Дети века - Юзеф Крашевский

— Бульон! Бульон!

— Молчи, дурак! — крикнула, топнув ногой, француженка. Граф хотел обезоружить ее улыбкой, что показалось ей отвратительным, и она оборатилась к окну.

— Молчать! — повторила она.

Старик замолчал со вздохом. Лицо его выразило грусть, словно в опустошенный мозг возвратились мысли, воспоминания и сознание своего несчастного положения.

За дверью послышались шаги; граф узнал доктора, сделал движение, оборотился к двери, и в его глазах отразилось удовольствие.

— Бульон! Бульон! — начал он лепетать, ударяя руками по креслу, а ногами топая по скамейке.

Но в это время он встретил суровый взор жены и обомлел со страху. Наконец, вошел доктор.

— Любезнейший доктор, — сказала графиня, идя к нему навстречу с печальной миной, — несмотря на ваши старания и мои заботы, нашему больному не лучше.

Граф смеялся, дрожащей рукой искал руки доктора, бормоча:

— Милиус, добрый Милиус! Бульон…

— Он спрашивает, позволите ли ему бульону? — сказала графиня.

— Непременно, непременно, прикажите подать! Пусть принесут крыло цыпленка, компот, если только чувствует аппетит.

— Но я боюсь этого аппетита! — прервала графиня и прибавила, подняв глаза к потолку. — Конечно, из боязни за дорогое существо я, может быть, думаю, что каждая мелочь может повредить ему.

Доктор уселся напротив больного.

— Ну, как вы себя чувствуете, граф?

Голос этот как бы разбудил больного; старик подумал и отвечал:

— Худо, постоянно худо.

Потом он указал на голову и движениями слабых рук как бы выразил, что там ничего уже не осталось. Милиус взял пульс и долго держал его.

— Хорош! — сказал он. — Надобно надеяться, что слабость пройдет, нервы успокоятся, и вы будете здоровы.

Старик улыбнулся грустно и недоверчиво. Графиня тяжело вздохнула. В это время принесли кушанье, и больной занялся им всецело. Графиня отвела доктора в сторону и потом незаметно вывела в другую комнату. Здесь остановилась она у окна и с необыкновенным искусством, придав своему лицу выражение жертвы несчастной, забитой, удрученной постоянным самопожертвованием, она с самой сладкой улыбкой обратилась к Милиусу:

— Любезнейший доктор, я знаю, что вы друг нашего дома, и потому обращаюсь к вам за советом и указанием. Вы видите мое горькое положение и страдания этого человека… Скажите откровенно, нимало не щадя меня, как вы полагаете?..

Доктор посмотрел прямо в глаза графине. В подобных случаях он бывал иногда безжалостен; вся эта комедия не могла обмануть его, и он отвечал насмешливо добродушным тоном:

— Не пугайтесь, графиня. Положение это мучительное для больного, тяжелое для окружающих обыкновенно продолжается очень долго. Жизнь вне опасности, разве только может повредить какое-нибудь сильное волнение.

— О, любезный доктор, он окружен заботливым попечением.

— Знаю, — сказал Милиус со странным выражением, — потому что застаю вас у больного, а это доказывает заботу…

Графиня невольно опустила глаза.

— Что касается до жизни графа, то ей не угрожает никакая опасность, — продолжал Милиус. — Трудно только будет возвратить утраченную деятельность умственных сил.

— Значит…

— Будьте покойны; бывают примеры, что люди в подобном положении живут или скорее прозябают лет двадцать.

Графиня не сказала ни слова.

Доктор отдал несколько приказаний и, обещая возвратиться к больному, просил позволения навестить графинь, с которыми очень давно не виделся. Нельзя ему было отказать в этом. Мачеха задумалась и хотела ему сопутствовать, но доктор попросил ее не беспокоиться, уверяя, что присутствие ее у больного будет гораздо полезнее. Милиус ловко вывернулся, и так как ему были хорошо знакомы все переходы, то он через пустую оранжерею прошел прямо в апартаменты графинь, которые совсем не ожидали его.

Милиус был с обеими в отличных отношениях, ибо они возбуждали в нем участие, и графини всегда радовались его посещениям, хотя редко ему случалось быть одному у них: мачеха до такой степени боялась какой-нибудь интриги, что готова была заподозрить в посредничестве и старого доктора.

Эмма первая весело приветствовала Милиуса и кликнула сестру из другой комнаты:

— Иди же, Иза! Приехал добрый наш доктор!

Милиуса усадили в кресле. Он старался быть как можно веселее, чтоб доставить бедняжкам хоть немного развлечения.

— Уважаемые графини, — сказал он, — часы наши или скорее минуты сочтены; если у вас есть какая-нибудь жалоба, желание, приказание, то говорите, ибо я боюсь, что вот-вот прозвонят к обеду.

— О, нет! — воскликнула Иза. — Разве людоедка пришлет за вами. Сегодня будут там не скоро обедать: приехал галичанин, для которого готовят торт и мороженое.

— Галичанин, гм! — сказал доктор, улыбаясь. — На которую же из вас он метит?

— Ни на одну, — отвечала Иза. — Эмма не имеет охоты к замужеству, а мне он не нравится.

— А мачехе?

— Это другое дело, и на это я не рассчитываю.

— А вам он не нравится? Но почему же, если позволено спросить.

— Спросить позволено, но объяснить трудно, — шепнула старшая.

— В таком случае я объясню, — быстро сказала Эмма. — Я выдам Изу, изменю ей.

— Хорошо, измените, — сказал доктор.

— Она, Бог знает, чего наговорит! — воскликнула Иза.

— Нет, нет, я скажу только правду, — молвила Эмма и, наклонясь к доктору, шепнула ему, — Иза влюблена!

— А! — сказал Милиус, притворно ломая руки. — Не в того ли незнакомца, молодого человека, который явился в лесу близ корчмы?

Сестры переглянулись и побледнели, в особенности удивилась Иза и почти в испуге обратилась к Милиусу:

— Откуда же вы знаете об этой встрече?

— Я? Мне все известно, — отвечал доктор спокойно. — И я очень счастлив, что могу на это фантастическое явление бросить луч света, который уничтожит все очарование.

Иза с гордым выражением лица, как бы обидевшись, молчала, а Эмма, словно говорила ей глазами: видишь!

— Кто же это был, и как вы об этом узнали? — спросила старшая.

— Знаю случайно от одного знакомого, который смотрел со стороны и видел только движения, но не слышал разговора.

— А! Слава Богу! Значит, говорил не он!

— Конечно, не он, потому что, выгнав его из дома, я не имею с ним более сношений, — заметил доктор спокойно.

— Что это значит? Объясните, пожалуйста! — воскликнула Иза. — Вы смеетесь надо мною?

— Нимало, — отвечал доктор. — Ив доказательство я расскажу вам историю. Назад тому лет двадцать с лишком, меня однажды позвали к больной, бедной женщине, которая была уже при смерти. Я увидел несчастную, покинутую мужем женщину, еще молодую, по-видимому, когда-то красивую, которая догорала от голода, нужды и огорчений, и вдобавок с новорожденным младенцем на руках. Меня позвали в то время, когда уже нужен был священник. Она, однако же, собралась еще с силами и заклинала меня взять под мое покровительство сиротку. Я взял ребенка, воспитал его, выучил, утешался им и дождался из него гениального чудовища — без сердца. Очень боюсь, чтоб вашим таинственным незнакомцем не был мой пан Валек.

Иза слушала с напряженным вниманием, но история не произвела на нее того впечатления, какого, может быть, доктор надеялся, и на которое рассчитывал: для мечтательного существа таинственность имела свое обаяние.

— Кто же были его родители? Доктор подумал и сказал хладнокровно:

— Какие-то бедные, неизвестные мещане.

— Чем же он провинился перед вами? — спросила спокойно Иза.

— Принуждал меня уважать его, как гения, — сказал, смеясь, доктор, — ив силу своей гениальности обращался со мною, как… с последним слугой, так что я не в состоянии был выдержать. Он упрекал меня в том, что я дурно воспитал его.

Иза насмешливо посмотрела на Милиуса и, не говоря ни слова, медленно отошла от него. Доктор почувствовал, что ошибся насчет последствий, но уже не смел ни распространяться, ни настаивать.

Эмма тоже следила за выражением лица сестры и не вполне ясно прочла, что делалось в душе последней.

В течение этих дней воображение Изы так сильно работало, она так распалила его, что уже идти назад было ей невозможно. Все, что услышала от, Милиуса, она обратила в пользу незнакомца. Она была влюблена, может быть, не сердцем, а находилась под влиянием безумной, самой опасной любви, живущей в голове, и которой нельзя сломить ничем.

Хотя доктор был опытен и хорошо знал людей, однако промахнулся в этом случае. Иза сумела обмануть его притворным равнодушием, развеселилась, начала смеяться, шутить, и даже успокоила испуганную Эмму. Милиус подумал, что едва начатый роман окончился ничем.

Доктора вскоре позвали к обеду, потом он с графиней навестил еще больного и уехал обратно в город.