Токио нас больше не любит - Рэй Лорига

Доктор У. Тьер молча собирает бумаги в стопку. Вокруг него еще шесть светил неврологии кивают головами, как будто пьют из невидимой поилки.

Эксперимент «Пенфилд» завершен.

– Скажите, доктор, мы сильно продвинулись.

Мы, безусловно, сильно продвинулись, но ушли недалеко.

Далее доктор Тьер объясняет мне, что весь материал, собранный посредством эксперимента «Пенфилд», конечно же является строго секретным и ни один из его участников не имеет права обсуждать этот материал за рамками профессионального исследования. Сказанное означает, что ни у кого не будет доступа ни к записям, сделанным в эти дни, ни к результатам их расшифровки. Я не совсем понял эту последнюю часть – возможно, потому что мой мозг еще не до конца освободился от манипуляций этих людей; как бы там ни было, доктор Тьер любезно соглашается пролить свет на темные места своего объяснения:

– Друг мой, никто, и даже вы сами, не сможет засунуть палец в эти язвы памяти. Подобные действия могли бы сказаться на вашем выздоровлении, а мы здесь собрались совсем не для этого.

– А для чего именно вы здесь собрались?

– Мы собрались, чтобы подготовить почву. Только и всего. Внутри вас зреет семя, и вы должны вырастить побеги. Вы иссушили свои поля, и вы же заставите их колоситься вновь. Это естественный процесс. Мы – садовники, а вы – это сад.

Как красиво изъясняется этот сеньор. Приятно посмотреть, как освещает он своими аллегориями колодец моей тревоги. Как уважительно все на него смотрят! Не будь я таким усталым, я бы заключил его в объятия.

– Простите мне недостаток энтузиазма, доктор Тьер, однако сейчас мне бы хотелось поспать, потому что я чувствую себя так, словно вы распахнули мою черепную коробку и набили ее гвоздями.

– Простите, друг мой, ваш отдых важнее всяких иных соображений. Спите, сколько сможете, приятных вам сновидений, ведь сон – это сейчас лучшее из лекарств. Но запомните, если вы в силах, что все камни в вашей голове – это ваши собственные камни. И что мы вошли и вышли из нее чисто, ничего не потревожив, не взяв ничего вашего и не оставив ничего своего.

Произнеся это, мой славный доктор доверительно трясет меня за руку, словно торговец подержанными автомобилями, и удаляется, прихватив по пути свою полудюжину консультантов – с такой же умиротворенной радостью, с какой идущая к алтарю невеста подхватывает шлейф подвенечного наряда.

Желаю приятного путешествия в жопу, доктор Тьер.

Любезнейшая медсестра провожает меня в мою комнату и покидает меня там, среди моих вещей, абсолютно мне незнакомых.

За окном вдалеке виднеется какой-то город. Огни какого-то города. Огни башенных кранов над черным провалом леса. Между городом и окном я вижу шоссе; по шоссе время от времени пролетают машины.

Разумеется, мне неизвестно, сколько времени я провел в этом месте, однако я, разумеется, убежден, что сейчас самое время прощаться.

Больничная химия – прекрасная штука, но это не твоя химия. Ты покорно подчиняешься ритму ее капсул, выверенному расписанию ее заботы, ее морали, в основе которой лежит ограничение эйфории, но ты ничем не управляешь. Хозяин химии – это хозяин твоего настоящего. Итак, пора снова брать под уздцы все, что от меня осталось. Прощайте больницы. Прощайте искусственные сны. Прощай великолепный яблочный пирог.

Прощай все, что здесь было.

Я чувствую себя словно человек, оставшийся невредимым среди обломков рухнувшего самолета и говорящий сам себе, в некотором предвкушении: «Здесь, и только здесь, начинается моя жизнь».

6. бар «париж»

– Не все так просто, друг мой. Нам стоило больших трудов найти вас и еще больших – попытаться вас излечить, хотя в этом, безусловно, мы не слишком преуспели, однако вы, в конце концов, не первый агент, которого мы теряем и, уж конечно, не последний. Компанию заботит вовсе не ваше душевное здоровье, а, простите за откровенность, некий груз, утерянный вследствие удара ножом в аэропорту Бангкока, хотя вы сейчас обо всем этом не имеете ни малейшего понятия.

– Да, сеньор. Ни малейшего.

Я так отвечаю, потому что действительно не знаю, о чем говорит этот человек, а еще потому, что мне показалось, что в любом случае он скорее будет склонен поверить в мое неведение, чем в мою невиновность.

– Ага, а вот и пиво.

И это правда, потому что через секунду официант-иранец, снующий по залу и говорящий сам с собой, ставит на стол бутылки; и стоит ли говорить, что я хватаю свою с неподдельным восторгом и одним глотком высасываю полбутылки.

– Друг мой, какая жажда! Мне кажется, давненько вы не приближались к хорошему пиву.

– Да, сеньор, давненько. Хотя и не смогу назвать вам точную дату.

– Естественно, и это поистине ваш крест, хотя я считаю – и еще раз простите за откровенность,– что вы его сами искали. Поэтому давайте вернемся к нашему делу. Наши врачи единодушно утверждают, что повреждение, подобное вашему, могло произойти только с помощью нашей чудодейственной химии и что каждая из очаровательных прорех в вашей памяти напрямую связана с пропажей нашего драгоценного материала. И все-таки нам не удалось выудить у вас достаточно сведений, чтобы предпринять законное вмешательство без риска, как это называют наши адвокаты. Надеюсь, вы осознаёте, что самый большой риск здесь – это публичная антиреклама, в которую обращается любое наше официальное обвинение, предъявленное спятившему агенту. С другой стороны, смерть нашего представителя в Бангкоке была непосредственно связана с изуверскими действиями фанатиков – хранителей памяти, прибывших в этот регион с американского Запада. При таком положении дел, и к нашему неудовольствию, нам не остается ничего другого, как поверить в вашу невиновность, учитывая, что процесс восстановления памяти дал результаты неутешительные и даже эксперимент «Пенфилд» не пролил света на события и даты, которые нас интересуют. Коротко говоря, друг мой, вы вольны покинуть Берлин когда угодно и поступать с остатком вашей жизни как угодно – при условии, что будете держаться подальше от нашего бизнеса. В том, что касается химического братства, вы человек конченый. Как легальный агент, вы, безусловно, погибли, а как нелегальный – если вдруг пожелаете пойти дальше по этой ядовитой дороге,– долго вы не протянете. На вашей идентификационной карточке навеки отпечатан штамп «ПНХД», что означает «подозревается в нелегальной химической деятельности», а это позволяет на законных основаниях вас задерживать, обыскивать и не пускать на любой из границ свободного мира… Боюсь вас расстроить, но именно так обстоят ваши дела… Мы не смогли вас расколоть, но мы, по крайней мере, застрахованы от дальнейших ваших попыток ухватить нас за яйца.

Разумеется, половина из того вороха новостей, который вывалил на меня этот человек, представляется мне какой-то тарабарщиной, однако если мы и научились чему-то в наши дни, дни химического беспредела,– так это тому, что незнание вины ни в коем случае не исключает преступления. Как бы то ни было и несмотря на, в общем-то, неприятный характер этой речи, густо нашпигованной упреками и неясными угрозами, у меня нет иного выхода, кроме как пребывать на верху блаженства, поскольку здесь, в Берлине, не найти места веселее, чем бар «Париж», со старым Мишелем в дверях и девушками, пьющими вечернее шампанское, и этой атмосферой начала века, одинаково бросающей вызов и здравому смыслу, и памяти.

– А теперь, чтобы показать, что мы не звери, разрешите вручить вам вашу личную корреспонденцию, полученную в ваше отсутствие; новости, кстати, немногочисленны и не слишком веселы.

Представитель компании протягивает мне конверт, который я, конечно же, прячу, не раскрывая: лишь безумцы спешат узнать плохие новости.

– Мне остается сообщить вам только одно – и здесь я определенно проявляю больше заботы, чем вы заслуживаете: в докладе, составленном нашими специалистами из «дома памяти», говорится, что состояние вашего мозга критично и что свет, который забрезжил над руинами вашей памяти, в любой момент может погаснуть безвозвратно, так что, куда бы вы ни направились, рекомендую вам продолжать лечение; правда, начиная с сегодняшнего дня вам придется оплачивать расходы самому. Как только мы убедились в нехватке информации, необходимой чтобы вздернуть вас на дыбу, расстройство вашей памяти нам стало официально по фигу.

Что за неприятный человек, что за убийственное хладнокровие! Если в конце концов окажется, что ад и вправду существует, я не сомневаюсь, что для таких холеных разносчиков дурных вестей там будет приготовлен особый уголок – даже раньше, чем для убийц, поскольку убийцы как-никак проявили известную храбрость, о которой эти гнусные бюрократы даже не слыхали, а еще убийцы знают о своих преступлениях, а эти карлики, наоборот, решили разбираться с чужими. В общем, если истинно то, что я в дерьме, так не менее истинно и то, что моему другу придется ненамного легче, когда настанет день уплаты по счетам.