Хроники Раздолбая - Павел Санаев

— Привет, исполнитель безумных желаний, — сказала она со смехом. — Я рассказывала про твою выходку подружкам — они просили передать, что ты их герой.

Счастливый Раздолбай хмыкнул и начал разговор, который давался ему с угнетающим напряжением. Он не только не знал о чем говорить, но и каждой вымученной фразе придавал такое значение, словно от нее зависело, будет ли Диана дарована ему сию секунду, или он лишится ее навсегда. К счастью, она отвечала на его реплики долгими историями из жизни, и пока она говорила, он успевал придумать, что сказать дальше.

— Однажды в детстве я ехала в трамвае, и вдруг в него вошел трубочист, — мурлыкала она после того, как он выжал из себя сентенцию, что все безумные желания сбываются, если хорошо загадать. — Настоящий трубочист весь в черном и с инструментами. А в Латвии есть примета, что если покрутить пуговичку у трубочиста и загадать желание, то оно сбудется. Я подошла к нему и спросила: «Дяденька, можно я вас за пуговичку покручу?» «Девочка, а за что ты еще хочешь меня покрутить?» — спросил он. Я ему объяснила, в чем дело, и он разрешил. А потом, когда собирался выходить, подошел ко мне и сказал: «Девочка, никогда не подходи к трубочистам и не крути их за пуговицы, потому что желание все равно не исполнится».

— Я открою тебе другую примету: чтобы желание исполнилось, надо покрутить за пуговичку меня, — разродился Раздолбай удачной, по его мнению, шуткой и посмотрел на часы.

По наущению Мартина, разговор не должен был превышать десяти минут и закончить его полагалось первым.

— При случае я предоставлю тебе такую возможность, а сейчас прости — пора мчаться в институт, — выпалил он и повесил трубку, лишь только Диана промяукала: «Тогда, пока».

«Для первого раза неплохо», — похвалил он себя и спросил внутренний голос:

— Ну, что скажешь?

— С мамой все-таки помирись.

— Ладно, я сейчас добрый.

Он вернулся на кухню и, поглощая яблочные оладья, сказал маме, что просит прощения, если заставил ее волноваться, и не хочет, чтобы она считала его эгоистом.

— Мам, вспомни, сколько раз я квартиру убирал, — выложил он непобиваемый козырь. — Вы с дядей Володей уезжали, я всегда к вашему приезду чистоту наводил и обед готовил. Эгоисты разве так делают?

— Сыночек, я не говорю, что ты во всем эгоист, — пошла на попятную мама. — Просто иногда совсем обо мне не думаешь. Я-то прощу, а будешь потом с женой жить, она каждое твое безразличие на заметку возьмет. Не успеешь оглянуться, и нет у вас никакой любви. Я же хочу, чтобы ты был счастлив, чтобы у тебя хорошие отношения были. Вот и учись пока что на мне.

— Если хочешь, чтобы у меня были отношения, зачем тогда про Диану говоришь плохо?

— Мне просто странно, что ты к ней за тридевять земель сорвался, да так, что про мать забыл. Я не спрашиваю, что там между вами случилось на отдыхе, но чувства чувствами, а голову терять нельзя. Иначе ударишься потом сердцем так, что куски не склеишь. Я вот волнуюсь за что.

— Мам, ничего между нами не случилось. Просто понравилась девушка, и друг меня к ней на день свозил. У меня денег не было, у него были, он это… премию получил на работе.

— Ну, хороший друг.

— Хороший. Прости еще раз, если тебя расстроил.

— Я все поняла, сыночек, больше только не делай так. Всегда предупреждай заранее. Сейчас подожди… Дам тебе тряпочку, которую из Франции привезла.

Мама сходила в спальню и принесла Раздолбаю сверток, в котором оказалась майка с косматым страшилищем — символом его любимой «Железной Девы».

— Ух ты, с «Life after Death» рисунок[57] — самый крутой у них! Мам, спасибо!

Раздолбай поцеловал маму в щеку и ощутил то самое чувство, с которым в десять лет прыгал вокруг лунохода. Оказывается, ничего никуда не делось — мама по-прежнему была самым любимым другом, стоило только сделать шаг ей навстречу.

— Ну, Бог, ты даешь! — с улыбкой думал он по пути в институт. — Сам бы я никогда не начал этот разговор с мамой, ты подсказал. Неужели ты все-таки есть?

— Конечно, есть, — отозвался внутренний голос.

— И если тебя слушаться, все будет получаться к лучшему?

— Всегда.

— Я буду! Мне понравилось.

Новое ощущение казалось Раздолбаю таким значимым, что его распирало желание с кем-нибудь поделиться, и прямо из института он позвонил Мише, нарушив их уговор никогда не тревожить его до вечера.

— Миш, прости. Занимаешься?

— Конечно. Что-то случилось?

— Я в Бога поверил, решил тебе об этом сказать.

— Ну, поздравляю… Как-то у тебя это неожиданно, хотя… так оно чаще всего и происходит.

— Я прямо чувствую, что он есть! Мысли в голове разделились, как ты говорил, на два голоса. Один мой, а другой тоже мой, только мне кажется, что это он говорит моими мыслями. У тебя было такое?

— У меня это состояние все время, я с ним живу.

— А это не опасно? Ну, там… раздвоение личности?

— Нет. Это очень приятное чувство, с которым никогда не бывает одиночества. И этот голос всегда подсказывает, как правильно поступать. Надо только, чтобы хватало сил его слушаться, потому что иногда он очень трудных поступков требует.

— Я понимаю! Сегодня я с мамой не хотел мириться…

— Слушай, прости, давай ты в гости придешь, и мы поговорим об этом. Я все-таки занимаюсь сейчас.

— Конечно! Извини, что тебя оторвал.

Раздолбай повесил трубку и подумал, что раньше за такой скомканный разговор мог бы обидеться. Теперь же мудрый внутренний голос словно подарил ему новую способность подключаться к чувствам других людей. Он с легкостью поставил себя на место Миши и не только не обиделся, но даже упрекнул себя за то, что не отложил звонок до вечера. Его переполняло благодушие. В груди было тепло, словно кто-то ласковыми нежными ладонями согревал сердце.

«Надо сделать какое-нибудь доброе дело, — подумал он. — Бог любит добрые дела, и если я хочу, чтобы он помог мне с Дианой, надо сделать что-нибудь доброе. Когда я последний раз это делал?»

Он порылся в памяти и растерянно обнаружил, что ни одного доброго дела не может вспомнить. Иногда он помогал маме, но внутренний голос наотрез отказывался признать добротой хождение в магазин и уборку квартиры, вменяя это в обязанности. Открытие обескуражило. Раздолбай всегда считал себя добрым парнем и вдруг понял, что похож на зануду, который претендует быть остряком, хотя за всю жизнь не смог никого рассмешить. Желая это исправить, он стал прицельно выискивать повод открыть счет добрым делам и в метро помог пожилой женщине поднять по лестнице тяжелую сумку.

С гордостью выложив свой поступок перед «внутренним Богом», он ждал одобрения, но Бог поморщился, как нумизмат, которому предложили взять в коллекцию простецкий пятак.

— Не делай ничего специально, — услышал в себе Раздолбай. — Диану ты получишь и так, потому что просил ее.

— А добрые дела?

Молчание.

Веря, что раздвоенные мысли — это диалог с Богом, Раздолбай в то же время считал себя дирижером этого диалога и попытался призвать голос к ответу, приложив мысленное усилие. Бог оказался своевольным и если уж молчал, то молчал. Получалось только озвучить его от себя, и в банальном высказывании: «Делай добрые дела просто так, и тебе зачтется» Раздолбай сразу распознал собственные мысли, а не мудрый отклик свыше. Он еще раз попросил внутренний голос подсказать, что делать, и вдруг осознал, что ему предоставлена свобода — Бог не ждет от него нарочитой доброты, ничего за нее не обещает и не ставит в зависимость от добрых дел то, что уже обещано.

— Ладно, представится случай, я себя проявлю, — решил Раздолбай, перестав смотреть по сторонам взглядом одержимого тимуровца.

С этого момента внутренний голос начал затихать. Сначала он прекратил вступать в диалог первым и только отвечал на вопросы. Потом сам Раздолбай стал обращаться к нему все реже. Восторг открытия «Бог существует!» тускнел под наносной толщей сомнений, и вскоре Раздолбаю стало даже стыдно за свои порывы.

«Сам с собой разговаривал, а выдумал хрен знает что. Мартину сказать — засмеет», — думал он через неделю после того, как, проснувшись утром, хотел сказать: «Доброе утро, Бог!»

Когда затих внутренний голос, Раздолбай лишился уверенности, что у него получится покорить Диану. Придумывая для нее новый сюрприз, он все время спотыкался об страх приложить много усилий и ничего не добиться, но сдаться уже не мог. Красиво прилететь один раз и сразу после этого отступить было совестно и перед ней, и перед собой, и даже перед мамой, которая после доверительного разговора рано или поздно спросила бы: «Что с твоей рижской девушкой?» Одну за другой он отбрасывал красивые, но трудозатратные идеи — постучаться к Диане в окно с лестницы пожарной машины и подарить цветы, арендовать в старой Риге карету и встретить ее после школы, выучить латышский язык и обратиться при ней к официанту… Наконец, он придумал нарядить тридцать первого декабря у двери ее квартиры новогоднюю елку. Сюрприз показался ему сногсшибательным и в то же время не требующим большого труда. Чтобы зря не надоедать, он решил до Нового года не появляться, а напоминать о себе в оставшееся время придумал письмами. В библиотеке дяди Володи был букинистический письмовник конца прошлого века с образцами челобитных «превосходительствам» и «сиятельствам», и в романтическом разделе были собраны любовные послания, написанные высоким старинным слогом. Раздолбай выдумал себе роль моряка, уплывшего к далеким берегам на паруснике, и отправил Диане письмо, которое начиналось так: «Милостивая сударыня! Вот уже третьи сутки наш трехмачтовый бриг бороздит просторы Атлантического океана, и я даже не знаю, когда доведется ступить ногою на твердую землю. Благодарю небеса, что наш капитан погрузил в трюм достаточное количество почтовых голубей, кои способны будут время от времени доставлять Вам весточку…» Дальше следовала переписанная из письмовника вязь про волнение-томление, и заканчивалось послание намеком на чудный образ, который помогает «переживать однообразие морских будней средь свинцовых волн». Постскриптумом Раздолбай пообещал привезти из-за океана «премилые безделицы от аборигенов» и тут же стал ломать голову, на что эти безделицы покупать.