошлась – был уже обед. И после обеда все никак не утихала в ней эта суета. Как будто завели ее, и она никак остановиться не могла.
И второй день прошел как-то никак. Ну, сходила она к врачам. На массаж записалась. Водичку минеральную попила. В спортзал сходила, по «дорожке» побегала.
И все она что-то делала, все делала. И показалось ей, что с одной работы и суетливой жизни попала она в другую работу и суетливую жизнь. Только теперь ее работой было отдыхать. Только отдыха она никакого не чувствовала.
И еще день прошел. И опять подумала она – когда же я отдыхать-то буду…
А на третий день дождь пошел. Неожиданный, сильный, и все ее санаторное расписание дождь этот нарушил. И что-то незаметно вдруг изменил. Потому что посмотрела она утром из окна своей комнаты на пелену дождя над лесом, в котором стоял санаторий, на мокрые дорожки к корпусам и подумала как-то лениво, как и должны думать люди, которые отдыхают:
– На массаж не пойду… В спортзал не пойду… Никуда не пойду… Буду просто лежать. И в потолок смотреть…
И она после завтрака действительно легла и в потолок уставилась, и заснула незаметно для себя. И проспала до обеда, и опять – пришла и легла, и – заснула, и проснулась вечером, перед самым ужином, и подумала:
– Вот это жизнь!.. Ну, я даю!.. Это сколько же можно спать!..
И после ужина пришла в комнату и подумала так же лениво:
– Никуда не пойду… Ни в бассейн, ни в солярий, ни на дискотеку… Ну их всех…
И спать легла. И спала крепко, как выздоравливающая после болезни, а она и выздоравливала, и болезнь эта была – суета.
И проснулась она утром. Рано-рано. И проснулась она другой. Тихой.
И за окном было удивительно тихо. Она, как была, в пижаме, вышла на балкон своей комнаты и посмотрела на мокрый лес, мокрые дорожки, и над всем этим вставало солнце, и было все это таким зеленым и таким сочным, влажным, что сразу пришло какое-то хорошее желание: пойти туда, в лес, в эту утреннюю свежесть и тишину.
И она оделась быстро, но как-то неспешно, несуетливо, как будто вещи сами под руку попадались. И пошла она по коридору не торопясь – потому что куда было торопиться? Весь день был в ее распоряжении. И весь лес.
Она вышла из корпуса и огляделась. Не видно было ни одного человека на территории. И она подумала – действительно, совсем еще рано. И опять осмотрелась. И было вокруг очень красиво. И тихо. И ярко.
И она пошла по дорожке в лес. Просто шла. Шла спокойно, не торопясь, и подумала вдруг с удивлением, что даже не помнит – когда же она вот так, спокойно, не торопясь, ходила? Была в ее жизни постоянная, бесконечная гонка, где уж там – вот так ходить.
И она шла, и почти ни о чем не думала. Так, думала о том, что видела и слышала.
Вон где-то дятел стучит.
Вон березка какая красивая.
Вон – поляна зеленая, вся в капельках дождя.
Вон – елка какая мохнатая, вся опушенная иголками. Кажется даже, что – мягкая. А ведь на самом деле – колючая…
Она шла и шла, и асфальтовая дорожка кончилась, и пошла она по утоптанной широкой тропинке, и было ей спокойно и тихо так идти и быть в лесу одной. Она так давно не была одна, без людей, без необходимости что-то делать или что-то говорить, что эта прогулка в полном одиночестве, в полном отсутствии людей была какой-то благодатью.
Именно это слово пришло ей в голову, и она подумала: «Господи, – благодать-то какая – быть одной… Быть в лесу…»
И показалось ей в какой-то момент, что она в этом лесу своя. Что она – часть леса, как эта березка и дятел. И она забыла о том, что она доцент, и мать, и жена, и руководитель кафедры, и про плед она забыла, и про пельмени, и про мужа, который будет две недели всухомятку питаться.
И стала она – просто она.
Просто часть леса.
И ей почему-то захотелось запеть.
Она и запела – дурным каким-то голосом, фальшиво прокричала:
– В лесу родилась елочка…
И устыдилась почему-то своего голоса и этого крика. Так они дурачились всегда в компании, в подпитии, орали какие-то песни, как будто бы свое стеснение прятали они в этом крике.
Но теперь – что-то другое нужно было петь тут, в лесу. И как-то по-другому.
И она даже остановилась, в смущении, подумав: «Это же надо – в таком живом, настоящем лесу даже петь надо что-то истинное, чистое».
И она затянула вдруг, тоненько, как девочка:
