Я иду искать - Ольга Николаева

— Данный номер не обслуживается, данный абонент мёртв. Я сам убил тебя. Да только совесть не умеет звонить по телефону. Так зачем ты звонишь? Что тебе от меня нужно? Через столько времени что тебе от меня нужно? — Собственный голос нравился ему ещё меньше, чем улыбка. Максим выпустил в потолок струю дыма и сказал уже не несуществующему собеседнику, а себе: — Заткнись.

Через столько времени… а через сколько? Через десять лет, прошедших с того дня, как он получил этот шрам на ладони, или через пять лет, с того момента, когда этот шрам ещё раз кровоточил? Максим вспомнил отвратительный случай, произошедший с ним тогда — настолько же отвратительный, насколько и банальный. Кто-то подстерёг его вечером на пустыре и, прыснув в лицо какой-то нервно-паралитической дрянью, ограбил. Мерзко, банально, но ведь было в этом кое-что странное. Прежде всего — явное несоответствие выгоды, полученной грабителем, и затраченных им усилий. Ну, что ему досталось? Мобильник, часы, пара жетонов метро да несколько десятирублёвых бумажек. На богатого «нового русского» Максим явно не походил, зато по его телосложению и походке можно было понять, что справиться с ним будет непросто. Чтобы разжиться старенькой «моторолой» можно было подыскать жертву и послабее, у которой можно попросту выхватить сумку, а не прыскать в лицо какой-то сильнодействующей и, скорее всего, недешёвой дрянью. Что-то здесь было не то.

И ведь ещё кое-что было. Кое-что, о чём он не мог сейчас не думать. Да, всё говорило о том, что на пустыре, где его настиг грабитель, он и пролежал всю ночь под действием отравившего его состава в баллончике. Там его обнаружил кто-то из прохожих, вызвавший «скорую», там он очнулся в компании местных алкоголиков, принявших его за товарища по любви к выпивке. Но слишком уж ярким было воспоминание о недостроенном доме, о стягивающих запястья верёвках, и о бегущей по руке горячей струйке крови из рассечённой ладони! И ведь была, и впрямь была рядом заброшенная стройка.

А ещё был в этих воспоминаниях тот, кто пришёл на эту стройку. Пришёл, чтобы его освободить.

Мужчина встряхнул головой, бросил взгляд на часы и, взяв куртку, вышел из кабинета.

Максим медленно шёл по алее парка, сам толком не зная, что он здесь делает. Если уж повиноваться собственному внутреннему голосу, то идти следовало не сюда. Это место было последним из тех, которые связывали настоящее с тем перевернувшим его жизнь днём, после которого прошло уже десять лет. Десять ничего не изменивших, не смягчивших, не спасших его от воспоминаний лет. И он впервые за эти годы пришёл сюда.

Глядя на подсыхающие после весенней грязи дорожки, на теряющиеся в вечерней темноте ветви деревьев, вдыхая запах начавших распускаться листьев, он удивлялся тому, что не испытывает чувств, боязнь которых сделала Александровский парк для него закрытым на целых десять лет. Воспоминания были какими-то отстранёнными, они появлялись и исчезали, не царапая душу.

Слева показались руины Ламского павильона. Максим остановился, достал из кармана сигареты. Очертания разрушенных башен, скорее, просто угадывались, тая в подступивших сумерках, и Максиму пришло в голову, что, возможно, как раз в сумерках-то и было всё дело, как раз они и отдаляли от него запечатлённую в его памяти страшную картину, смягчая воспоминание, растворяя его в своём спасительном полумраке. Возможно, будь сейчас белая ночь… Внезапно до Максима донёсся негромкий мужской голос, сопровождаемый женским смехом, послышался звук шагов, и в груди что-то сжалось, дрогнуло. Из-за поворота дорожки появились шедшие в обнимку парень с девушкой. Мгновенно возникшее чувство тут же отпустило, оставив после себя медленно тающее ощущение пустоты. Пара прошла мимо, кажется, даже не заметив стоящего на краю дорожки Максима, и он почувствовал себя едва ли не призраком, словно здесь, в этом холодном весеннем вечере существовала лишь его тень, а сам он так и остался в той далёкой белой ночи. Внезапно он понял, что кусты за его спиной, ещё не покрывшиеся листвой и не способные никого укрыть от брошенного с дорожки взгляда, были теми самыми, из-за которых он впервые увидел вблизи так болезненно врезавшийся в память профиль — чуть запрокинутая назад голова, по-звериному втягивающие воздух подрагивающие ноздри тонкого, с лёгкой горбинкой носа, высокие скулы, падающая на лоб волнистая чёлка. Разбив умиротворение мягких, пахнущих мокрой землёй и распускающейся листвой сумерек, видение исчезло, словно приходило лишь для того, чтобы напомнить о внезапной связи, непонятным образом возникшей между тем днём и днём сегодняшним, начавшимся для Максима совершенно обычно, а закончившимся этим бесцельным блужданием по парку и по собственной памяти.

Я убил тебя. Да только совесть не умеет звонить по телефону. Так что тебе от меня нужно? Через столько времени — что

Уже возле выхода из парка, Максим снова остановился. То, что он чувствовал, нельзя было назвать страхом или тревогой. В груди дрожала, грозя порваться, туго натянутая струна, будто мучительное, болезненное предчувствие. Он обернулся, глядя на аллею, из которой только что вышел. Тьма в её глубине сгустилась, материализуясь в человеческую фигуру. Под ложечкой тут же разлился холод. Максим до рези в глазах вгляделся в темноту, не понимая, действительно там кто-то есть, или его напряжённые нервы сыграли с ним злую шутку, но через несколько секунд он уже был уверен, что ему не показалось, человеческая фигура на аллее постепенно приближалась, обретая всё более отчётливые очертания. Ближе… ещё ближе… Максим почувствовал, что ему не хватает воздуха, когда свет фонаря матово отразился от чёрного кожаного рукава, но здравый смысл тут же поднял голову — так одевается каждый третий. В самом деле, сейчас мужчина окончательно выйдет на освещённое место и окажется, что это обычный прохожий, ведь ещё не так уж и поздно, часов десять, наверное. Или больше? Максим хотел посмотреть на часы, но понял, что не может — боится! — оторвать взгляд от неторопливо приближающегося человека. В солнечное сплетение снова вонзился ледяной бурав. Мужчина достиг границы света и тени и остановился. «Почему он там стоит? Почему? Почему он…» Максим застыл, вглядываясь в полуосвещённое лицо. Желтоватый свет стекал по высоким скулам, тонкому носу с лёгкой горбинкой, лбу, полускрытому падающими на него тёмными волосами, но в казавшихся запавшими глазницах залегли тени, не дающие рассмотреть выражения глаз и делающими их похожими на пустые впадины. Знакомое — до дрожи в коленях, до вспотевших ладоней, до предчувствия слепого, безотчётного ужаса знакомое лицо. Время скрутилось в тугую спираль, между витками которой сжались и истаяли десять лет, отделявшие Максима от того момента, когда он видел это лицо в последний раз. Десять лет, слившихся в одну сплошную попытку забыть тот июнь, перешагнуть через него обратно в то время, когда он не подозревал об изнанке привычного, понятного и логичного мира, в котором слово «вампир» ассоциировалось с фильмами ужасов и сказкой Брэма Стокера, мира в котором убийства были лишь частью сухих криминальных хроник и в котором он сам ещё не был убийцей.