Русский капитал. От Демидовых до Нобелей - Валерий Чумаков

Вообще, о кокоревской мудрости по стране ходили легенды. Для многих он был авторитетом. Как-то во время заседания Комитета помощи голодающим крестьянам северных губерний члены комитета долго не могли решить, что лучше – единовременная помощь крестьянам или систематическая. Спросили совета у Кокорева. Тот, не вставая с кресла, пожал плечами и заявил:

– Никакие меры из предложенных и никакие миллионы не спасут Север… Единовременная помощь бесполезна, систематическая – невозможна. На систематическую помощь не хватит денег, а от единовременной, если ее не украдут по дороге, мужик забалует.

– Но что же делать? – задал вопрос председатель.

Кокорев дал вполне конкретный ответ.

– А накупите ружей, пороху и дроби – вот и все. Это поправит их лучше всякой помощи.

Посоветовав это, купец встал и вышел из зала.

– Гениальный человек, – только и сказал ему вслед глава комитета.

Кокорев был настоящим кладезем бесплатных советов. На любой вопрос он мог моментально дать совершенно неожиданный и вместе с тем правильный ответ.

Как никому другому, удавалась Василию Александровичу организация многочисленных банкетов (по разным поводам). Особенно проявилось его ораторское мастерство 28 декабря 1857 года на рождественском банкете. Послушать под устрицы и спаржу мудрые речи собралось до двухсот московских купцов. А речь Кокорев повел не о чем-нибудь, а об отмене крепостного права. Он утверждал, что именно этот позорный пережиток мешает России идти по пути прогресса. По его мнению, только оставшись без дармовой крестьянской силы, дворяне начнут закупать новую сельскохозяйственную технику, а освободившиеся мужики должны пополнить довольно скудный российский рынок фабричных рабочих. Речь была настолько блестящей, а аргументация настолько неоспоримой, что уже на следующий день, несмотря на праздники, купца вызвал к себе московский генерал-губернатор Закревский и настойчиво попросил более подобных речей на банкетах не произносить. Купец согласился и даже дал в этом расписку, однако не удержался и уже через две недели разразился яркой речью на ту же тему.

А «рождественская речь» Кокорева несколько лет ходила по России в списках. Когда же император Александр II подписал манифест об отмене крепостного права, многие из освобожденных крестьян посчитали, что император здесь совсем ни при чем, а на самом деле их выкупил Кокорев с друзьями, купцами Алексеевым и Солдатёнковым.

Все чаще и чаще Кокорев высказывался о государственном социализме, о политике гласности, о перестройке государственного аппарата. И сильнее всего эти речи досаждали московской администрации. Закревский отсылал в Петербург депешу за депешей – с просьбой «унять вредного честолюбца», устраивающего «митинги» и вмешивающегося «в дела, его сословию не подлежащие». Послания генерал-губернатора начинались, как детектив. «В Москве завелось осиное гнездо… – писал он. – Гнездо это есть откупщик Кокорев».

Предупреждения московского градоначальника не остались без внимания. Василия Александровича Кокорева стали постепенно оттирать от государственной кормушки. Сначала осторожно, а когда убедились, что купец «не понимает», то и явно. В 1863 году у него отняли все откупы, потом два года мурыжили с утверждением устава Купеческого банка, в 1870 году не дали права монопольно распоряжаться пермской солью, запретили судам созданного им пароходства ходить за границу. В результате уже к середине 1860-х годов расходы Кокорева начали превышать его доходы. К началу 1870-х ему пришлось распродать всю художественную коллекцию и бол?ьшую часть своих акций. В 1876 году его сместили с поста председателя совета директоров Волжско-Камского банка.

Несмотря на все притеснения, Кокорев не только не оставил свою просветительскую деятельность, а, напротив, расширил и углубил ее. Он выпустил на свои средства несколько брошюр (самой знаменитой из них стала книжка «Миллиард в тумане»), в которых рассказывал об экономических ошибках правительства и о способах, которыми эти ошибки следует исправлять.

В 1889 году Василий Александрович Кокорев умер в Петербурге от сердечного приступа. Некролог поместили всего несколько газет, а похоронили его на Охтенском кладбище лишь друзья-старообрядцы.

Золотой лапоть неожиданно всплыл в середине 1930-х годов на одном из брюссельских аукционов. Но никто за кокоревский символ не дал даже стартовой цены.

МАМОНТОВЫ

Крупный бизнес, меценатство и развитие художественной жизни

Летом 1900 года следствие по делу Саввы Ивановича Мамонтова было закончено и передано в суд. «Над семьей Мамонтовых оправдалась старинная русская поговорка “От тюрьмы да сумы не открещивайся”» – так начал свою речь защитник Саввы Ивановича, лучший адвокат России, «московский златоуст» Федор Никифорович Плевако.

Самый громкий на рубеже веков процесс проходил в Митрофановском зале 8-го отделения Московского окружного суда, в котором рассматривались все важные государственные дела. Из зала Савва Иванович вышел полностью оправданным и полностью разоренным. Все его имущество было продано с молотка, а построенные им железные дороги отошли государству.

Москвичи

Фамилию Мамонтов следовало бы писать несколько иначе – Мамантов – и произносить с ударением на втором слоге, ибо происходит она вовсе не от названия древнего животного, о котором в XVII веке вообще почти никто не знал, а от греческого имени Мамант, что означало «сосущий грудь». Именно такой была фамилия первого из Мамонтовых, Ивана, о котором нам известно только то, что родился он в далеком 1730 году и что в 1760 году у него родился сын Федор.

О Федоре Ивановиче известно уже значительно больше. Жил он в городе Звенигороде, занимался откупным промыслом (читай – торговал водкой) на Сибирском тракте, помогал восстанавливать город после войны 1812 года (за что впоследствии благодарные звенигородцы воздвигли ему на кладбище памятник), скопил значительный капитал, который справедливо разделил между тремя сыновьями – Иваном, Михаилом и Николаем.

Вот о них мы знаем уже практически все. Правда, о брате Михаиле знать особо и нечего: прожил он недолго, потомства не оставил и вообще ничем особенным себя не проявил. Брат Николай был более удачлив: на свою долю наследства он построил фабрику лаков и сургуча и в середине 1840-х годов, купив роскошный дом на Разгуляе, переехал в Москву. Семья у него была поистине огромной: он, жена Вера Степановна и тринадцать детей (вообще – 17, но четверо мальчиков умерли в детстве). Семью свою Николай Федорович любил настолько, что даже велел написать особенную картину, на которой она была изображена в полном составе. Возле нее, согласно оставленному завещанию, ежегодно в день именин Николая Федоровича Мамонтова представители этой фамильной ветви должны были собираться, «отложив свои неудовольствия между собою», а сама картина должна была находиться в доме того, «кто будет достаточнее и который в состоянии будет дать ей более приличное место».