Сны Персефоны (СИ) - Белая Яся

Но когда вышла из женской половины — тут же попала в горячие объятия мужа, и услышала шёпот на ушко:

— Тебя хоть снова выпускай в Ниссейскую долину и воруй.

Персефона вопросительно вскинула идеальную тёмно-рыжую бровь:

— Так ты для этого меня позвал? Если у нас ролевые игры, можно было не напускать такой таинственности.

Аид тут же посерьёзнел и крепко взял за руку:

— Не для этого. Идём.

Они шагнули — раз, другой, по-божественному, а потом — разверзлась бездна и поглотила их. Если бы Аид не прижимал её в этот момент к себе, она бы кричала так, что и гекатонхейры в Тартаре услышали бы и испугались, решив, что началось светопреставление.

Твёрдая почва под ногами появилась, как показалось Персефоне, вечность спустя. На самом же деле — через двадцать земных минут. Но юная богиня всё ещё стояла, уткнувшись в грубые тёмные одежды мужа, и не решалась оторваться от него и оглядеться. Аид не торопил: нежно гладил узкую спинку, шептал на ушко что-то успокаивающее про маленькую смелую Весну.

И Персефона всё-таки решилась: обернулась и замерла. Но это был не тот возвышенный восторг, который она испытала, переступив впервые врата Звёздного Чертога. В этот раз ощущения граничили с испугом: перед ней тянулись комнаты, похожие на клетки, в которых метались всякие фантасмагорические твари, и другие комнаты — где над столами мерцали какие-то голубоватые квадраты, а на самих столах покоились странные предметы с выпуклыми, похожими на плоские камни, рядами, по которым разбегались литеры.

— Где мы? — испуганно спросила она.

— В самом центре Аида, по сути, в его нутре. Это — виварий и лаборатории, — пояснил Аид, и голос его при этом звучал как-то сухо и грустно.

— А все эти существа? — она кивнула в сторону клеток.

— Плод божественных попыток быть творцами.

— То есть, они наснили их? — поинтересовалась Персефона, вспомнив определение, услышанное от Тота.

— Что сделали? — переспросил Аид.

— Породили своими снами, — уточнила она.

— Нет, — возразил Аид, — они пытались их создать. Но что-то пошло не так… Вот и появились химеры…

— Не понимаю, — мотнула головой Персефона.

— Тебе и не понять, Весна. Как и любой другой богине-созидательнице. Вам не понять тягу любого бога к творению. Она есть у каждого из нас. Даже у меня. Ты заставляешь травы прорастать, а природу — оживать после зимы. Твоя мать способна вырастить красивейшие цветы и удивительные растения. Прометей смог создать человечков из глины, и они получились даже сносными. Боги делали людей из золота, серебра, меди и даже камня. Но не все мы можем довести творение до совершенства. У некоторых — в результате экспериментов — появлялись вот такие уродцы, — он кивнул на одну из клеток, где бесновалось нечто — безглазый зубастый шар с лапами, снабжёнными острыми когтями. Он лихорадочно и зло грыз клетку.

— Почему же их не уничтожили? — спросила Персефона, чувствуя, как подкатывает омерзение.

— Потому что в противовес красоте и жизни, должно быть нечто уродливое и несущее смерть. А потом — их при должной обработке можно превратить в оружие.

— А это оружие не обратиться против нас? — взволновано спросила Персефона.

Аид не успел ответить, их разговор прервал радостный детский крик:

— Мама! — раскинув руки, к ним по длинному лабораторскому коридору мчался Загрей.

Персефона повернулась к Аиду и возмущенно сказала:

— Ты таскаешь сюда ребёнка?

Муж фыркнул и сложил руки на груди, закрываясь.

— Я собираюсь вырастить из него воина, а не виночерпия или кифареда для олимпийских услад.

Персефона знала, на что намекал муж: не так давно сын взял в руки кифару и попробовал играть. У него выходило просто дивно, сам Аполлон бы позавидовал. Но Аид, увидев сына с музыкальным инструментом в руках, разбил тот вдребезги и сказал, сверкая чёрными глазами: «Ещё раз увижу — пальцы переломаю. Иди лучше тренируйся на мечах». Они с Аидом тогда знатно поссорились.

Вот и сейчас Персефона подбоченилась и заявила:

— Я тоже не хочу ему такой судьбы, — она чувствовала, как закипает, а за спиной — шевелятся чёрные лозы, — поэтому и увезла его с Олимпа! Но он же ещё ребёнок!

— Он не ребёнок! — решительно и зло заявил Аид. — Не позволю сюсюкать с моим сыном!

— Ах, с твоим! Я уже не причём?

— Ты — при всём, Весна. Ты — мать моего сына, и поэтому я жду от тебя разумности.

Лозы взметнулись и ударили бы, но Загрей оказался проворнее: мальчик скользнул между отцом и матерью, расставил руки, зарывая отца, и закричал:

— Мама, не надо! Мне страшно, когда ты такая!

Лозы опали, шипы втянулись, а она сама, как подкошенная, рухнула на пол, заходясь в рыданиях.

Её мужчины кинулись к ней, обнимая и заверяя, что она всё равно — самая лучшая, даже если страшная.

А она поняла: с таким оружием нужно быть очень осторожной, ведь однажды оно может ударить по тем, кто тебе бесконечно дорог. И ты никогда не знаешь, хватит ли у тебя сил в очередной раз остановить его…

— Отпусти! — хрипит Гермес, тщетно пытаясь избавиться от колючей лозы, что оставляет глубокие некрасивые следы на его безупречной шее.

— Обещаешь говорить правду?! — требую я и не узнаю свой голос: низкий, хриплый и при этом — рокочущий, заполняющий собой пространство. Таким в любимых фильмах Макарии озвучивают коварных злодеек.

— Да, клянусь Стиксом, проклятая ведьма! — вопит бог Хитрости и Торговли и сучит ногами. Не красиво и не величественно, но, борясь за глоток воздуха, не до красоты!

Отпускаю Гермеса, убирая лозу, и он ляпается, как блин на сковородку, трёт шею и смотрит на меня зло:

— Ненормальная, как твой муженёк. Недаром смертные говорят про супругов: два сапога — пара. Это вы с Аидом.

Я слушаю его лишь краем уха, потому что смотрю, как шипастые плети у моих ног рассыпаются прахом, а моя кожа вновь становится белой и нежной. Но когда до меня всё-таки доходит смысл сказанного Гермесом, грустно улыбаюсь:

— Только Аида больше нет в моей жизни, а ты недавно соловьём разливался, обещая вселенную к ногам… — напоминаю, и даже жалко чуть-чуть, что такую романтику запорола.

Гермес хмыкает:

— Со вселенной к ногам — определённо поторопился. Беру свои слова назад.

— Непрочной же оказалась твоя любовь, — отхожу к столу, где всё ещё искриться в бокалах шампанское. Осушаю одним махом своё. Это смертным женщинам стоит переживать об употреблении спиртного во время беременности, я — богиня. Да и от лёгкого вина моей девочке ничего плохого не будет.

Гермес поднимается, засовывает руки в карманы и опасливо поглядывает на меня:

— Ты хотела правду — спрашивай.

— Что здесь затевается? — повожу рукой, очерчивая пространство.

— Я уже сказал тебе: созидается новый мир. На других принципах, где во главу угла ставятся юность, любовь и слово. Прекрасный мир, не находишь?

Пожимаю плечами:

— Коммерчески выгодный, прежде всего. Иначе бы ты им не заинтересовался. Любовь, юность и слова всегда можно было успешно продавать, не так ли?

— Не без того, — хмыкает Гермес и тоже опустошает бокал. — Должен же я получать свои бонусы от создания товара.

Смеюсь — с горечью и печально:

— Миры на продажу.

— А что им просто так прозябать. Вон одна ты сколько наснила.

— Кому нужны зубастые чудовища?

— Ты не поверишь, но чудовища даже выше котируются. Так что… — он склоняет голову набок и по-птичьи, будто Тот, рассматривает меня: — И ещё, Кора, мне жаль тебя. Искренне жаль. Правда.

— Ты о чём? — мгновенно ерошусь, выставляя защитные шипы: в душу — не пущу! тайну — не скажу!

— О тебе и Аиде. Вот уж действительно — игры Ананки. Богиня Весны и мрачный Подземный Владыка. У которого в арсенале только тьма и холод. Он ведь никогда не любил тебя. Использовал, играл, пока ему было выгодно.