Ватага «Семь ветров» - Симон Соловейчик

И вызвала, как нарочно, Игоря!

— Расскажите, Сапрыкин: какие факты свидетельствуют о происхождении человека от животных?

Ну что в мире творится? Ну при чем тут факты о происхождении?

Если бы Игорь сидел, обливаясь кровью, или с выбитым глазом, или с переломанными руками — стали бы его спрашивать о происхождении человека от животных? Но у него же сердце разбито, душа кровью обливается, он глухой и немой — и его же еще и вызывать, его же еще и мучить?

— В ухе есть извилины, — тосковал Игорь у доски, — которые человеку не нужны. Не нужны они человеку в ухе… Не нужны…

— А где нужны человеку извилины? — поинтересовался Фокин.

— Фокин! Вот если бы вы так же бойко отвечали у доски, как болтаете за партой, вот это была бы сенсация!

— Рождается с хвостом или с волосяным покровом, — корчился Игорь.

Не мог же он сказать Костиной, что он давно уже уроков не учит, а биологию — ни при какой погоде; что его давно уже на других уроках и не вызывают, предоставляя ему возможность по пять-шесть часов в день тупо смотреть в парту и доходить до такого состояния, что даже на переменах он не оживлялся; что было неписаное правило, тайно заключенный договор — он, Игорь Сапрыкин, никому не мешает и честно списывает все контрольные и домашние работы, чтобы учителя могли за него отчитаться при случае, а учителя, в свою очередь, не досаждают ему требованиями учить уроки и рассказывать про химизм доменного процесса, треугольники, английские глаголы, Наташу Ростову и про разные там атавизмы и рудименты в теле человека! Договор же есть! И все соблюдают его строго!

Одна эта старомодная Раиса Федоровна, на пенсию скоро, а все не может понять правил новой школы и все вызывает зачем-то, себя мучает и людей мучает…

Но нет, она тоже новые правила понимает! Четверку поставила! Тоже и ей нужны четверки в журнале!

Урок биологии — это клуб занимательных встреч. Костя с Машей шепчется, технари в шахматы играют, Толик Зверев читает, уютно положив книгу на парту и локоть на парту же, супруги Поповы смотрят в глаза друг другу, шепчутся любовно, и Вика просит Юру сегодня не приходить к ней, а он настаивает, а она говорит: «Юра! Я сейчас на тебя обижусь!» Саша Медведев пристает к Гале Полетаевой, а она отмахивается от него, она занята, она обсуждает с Аней Пугачевой важные ее дела. Аня описывает красавца Юру Жердева:

— Подбородок вытянутый, тут усики такие, вот так идут, вниз, и нос с горбинкой!

— Нос с горбинкой — значит, мужественный, — объясняла Галя Полетаева.

— А страшно с ним, Галь… Ну до того страшно! Дух замирает, руки холодеют и вся как деревянная становишься.

— Как деревянная — значит, любишь, — объясняла Галя Полетаева.

На перемене Игорь отозвал Аню в сторону. Но разве теперь от нее добьешься толку? Хоть умри. Девчонка чем от мальчишки отличается, понимал теперь Игорь: парень хоть враг тебе смертельный, а все же к нему пробиться можно, поймет. А девчонка — раз! — закрылась — и не достучишься. Ни капли надежды!

— Ну что ты «должен со мной поговорить», — передразнивала Анка Игоря. — Ну что? Я каждое лето в деревне, так я видела! У нас в деревне тоже так вопрос ставят: «Ты моя девчонка» — только ему улыбайся, только с ним в кино…

На этом Аня стояла твердо: не позволю свою свободу стеснять! Деликатную тему насчет Жердяя она обходила, но на самую принципиальную высоту поднимала вопрос о праве человека ходить, с кем ему вздумается.

— Даже обидно! Как на собственность смотрят, как на вещь! Даже на мотоцикле нельзя ни с кем прокатиться! А мотоциклы — моя страсть!

— Да катайся, кто тебе мешает? — угрюмо говорил Игорь. — Вот скоро подсохнет…

— Знаю я твою тарахтелку! Как заведешь, вся милиция сбегается!

— Та-ак… А у Жердяя твоего? «Ява»?

— А почему ты его так называешь — Жердяй? А если я тебя начну обзывать, тебе понравится? И вообще, почему я должна перед тобой отчитываться? Перед мамой не отчитываюсь, перед папой не отчитываюсь, перед учителями не отчитываюсь, а перед тобой должна?

Но от всех этих страданий, от того, что знала Аня, что поступает дурно, она вдруг расплакалась, не стесняясь Игоря, и уткнулась, плача, ему в грудь.

— Игорь…. Игорек… Ну что же я — совсем? Я умею в людях разбираться… Только… Ничего, что я тебе скажу? Можно, я скажу? Я никому, только тебе… Я, Игорек… Я его люблю…

Провалиться бы Игорю, испариться! Или нет, пусть это продолжается всю перемену, все уроки и всю жизнь — пусть Анка вот так и стоит, обливает слезами его серый буклевый пиджак, плачет и объясняется в любви. Нужды нет, что не ему она объясняется, кому-то другому, а все-таки — в любви!

Игорь утешал Аню, как мог, и наконец сказал:

— А может, тебе еще кого-нибудь полюбить? Другого какого-нибудь?

Он вовсе не имел в виду себя и не предлагал себя в качестве другого. Игорь не Жердяй, он никогда не говорил намеками, он сказал именно то, что хотел сказать: любого другого, только не Жердяя!

Аня всхлипнула и успокоилась поразительно быстро:

— Смешной ты, Игорек. До чего вы все маленькие — ужас!

…Такая история с этой любовью, дети. Никто в ней ничего не понимает, потому что если бы она была понятна, то была бы она не любовь, а что-то иное.

Теперь жизнь Ани Пугачевой измерялась одним: свиданиями с Юрой Жердяевым, студентом-вечерником.

Она была счастлива. Она нашла своего героя. Еще недавно они разговаривали с Галей Полетаевой, и Галя сказала: «Прости меня, но я лично никогда не поверю, что кто-нибудь может повесить на стену портрет любимой и всю жизнь молиться на него. Я вообще не могу понять, как может один человек молиться на другого! Вот мне и действует на нервы вся эта классика, вся эта литература».

Приятный холодок под сердцем ощутила тогда Аня. Именно в жизни так и бывает! Именно там, где меньше всего ждешь! Она нашла человека, который повесит ее портрет на стену и будет молиться на него всю жизнь!

Жердяев Юра готов был встречаться с ней и днем, и вечером, так что непонятно было, когда же он работает или учится. Он на все был готов для нее! Ей до того не верилось, что это правда, что она даже решалась искать доказательства его готовности на все. Они переходили улицу в самом бойком месте города, и Аня вдруг уронила платочек — как раз когда машины двинулись на них на перекрестке. Заскрипели тормоза, водитель едва успел остановиться, а Жердяй самым хладнокровным образом поднял платок и подал ей, даже отряхнул, прежде чем подать. Она думала, что, когда они окажутся в безопасности, он задаст ей вопрос или даже возмутится, — но он ни словом не упрекнул ее.

И когда в кино пошли, и все спрашивали лишний билетик, и девушки с парнями с завистью смотрели на них, пока они шли к входу, Аня вдруг остановилась на самом пороге и сказала застенчивому парню в такой маленькой ушанке, что она сидела у него на голове как тюбетейка:

— Вам нужны билеты? У нас как раз есть.

Жердяй и не попытался выправить положение. Он отдал эти два билета и так спокойно взял у парня трешку и выедал причитающуюся ему сдачу, словно никакой другой идеи у него и не было — так он и собирался дойти до дверей и эффектно отдать билеты другому.

Аня подумала: а если бы она с Игорем Сапрыкиным так поступила? Продал бы он эти билеты? Да он завизжал бы, словно его режут!

А они с Юрой ничуть не пострадали оттого, что не пошли в кино. Толпа знакомых у кино приветствовала их радостными возгласами, Жердяй представлял Аню, и когда один из приятелей его пошутил неудачно, Жердяй сурово его остановил:

— Я не позволяю так обращаться с женщинами!

Приятель сделал серьезное лицо, Анка нечаянно наступила ему на ногу и сказала:

— Извините!

Ей нравилось, ей так нравилось, что она в своем ярко-зеленом пальто и в красном беретике, надвинутом на самый нос, стоит в кругу этих взрослых людей и ей и в голову не приходит чего-нибудь бояться!

Семь ветров, кажется, специально выстроены для гуляний — широкие, как реки, улицы, широкие тротуары, идет парочка — никому не мешает, и ей никто дороги не заступает. Многие смотрели им вслед, и каждый раз Ане было приятно, что Юра так подчеркнуто, но скромно гордится ею, и она радовалась за Юру. Хорошо, что у него теперь есть такая замечательная девушка, как Аня.

— А я не признаю дневной формы обучения, — говорил ей Юра. Он ей постоянно излагал свои взгляды на жизнь, у него на каждый случай был какой-нибудь взгляд или правило. — Живешь, — продолжал он, — как на сквозняке. У меня потребности сформировались. То нужно, другое… А тянуть с родителей? Нехорошо, правда?

Но на этот раз Жердяй не дождался восхищенного, как всегда, ответа. В привычном шуме машин, троллейбусов, автобусов услышала Аня нечто такое, что заставило ее насторожиться. Так и есть!

Из тысячи звуков узнала бы она это хриплое, с завыванием тарахтенье почти самодельного аппарата, который и мотоциклом-то не назовешь, — так, изделие кружка «Умелые руки». А вот и сам мастер Самоделкин, Игорь Сапрыкин, во всей своей красе: в оранжевом шлеме, словно космонавт, полулежа… Нечто среднее между генералом, принимающим парад, и самоубийцей, прыгающим с десятого этажа. Стиснутые зубы, упрямый взгляд и готовность умереть каждую минуту, потому что каждую минуту его тарахтелка может рассыпаться.