Ватага «Семь ветров» - Симон Соловейчик

— А чтобы на пределе! — весело отозвался Костя. — Закон: все на пределе! Иначе зачем?

Леня же Лапшин объявил, что больше чем неделю на эту пустяковую «Физику-9» и не нужно.

— Разве это физика? — Леня небрежно пропустил страницы учебника через пальцы. — Это же так… игрушки… Тут и неделю нечего делать.

— За неделю японский можно выучить, — сказал Паша Медведев. — И вообще, отвечайте определенно! Согласны или несогласны?

— А чего их спрашивать? — возмутился Лапшин. — С понедельника приступим, все подсчитано.

Операция по спасению Лазарева и Сапрыкина была разработана так.

Во-первых, назначили трех «тьюторов» — это Миша Логинов откуда-то модное иностранное слово добыл: тьютор.

Вроде репетитора, только из своих, и, конечно, бесплатно.

Тьюторами сделали Мишу, Фокина и Леню Лапшина — они знали физику получше. В учебнике «Физика-9» оказалась 261 страница. Разделили учебник на три части, вышло примерно по 90 страниц на тьютора.

— Это вам — по девяносто, а нам с Игорем — двести шестьдесят, — затравленно сказал Сергей.

— Двести шестьдесят одна, — сурово поправила Наташа Лаптева.

— Двести шестьдесят страниц физики за неделю — свихнемся, — тихо сказал Игорь.

— Двести шестьдесят одна страница, и не свихнетесь, — поправила Наташа Лаптева.

— Сдадите, — а там хоть в психушку, нам дела нет, правда, Михаил? — сказал Паша Медведев.

Дело и вправду клонилось к «психушке», но Миша объявил наконец, в чем секрет: каждый тьютор превратит свою порцию учебника в 20 вопросов и ответов. Выучить всю физику за неделю — страх и ужас, прямая дорога в психиатрическую клинику. Но выучить 60 вопросов за неделю? 10 вопросов в день? Что же тут страшного? Что невозможного?

— Выучим, — весело сказал Володя Фокин и пристально посмотрел на Игоря. — Выучим!

Игорь поежился:

— Ну, ты вообще живодер.

Это сейчас — разговорчики, сейчас — смеются, сейчас — шуточки, а завтра придется сидеть над этой проклятой физикой! Сейчас они равны, вольны и свободны, а завтра невидимая черта разделит их: с одной стороны тьюторы эти и вся ватага, а с другой — они с Сергеем, и все взгляды — на них, и все внимание — им, как будто они больные…

Одно облегчение вышло: в школу не ходить неделю.

— Занимаемся методом полного погружения: от всего отключились, в голове только физика, больше ничего, — объяснил Миша Логинов.

И еще выяснилось, что заниматься будут у Саши Медведева, — у него родители отдыхать уехали, они с Любочкой одни — с той самой Любой, которая «мэйкапар» учила…

Все продумано, никуда не денешься! Фокин составил расписание: в понедельник начинает он, дает двадцать вопросов и ответов. Час рассказывает, час учат, час спрашивает — и так колесом до середины вторника; с середины вторника и всю среду — Михаил. Четверг и пятница Лапшин. К вечеру в пятницу, по расчетам кучи малы, Игорь с Сергеем будут знать примерно сорок вопросов из шестидесяти.

— Да? — сказал Сергей. — Сорок?

— Сорок, — подтвердил Фокин. — В субботу и воскресенье доколотим, в понедельник сдадите.

Самое поразительное то, что от этой уверенности, от всех этих расчетов, от потрясающей продуманности Игорю и Сергею стало казаться, что все именно так и будет: в будущий понедельник они, целый год физики не открывавшие, каким-то образом будут знать. С тех пор как начала действовать ватага, им всем стало казаться, что решительно все можно сделать, все получится, все у них выходит. Ведь не одна только Таня Пронина переменилась в классе…

Алексею Алексеевичу очень хотелось рассказать физику Лосю о затее Кости Костромина и его друзей, но он удержался. Он только посидел с ребятами в Совете дела, подал идею превратить курс физики в набор вопросов и ответов, а в остальном решил не вмешиваться, и Елене Васильевне вмешиваться запретил.

Он присматривался к ребятам, к действиям Кости и вспоминал, что прежде у них с Еленой Васильевной было лишь одно слово для ребят: темные, темненькие! «Войны и мира» не читали и читать не хотят, учебник физики в руки не брали и брать не хотят, язык — бедный, манеры ужасные, шуточки тяжелые, и эти постоянные скандалы и драки, как у пятиклашек… Темнота…

«Но какая же темнота?» — думал теперь Каштанов, с его новым знанием ребят. Леня Лапшин, у которого «рукиноги дрожат», когда ему чего-то хочется, который мог посреди года в Громославку уехать, а вернувшись, и говорить о поездке своей отказался, все внутри себя держит, расплескать боится или боится выглядеть хвастуном, — он, Леня Лапшин, — темнота? Или Паша Медведев, который, в Ларису Аракелову влюбившись, пишет ей письма в толстой тетради, уже чуть ли не сотое письмо, весь класс об этом знает, и все молчат — ни шуточки, ни слова, ни полслова…

А история с Таней Прониной? А коммунарские дни? А веселые «урюки», «изюмы», «курага» — это что, темнота?

— Мы смотрим на них с точки зрения формального образования, — говорил Каштанов жене, — по классному журналу, по отметкам. Мы бюрократы от педагогики, за журналом детей не видим… А ну как сгорят все наши журналы синим огнем?.. Вот ты представь себе, что в один прекрасный день пожар — и все журналы сгорели, выгорели, спалил их гром… Что тогда? Какими тогда предстанут перед нами ребята?

Но Каштанова не соглашалась с ним.

— Да, — говорила она, — ребята попались действительно неплохие, и вообще нет на свете плохих ребят, присмотришься, так в каждом что-то доброе. И все же темнота, темнота, без «Войны и мира», без Достоевского, без книг, без физики, без «Илиады» Гомеровой — темнота!

— Ну, хватила… «Илиада», — бурчал Каштанов.

— Да, «Илиада»! Почему тебе — «Илиада», а им — нет? Что же умиляться тем, что они хорошие, — а мы-то что им дали? Почему мы их на «Илиаду» обокрали? «Илиаду» у них украли почему?

Каштанов замолкал. Елена Васильевна тоже была права. Права, права, права… Все вокруг него правы! Ну что же…

Ну что же! Зато он теперь знает путь к «Илиаде», знает выход из лабиринта темноты… Он — вместе со всеми в школе — приведет ребят к свету или хотя бы выведет на дорожку с указателем «свет», но это будет не только книжный свет, не только способность и радость читать «Илиаду», это будет свет деятельной жизни, питаемой культурой… Это будет свет добрых отношений и деятельной любви друг к ДРУГУ… Как Костя говорит? «Все на пределе! Иначе зачем?»

«Да, да, — думал Каштанов, — вот это оно и есть… Вот главное… Стремление к бесконечному пределу, к высшему качеству работы, жизни — вот что должны мы дать ребятам… Вот что у нас стало, кажется, получаться, с удовлетворением отмечал он. — И это ничего, что они пока что мало читают, не слушают музыки, не разбираются в живописи, не ходят в театры… Это все придет, если мы сумеем разжечь в них стремление к пределу и веру в свои силы».

Игорь и Сергей переселились к Саше Медведеву. Утром в понедельник Костя разбудил всех в шесть утра. Люба жарила «генеральскую яичницу — на сто яиц», как говорил Костя, а сам он проводил веселый инструктаж.

— Вот здесь, — показывал он, — лобная мышца, она вот отсюда, со лба идет и сзади, на затылке, прикрепляется… Я читал… Теперь смотрите… Когда надо внимательно слушать, сокращаем лобную мышцу, глаза открываются, и на лбу, вот так, собираются морщины. — Костя широко открыл глаза и собрал лоб гармошкой. — Кто на все в жизни смотрит с любопытством, у того потом морщины вот так, параллельно… А кто много думает, у него как?

— Как? — Любочка слушала с интересом, чтобы сегодня же принести в класс эти необыкновенные сведения.

— Кто много думает, — продолжал Костя, — у того мышца, наоборот, на глаза наползает, человек вроде как хмурится, и у него морщины вертикальные, у переносицы, вот так…

— Вот так? — нахмурилась Люба.

— Точно. Но что же из этого следует? Главное — не путать, когда надо слушать, а когда думать… Работай лобной мышцей вовсю, не жалей ее… Ну? Давайте, работайте! Сначала — внимание… Так… Лоб наверх! Так… Теперь думаем… Теперь — слушаем… Думаем… Слушаем…

— Перестань, Костыль, — оборвал Сергей.

Костя рассмеялся.

— Вот возьми идиота. В чем сущность идиота?

— В чем сущность идиота? — ошалело переспросил Игорь.

— Да.

— Ну… дурак он.

— Вот то-то и оно, что не дурак! А просто он не может сосредоточиться, внимания у него нет! Если бы идиот хоть на пять минут сосредоточился на чем-нибудь, он бы такую гениальную мысль выдал!

Костя дурачил бы их без конца, но тут позвонили в дверь и явился, ровно в семь, минута в минуту, первый тьютор — Фокин.

— Готовы? — не улыбнувшись, не поздоровавшись, сказал он, и от мрачной его решимости, от холодного прямого взгляда сжались сердца у Игоря и Сергея.

Костя тоже переменил тон, распоряжался кратко и сурово: