Адмирал Ушаков - Леонтий Раковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ж-жена видала…
– А штаб-лекарь был при этом?
– Никак нет.
– Почему?
– Я вешал дома…
– Почему дома? А где же ты масло держишь?
– Держу у себя в погребе… В нем, ваше превосходительство, холоднее, чем на складе… Боюсь, как бы на складе не растаяло…
– Я думаю, у тебя на дому скорее растает!
В толпе больных кто-то хихикнул.
Лицо адмирала утратило всякую веселость.
– Немедля взвесить масло! В присутствии дежурного лекаря. И отнести на склад. Ежели окажется больше, чем должно быть налицо, доложите мне!
И Ушаков быстро пошел к госпиталю. Рыжий штаб-лекарь Франц бежал сбоку, что-то объясняя адмиралу, а Чухнин отстал.
Он сморкался на землю, со злостью поглядывая на больных, которые только посмеивались.
Пробыв около полутора часов в госпитале, адмирал наконец ушел. Кроме госпитального комиссара досталось и дежурному штаб-лекарю: командующий нашел, что коридоры «обвесились паутиной» и на больных грязное белье.
Вернувшись из госпиталя, Ушаков на минуту заглянул к себе в канцелярию – нет ли чего непредвиденного. Но все оказалось в порядке, и он пошел обедать.
Встречные военные и гражданские почтительно приветствовали адмирала. А Ушаков шел, по-хозяйски осматривая город, для благополучия которого он так много сделал.
От его взора не ускользало ничто.
Вот у строящегося флотского магазейна вольнонаемные мастеровые, собираясь отдыхать в обеденный час, располагались на самом солнцепеке.
Федор Федорович подошел к ним.
– Здешнее солнце не ваше, костромское: поспишь на солнцепеке – голова разболится! Ложитесь в тени, неужели холодно? – сказал адмирал и зашагал дальше.
Потянулись дома семейных морских служителей.
Федор Федорович поглядывал: как живут его моряки, чисто ли содержат дворы?
У одного дома он увидал молодую женщину. Она стирала в корыте белье и тут же выливала в бурьян грязную воду.
Ушаков вошел во двор.
Женщина с удивлением смотрела на такого нежданного, важного гостя. Она смущенно обдергивала подоткнутую юбку.
– Здравствуй, красавица!
– Здравствуйте, ваше превосходительство.
– Чья такая?
– Боцмана Кочина жена.
– Это с «Владимира»?
– С «Владимира»…
– Что же ты, милая, делаешь?
– Стираю, – улыбнулась женщина.
– Почему не пойдешь на берег? Зачем же у себя во дворе грязь разводить?
– Да… на берег далеко…
– Ох ты какая ленивая! Муж расторопный, быстрый, а она как старуха. Вот я ему на тебя пожалуюсь! – пошутил Федор Федорович.
– Я больше не буду, ваше превосходительство! – покраснела женщина.
– То-то же! – погрозил ей пальцем адмирал и пошел дальше.
Федор Федорович шел и втайне надеялся, что сегодня его навестит Любушка.
Денщик Федор конечно же зашел утром к Любови Флоровне и рассказал обо всем: о вчерашней ссоре Ушакова с Мордвиновым, о том, что Федор Федорович всю ночь (денщик, разумеется, преувеличивал) писал, а поутру сказал, что обедать собирается на даче, где будет сидеть один, туча-тучей… (Денщик уже изучил характер Ушакова. Если у Федора Федоровича какие-либо неполадки на флоте, если чем-либо обижают его матросов, адмирал выходит из себя, возмущается и кричит. Но если дело касается только его лично, он переживает все молча, в одиночку.)
И Любушка конечно же не выдержит – примчится на дачу. Сперва она возьмется готовить Ушакову обед (в таких случаях повар Парфен сам уступает ей бразды кухонного правления). А после обеда сядет рядышком с Федором Федоровичем, расспросит обо всем, поймет его лучше, чем кто бы то ни было, посочувствует, успокоит. И от ее участливых, ободряющих, дружеских слов, от тепла ее улыбки неприятность станет казаться меньше и легче…
Вот наконец и его беленький домик, весь в зелени и цветах.
Окна распахнуты. Сейчас можно увидеть, кто ходит там, в этих чистых, прохладных комнатах.
Вон мелькнула фигура денщика – Федор накрывает на стол.
И больше никого не видно.
«Неужели не пришла?»
Нет, вот показалась она, что-то оживленно говорит своим собеседникам – повару Парфену и Федору. Выглянула в окно: ждет! Увидала Федора Федоровича. Приветливо замахала ему рукой.
Ушаков улыбнулся в ответ, ускорил шаги.
Он шел к калитке и думал: «Какое счастье, что на свете есть она, верный, бесценный, нежный друг!»
XXIX
Ушаков ходил по шканцам своего флагманского корабля «Св. Павел». Севастопольская эскадра крейсировала между Гаджибеем и Севастополем, высматривая врага. Но ни турок, ни французов не было видно. И адмиралу оставалось беспокоиться о своих личных врагах.
Он думал о том, что грызло его целое лето: о подлости Мордвинова, о своем письме царю, о чернильных душах из Адмиралтейств-коллегии.
6 мая Ушаков отослал с курьером письмо императору, а сегодня уж 4 августа. Прошло три месяца, а толку никакого.
Император передал все дело Адмиралтейств-коллегии, а та прибегла к испытанной, стародавней уловке всех волокитчиков и сутяг: изрекла, что не располагает всеми данными, чтобы решить дело, и потребовала от обеих сторон дополнительных сведений. Ушаков понял, что Мордвинов останется безнаказанным.
– С сильным не борись!
Оттого теперь уходил в море с еще большим удовольствием, чем обычно. В море он чувствовал себя в безопасности от сухопутного начальника Черноморского флота Мордвинова. В море у него было спокойнее на душе в любой шторм.
Вот и сегодня вдоль берегов резво играет свинка[71]– быть непогоде!
Морской бури Ушаков не боится!
Когда адмирал Ушаков нужен для боевых дел, то царь в рескрипте не забывает подчеркнуть: «И мы надеемся на Ваше мужество, храбрость и искусство, что честь нашего флота соблюдена будет».
А вот до его, ушаковской, чести царю нет дела. Ее Павел I не собирается блюсти!
«Дальше в море – меньше горя!» – повторял свою любимую поговорку Федор Федорович.
Море было неизменно – вечно волнующееся и волнующее…
– Крейсер с на-ветра! – перебил его мысли крик с салинга[72].
Ушаков поднес к глазам трубу.
Из Севастополя к ним на всех парусах мчался легкий крейсер.
– Что случилось? Неужели – война? Или, может быть, отставка? Мордвиновские происки перемогли! Ну что ж, поедем в Тамбовскую…
Он крепко сжал в руках зрительную трубу.
– Федор Федорович, это «Слава святого Георгия», – говорил смотревший в трубу капитан «Св. Павла» Сарандинаки.
– Да, это наша «Слава». Что-то она несет?
Ушаков нетерпеливо ждал, когда подойдет крейсер и пристанет шлюпка.
Наконец по трапу взбежал лейтенант со «Славы».
– Ваше превосходительство, пакет от его императорского величества! – рапортовал он и подал конверт.
Ушаков взял пакет, вскрыл. Вынул очередной рескрипт – за эту весну и лето их было предостаточно.
«А он все пишет и пишет!» – подумал о царе Федор Федорович.
Стал читать: «Господин вице-адмирал Ушаков! По получении сего имеете Вы со вверенною Вам эскадрою отправиться немедленно в крейсерство к Константинопольскому проливу, куда, прибыв, пошлите предварительно одно из легких судов к министру Нашему в Константинополь г. тайному советнику Томаре, известя его, что вы имеете повеление от Нас, буде Порта потребует помощи, где бы то ни было всею Вашею эскадрою содействовать с ними; и буде от министра Нашего получите уведомление о требовании от Блистательной Порты Вашей помощи, то имеете тотчас следовать и содействовать с Турецким флотом против французов, хотя бы то и далее Константинополя случилось».
«Значит, французы угрожают турецким берегам. Турки – наши союзники! Вот так фунт! – подумал улыбаясь Ушаков. – Князь Григорий Александрович перевернется в гробу!»
Капитан Сарандинаки обрадовался: если адмирал улыбается, значит, вести хорошие!
– Евстафий Павлович, послушайте! – обратился к нему Ушаков. – У нас союз с… турками! Будем вместе с ними воевать против французов!
– Это здорово! Россия и Турция в союзе! Небывалая картина!
– Нам придется идти в Константинополь. Сигнальте: всем следовать за мной. Возвращаемся в Севастополь! – приказал адмирал и, улыбаясь своим новым мыслям, снова заходил взад и вперед по шканцам.
Думал: «Это как в песне: „Сарафан мой, сарафан дорогой! Везде ты, сарафан, пригожаешься, а не надо – и под лавкой лежишь…“ Вот хотели бросить под лавку, ан спохватились: пригодится! Как война, так на графов слабая надежда. Выручит „тамбовский мужик“ – Ушаков!»
Часть третья
I
Как ни торопился Ушаков в Константинополь, а сборы заняли у него девять дней. Главная задержка произошла из-за самих судов. Ушаков имел только два новых 74-пушечных корабля, но они еще требовали кое-какой доработки, и их оставили с тем, что контр-адмирал Пустошкин придет с ними попозже. Остальные суда строились давно, к войне с турками.
Они были обшиты досками, быстро обрастали ракушками и к осени обычно становились тяжелыми на ходу.
