Памятное лето Сережки Зотова - Владимир Пистоленко

— Куда?

— Говорю — дело есть.

— Какое?

— Там увидишь. Только побыстрее собирайся. Времени мало.

— Никуда я не пойду.

— Как — не пойдешь?! Или думаешь, я один зову? Там все ребята из нашего класса собрались, тебя ждут. Попробуй только не пойти — покаешься.

— А что еще у вас за дело? Сказать-то ты можешь?

— Нет, не могу. Там узнаешь.

Сергей нерешительно стал натягивать штаны.

— Куда идти?

— Давай за мной, — и тут же Пырьев добавил: — Только, смотри, осторожно, чтоб никто не заметил.

Когда миновали стан и впереди блеснула вода пруда, Сергей забеспокоился сильнее. Кто знает, что они там придумали? В одиночку он с каждым справился бы, да и двоих не страшно, а их ведь вон сколько. Сергей начал догадываться, что причиной для этого ночного путешествия послужило его сегодняшнее опоздание на работу, но он не мог понять, почему ребята собрались именно ночью и где-то вдали от стана.

Сергей остановился.

— Мы куда идем? — опять спросил он Пырьева.

— Уже недалеко осталось…

— Я дальше не пойду.

— Нет, пойдешь. Умеешь безобразничать, так умей и отвечать перед товарищами.

Вскоре за поворотом, на дне травянистого овражка, блеснул небольшой огонек.

Вокруг костра молча сидели и лежали ребята. Таня Ломова подкладывала на огонь былки бурьяна, и Сергей заметил ее еще издали.

«Зачем я пошел? — подумал он. — Что они со мной будут делать? И Таня тоже тут…»

Когда к костру подошли Ваня Пырьев и Сергей, ребята заметно оживились.

— Привел? — спросил у Пырьева Копытов, даже не взглянув на Сергея, будто его и не было здесь.

— Привел. Садись, Зотов.

Сергей не сел и ничего не ответил на приглашение. Пламя костра скупо освещало лица ребят. Всех их хорошо знал Сергей: все свои, из шестого «Б». Еще сегодня, в обеденный перерыв, они были веселы, шутили, смеялись, плескались в пруду, заводили возню. Но сейчас это были совсем другие ребята: лица серьезные, строгие, даже злые. И тревожно-тревожно стало у него на душе.

Ваня Пырьев встал у костра против Сергея.

— Ребята, вы все знаете, зачем мы собрались? — спросил он.

— Знаем, чего там, — ответил Коля Копытов.

— А Зотову ты сказал? — спросила Наташа Огородникова.

— Сейчас скажу. И вообще, чтоб всем было понятно. Мы собрались обсудить позорное поведение нашего товарища Сергея Зотова. Все знают, как он опозорил сегодня нашу бригаду. А особенно — наш класс…

Закончить своей гневной речи Ване Пырьеву не удалось. Не дослушав до конца обвинения и не проронив ни слова, Сергей тихо повернулся и шагнул прочь. Ребята повскакивали со своих мест и двинулись к Сергею. Таня преградила ему дорогу.

— Вернись… Сережка.

Таня стояла перед ним, раскрылив руки, словно собиралась силой удержать, если он пойдет дальше.

— Бежать хочешь, нечистая твоя совесть?! — выкрикнул Костя Жадов.

— Лучше вернись, — сурово посоветовал Ваня Пырьев, единственный из всех оставшийся на своем месте.

— Ну что же ты, Сережка, — снова сказала, словно выдохнула, Таня; в ее голосе слышалась и просьба, и обида.

Сергей какое-то мгновение постоял и, опустив голову, опять подошел к костру.

— Огородникова, — спокойно, будто ничего не произошло, обратился к Наташе Ваня Пырьев, — прочитай.

Наташа наклонилась поближе к огню костра, развернула небольшой листок бумаги и начала читать:

Шестиклассники из «Б»Трудятся, стараются,Отдыхают на косьбе,Спят да отсыпаются.Им нет дела до войны,Им поспать охота,Любят лодырей ониВот таких, как Зотов.

— Слышал, Зотов? — заговорил Ваня Пырьев. — Вот какие частушки сочинили ребята про наш класс. Могут в «Боевом листке» напечатать. А кто виноват? Ты. Подводишь шестой «Б». Всех косарей нашей бригады подводишь. Расскажи, как ты сегодня отсыпался днем, а из-за тебя простой все машины сделали. Говори, не мнись. Мы не шутки сюда собрались шутить.

— Я тоже не шучу, — сказал Сергей и не узнал своего голоса: он стал каким-то глухим, скрипучим. — Я все рассказал Павлу Ивановичу и дедушке Дьячкову.

— А нас ты что же и за людей не признаешь? Или считаешь, что нам до тебя никакого дела нет? — возмутился Коля Копытов.

— Подожди, Колька, — остановил его Ваня Пырьев. — Павлу Ивановичу рассказывал — это одно, а мы тоже, как твои товарищи по классу, хотим все знать. Или тебе этого не нужно? Может, без нас обойдешься? Может, вообще одному лучше?

— Почему лучше? Я расскажу.

Запинаясь, он начал рассказывать, а ребята напряженно слушали, ловили каждое слово.

— Вы как хотите думайте, а я не виноват, я не нарочно это сделал, так закончил Сергей свой рассказ. Он взглянул на Таню, она сидела у костра, обхватив руками колени, и задумчиво смотрела на огонь.

— Видали? А кто же виноват? — насмешливо сказал Костя Жадов.

— Наш Бобик? — в тон ему поддакнул Колька Копытов.

— Дай я скажу, — обратилась к Пырьеву Наташа Огородникова.

Она не спеша поднялась и, не сводя взгляда с лица Сергея, подошла к нему почти вплотную. Невысокая, худенькая, стоя перед рослым и широкоплечим Сергеем, она казалась еще меньше. На лице ее было столько решимости, что Сергей невольно подался назад.

— Значит, не виноват? Да? А кто виноват? Мы? Эх, ты! Из-за тебя ребята не докосили сегодня несколько гектаров сена. А этим сеном можно всю зиму кормить три колхозные коровы. Ты, ты сам не стоишь всего этого сена.

Наташа говорила почти шепотом, но ее слова были слышны всем. Она стояла, сжав небольшие кулаки, и казалось, готова была ударить Сергея.

— Ты словно на руку фашистам стараешься. А что, разве не правда? С учителем работает, с героем войны, а сам срывает дело. Павел Иванович хромой, ему трудно, а ты… Не нужен нам такой товарищ. Не нужен. Я так думаю: не хочешь работать, как все, — уходи из бригады. Уходи и живи как нравится. И мы — никто никогда с тобой разговаривать не будет, на одну парту никто с тобой не сядет.

Наташа стремительно повернулась и села неподалеку на землю, поджав под себя худенькие ноги.

Копытов поднял руку:

— Наташа правильно все сказала. Верно, ребята? Или пускай Зотов совсем с поля уходит — мы тогда постараемся и фамилию его забыть, или пускай дает клятву, что с его штучками кончено. Вот мое предложение.

— Всем понятно предложение Копытова? — спросил Ваня Пырьев.

— Понятно!

— Или долой из бригады насовсем, или пускай работает по-честному, по-фронтовому.

— Понятно, Зотов? Теперь давай говори ты. Твое последнее слово, сказал Ваня Пырьев.

— Я Павлу Ивановичу говорил и сейчас могу дать слово… А Наташка пускай не болтает зря. «На руку фашистам»!.. Да за такие слова и подтянуть можно.

— Тоже мне подтягивальщик нашелся! — возмутился Костя Жадов. — Молчал бы, а то еще и обижается.

— Правильно, — поддержал Костю Коля Копытов. — И Наташка тоже верно сказала: тебе всыпать надо бы как следует…

— Попробуй!

— А ну, бросьте! — прикрикнул Ваня Пырьев. — Драки еще в бригаде не видали.

— Ты нам, Зотов, не слово давай, а клятву. И если нарушишь ее, с тобой будет так, как говорила Наташка.

— Какую клятву?

— Вот какую.

Пырьев достал из кармана брюк лист бумаги и строгим голосом начал читать:

— «Клятва. Я, ученик шестого «Б» класса Сергей Зотов, клянусь, что я не буду больше лодырничать и позорить свой класс. Я буду работать честно, как настоящий стахановец, и никогда не буду подводить ни Павла Ивановича, ни своих товарищей. А если я нарушу эту клятву, пускай меня все считают последним человеком, какой я есть сейчас. И пусть мне этого никогда не простят». Все! Тут внизу тебе нужно расписаться.

— Не буду, — отрезал Сергей.

— Что он сказал? А? Пырьев, чего он? — допрашивал Костя Жадов, не расслышавший ответа Зотова.

— Не хочет подписывать клятву, — ответил Пырьев. — Значит, не будешь?

— А почему я последний человек? — вдруг загорячился Сергей. — Из-за чего я последний? И лодырь тоже? Скажи. Если бы я нарочно что-нибудь…

Рывком поднялась Таня:

— Я бы тоже такую клятву не подписала.

— Почему? — спросил Пырьев.

— Потому что она оскорбляет. Я не согласна, что Зотов последний человек. И совсем он не лодырь. Хвалил его Павел Иванович? Хвалил. Значит, было за что. И на родник он пошел не для прогулки. Ради учителя. Он же сегодня на скидке работал до обеда. Сам напросился. А там легко? Да? Может, человек так устал — и не заметил, как свалился. А ему сразу клички, эпитеты обидные. И потом — вы знаете, как ему дома живется? А я знаю. У него бабка — яга, монашка зловредная. В четвертом классе он тяжело болел. Это когда отца убили. Совсем умирал. Мама принесла пенициллин для уколов, а бабка не допускает, пускай, говорит, лучше умрет. Семибратова помогла. А то не было бы Сережки. Вот. Поняли? Пускай подпишет клятву, а слова, где говорится, что он последний человек и лодырь, — вычеркнуть. Вот мое предложение.