Давайте, девочки - Евгений Будинас

В результате, присовокупив к делу еще и историю с заграничной перепиской, первокурника Генса Рыжука, по заслугам отметив его активность в «студенческой самодеятельности», выперли из рязанского радиоинститута «за хулиганство, западничество и абстракционизм». Так по-хамски и начертав эту формулировку прямо поперек его аттестата зрелости.

И это обернулось везеньем.

Вылетев из института, Рыжук головокружительно вознесся: он тут же возглавил молодежный клуб при горкоме комсомола, где энтузиасты, но теперь не только институтские, а со всего города, продолжили борьбу за новые веяния.

Везенье тут не в карьерном взлете, а в том, что, когда пятнадцать лет спустя Рыжук уже известным журналистом приехал в город, то увидел, что «молодые таланты», в конце концов победив и заняв важные посты во всяких советах, комиссиях, горкомах и обкомах, оказались таким же замшелым говном, как и те старперы, против кого Рыжук с друзьями боролись. И как бы зря страдали. Ведь за бурную деятельность на городской комсомолько-молодежной ниве его выгнали, нет, не из горкома комсомола, хотя и оттуда его уволили, разогнав заодно и весь горком, а его вообще выгнали из Рязани.

– Как это могли выгнать из города? – Малёк посмотрела на него недоверчиво. Ей было скучновато. Но тут промелькнул интерес.

– Включай диктофон. Я расскажу тебе, как это было.

Она недовольно пожала плечами:

– Он у меня всегда включен.

Рыжука задержали среди летнего дня.

Это было уже третье лето его жизни в городе, куда, исполненный радужных дерзновений, он прикатил, сразу окунувшись в студенческую жизнь, бурлившую, как выварка с бельем.

Прямо на улице Подбельского, возле табачного магазина, Гене Рыжук, бывший председатель городского молодежного клуба, бывший (недолго) инструктор горкома комсомола, ранее учившийся в Радиотехническом институте и проживающий по означенному в протоколе адресу, был задержан постовым милиционером за переход улицы в неположенном месте.

Раньше, чем он успел что-либо произнести в свое оправдание, к ним подкатила серая «Волга» с хромированным оленем на капоте, и двое вежливых мужчин в штатском попросили его проехать с ними по важному делу. И он даже не сразу понял, что арестован.

Через несколько минут его, придерживая под руки и плотно стискивая плечами, ввели в маленькую комнатку под лестницей у черного входа в центральную городскую аптеку. Такие комнатки в разных концах разных городов Советского Союза местные управления КГБ арендовали для неформальных встреч с осведомителями и работы с населением.

Здесь, после небольшого «задушевного» разговора – лично! – с тут же подъехавшим начальником областного КГБ полковником Зиминым, во время которого Рыжуку не предложили присесть, так как в комнате из мебели были только обшарпанный письменный стол и один стул, ему, под подписку о неразглашении, было предложено… уехать из Рязани навсегда. И на все четыре стороны.

В обмен на безоговорочное согласие Генсу разрешалось сдать зачеты и экзамены за первый курс и получить, вместо «волчьего билета», нормальную академическую справку. Что давало бы ему право быть принятым на второй курс в любое высшее техническое учебное заведение на всей территории необъятной родины.

– А иначе?.. Что мне будет? – с неловким смешком полюбопытствовал Рыжук, никогда не умевший вовремя промолчать.

– Да вышвырнем тебя, как нашкодившего котенка! – побагровел полковник Зимин. – Упечем, на хуй, без права переписки, – взорвался он, перейдя на простой и доходчивый язык: – Пока, блядь, не сгниешь там заживо…

К счастью, еще на выпускном банкете в вечерней школе, где царило тогда вольнодумство, Рыжуку вопреки всем правилам, как бы в шутку, торжественно вручили не только аттестат, но и заверенный дубликат в придачу. В школе его любили, и никто не сомневался, что, с его характером, ему это пригодится…

Со вторым аттестатом, взамен испорченного институтскими гебистами, он и поступал снова, упрямо выбрав и закрытый подмосковный вуз, и секретную космическую специальность «Управление летательными объектами на расстоянии». Он снова сдал вступительные экзамены на «отлично», и прошел бы сразу, но биография… У него уже была «биография» – не подарочек для закрытого вуза. Поэтому перед зачислением с ним долго и подробно беседовали строгие (хоть и в штатском) люди из институтской спецчасти.

Рыжуку показалось, он чем-то им понравился. Хотя на самом деле помогло революционное прошлое его реабилитированного отца: Гене тогда и не знал, что отец по настоянию матери написал в органы просительное письмо.

Вот здесь строгий дядечка, дольше всех листавший папку с его «личным делом», и спросил про переписку с заграницей. Тогда Рыжук отвертелся, но помогло ему это ненадолго. Его вышвырнули через год и отсюда. Опять за абстракционизм и хулиганство – это когда он, красуясь перед друзьями, с озорным поэтическим воплем «Время, остановись, ты отвратительно!» попытался разбить пустой бутылкой часы над входом в общежитие. Правда, не попал.

Но снова ему везло.

Так случилось, что к этому времени из Рязани выжили и ректора института – все за то же, за западничество и абстракционизм, и еще за то, что тайком поигрывал на саксофоне в студенческой самодеятельности, что, понятно, хуже любого хулиганства.

Из чувства солидарности к «товарищу по несчастью» тот, оказавшись в Минске, куда приехал в новый радиотехнический институт, тут же велел разыскать (!) Генса и приютил его, даже поселив на первое время у себя дома.

А вскоре Рыжук, уже второкурсник и активный общественник, заправлял в институте всей художественной самодеятельностью, которой ректор с юности благоволил.

Во что только потом он не влезал, где только не оказывался (включая комсомольский Центральный Комитет и его агитбригаду), даже в партию вступал, правда неудачно. На каких только великах с никелированным звоном не пробовал прокатиться.

Но отовсюду его (с его нарывастостью и умением входить в штопор) вышвыривали, счастливо возвращая на грешную землю.

Повезло ведь и с «летательными объектами»: при всей романтике такой специальности, он пролетел с ними, как фанера над Парижем, точнее над Западной Сибирью, над которой (на заказном самолете!) они летали с цекамоловской агитбригадой, пропустив столько занятий, что обиженный ректор, взревновавший своего любимца к Ленинскому комсомолу, подписал приказ об его отчислении.

Так, вместо секретного «почтового ящика», не закончив институт, Рыжук оказался в комсомольской газете на ударной стройке Крайнего Севера. Из физиков в лирики, как тогда говорили. И вскоре понял, как ему повезло, тем более что именно об этом он, оказывается, и мечтал.

«Почтовые ящики» вышли из моды, а Рыжук уже с головой окунулся в журналистику. Ни разу не пожалев о «космической» специальности, он стремительно проскакал по ступенькам карьерной лестницы – практически до самого верха, до «генеральской» должности собкора главного в стране информационного агентства… Хотя и здесь он в конце концов счастливо нарвался на неприятности, плюнув в лицо подлецу и по совместительству секретарю парторганизации, накатавшему на него донос – за высказывание о старческой немощи членов Политбрюро: на селе от таких, мол, даже спички прячут.

И оказался выброшенным на вольные хлеба. Что и заставило его наконец усесться за письменный стол… Благо за книги тогда платили, а писал он их увлеченно, как, впрочем, и все, что делал.

Можно считать, что вскоре он стал признанным писателем-публицистом.

Строчил Рыжюкас «проблемные» очерки, в полезности которых обществу не сомневались не только он и его коллеги по «деловому перу», но и те, кто их издавал. А «признание» тогда состояло не в том, чтобы книги покупались: в те времена покупалось все, – а в том, чтобы их печатали массовым тиражом – за это платили вдвое, втрое больше…

Но пришла перестройка, а потом и ее развенчание, когда среди множества совковых мифов развеялся и миф о «самой читающей стране». И литераторы, как-то разом обнищали. Писательство из престижного и доходного предприятия обернулось чем-то вроде хобби. Кроме тех случаев, когда книга становилась бестселлером, что, впрочем, совсем ничего не говорило о ее качестве.

Писать на потребу Рыжюкас не возжелал. Как только цензурные запреты сменились вседозволенностью, ему не захотелось умничать, раз за разом предлагая обществу все новые «спасительные рецепты», ему обрыдла вся эта «деловая проза», как он поначалу чванливо называл свои многостраничные упражнения…

Тогда он открыл собственное, разумеется, «престижное» издательство, что получилось у него вполне успешно. И это уже окончательно похоронило бы Рыжюкаса в производственной рутине, если бы его издательство не грохнули пришедшие к власти в Беларуси люди, которые с детства совсем не любили читать.