Серая Орда - Сергей Фомичев

Вздохнув, монах огляделся и увидел прохожего. Молодой человек пробивался через сугробы навстречу Евлампию. Шёл он слегка под мухой. Выпимши. Шуба распахнута, аж пар от тела идёт, лицо блаженное, словно нипочём человеку мороз с метелью. И вновь тоска вернулась.

«Хорошо мирянину, — отметил Евлампий с завистью. — Захотел, выпил. Никто слова не скажет. Никто его не неволит, сам идёт куда хочет. Своей волей можно и по сугробам и в метель. Одно удовольствие».

Человек разминулся, даже не взглянув на встречного инока. Однако через некоторое время позади, сквозь ветер, послышался окрик:

— Эй, монах!

Евлампий обернулся.

— Ты что ли серебро обронил? — спросил парень, показывая какой-то свёрток.

Жадность опередила разум, и слова сами собой вылетели из уст монаха

— Благодарю, мил человек, — зачастил он. — Не моё добро это. Братья собрали для монастырских треб.

— Ну, раз братьев, так бери, — прохожий протянул растрепавшийся сверток, из которого и вправду блеснуло что-то.

Евлампий схватил ветошку с серебром, собираясь спрятать под шубу.

— Как звать-то тебя, монах? — спросил парень.

— Евлампий. А тебя, добрый человек? Кого в молитве благодарить?

— Камчук моё имя, — ответил тот. — Только вместо молитвы ты лучше меня пивком угости. Стужа эвон какая образовалась.

— Как же можно, вместо молитвы-то? — укоризненно возразил монах.

— Ну так, сверх молитвы, — предложил парень. — Тело и душа в согласии быть должны.

Монах почувствовал, что обязан отблагодарить этого пьяницу, который простодушно отдал ему кем-то оброненное серебро.

— Так, где же я тебя угощу, добрый человек?

— Я место знаю. Тут неподалёку. Надолго это тебя не задержит, а человеку добро сделаешь. Да тебе и самому, гляжу, согреться чуток большого греха не будет.

— Ладно, если неподалёку, — согласился Евлампий.

Корчемница, что располагалась среди самых посадских трущоб, куда не каждый городской стражник решался и сунуться, занимала покосившуюся невзрачную избу, каких вокруг стояло полным полно. Внешний вид и недоброе место не мешали процветанию тайного заведения, напротив, способствовали оному. Здесь собирались люди иного рода, нежели в корчме на Старой Владимирской дороге. Не то что княжьи люди, но и самая посадская чернь гостила здесь редко. То был притон для всех тех, кто не мог открыто появиться в городе. Для воров, разбойников, беглых холопов, сводников и прочих людей такого разбора.

Держала корчемницу Мария, стрелецкая вдова. Давным-давно, когда муж её не вернулся из очередного северного набега, воевода выдал женщине две гривны и благополучно забыл о её существовании. Не рассчитывая заработать на жизнь как-то иначе, вдова пустила гривны в дело. И не прогадала. С корчемницы не платились никакие подати, а народ здесь обитал не тот, чтобы доносить на хозяйку княжеским мытникам.

Здесь можно было купить коня, платье, вообще любую вещь, большей частью, конечно, краденную. Здесь можно было найти и девку весёлую, и умельца, что изготовит какую угодно подложную грамоту или печать. Кое-кто торговал оружием, а кто и особые услуги предлагал. Если завёлся у вас, скажем, враг смертный, то обещали дело уладить.

Чего в корчемнице, вопреки ожиданию, нельзя было увидеть, так это свар и драк. Лиходеи ценили покой своего пристанища, а случайные люди забредали сюда редко и против тишины не возражали.

А ещё здесь недорого, но отменно кормили, подавали наидешёвейшее на всей Москве пиво. Хотя не одним пивом ценилось это место. Придумала Мария брагу хмельную вымораживать. Как холода наступали, выкатывала хозяйка с вечера во двор бочку свежесваренной браги, а утром лёд из неё черпала. И так несколько ночей кряду. То, что в бочке после этого оставалось, обладало такой крепостью, что валило с ног самых дюжих бражников.

Сюда и привёл Евлампия Рыжий. Монах, правда, так и не понял куда попал. С виду — обычный заезжий двор, каких для бедных селян устроено великое множество, а что рожи у постояльцев вороватые, так, где ж на Москве другие сыщешь?

— Принимай гостей, хозяйка, — крикнул Рыжий с порога.

Скинув шубу, он принялся стягивать побитые меха и с чернеца. Тот поначалу сомневался, упирался даже, но в комнате было жарко натоплено, от котлов шёл сытный дух, и Евлампий, в конце концов, решился.

Мария нисколько не удивилась появлению в своём доме монаха в рясе. Здесь видали и не такое. Поставила перед гостями два кувшина, харчи и скрылась на своей половине.

— Давай, — предложил Рыжий монаху. — Выпей вместе со мной. Оно и не так скучно тебе будет до монастыря добираться. Смотри на улице-то что твориться. Сущая метель.

Монах огляделся. Увидев, что на них никто не обращает внимания, расслабился. Живот урчал, глотка жаждала влаги.

— А, давай, — отчаянно махнул он рукой.

Евлампий проснулся с ужасной головной болью. Он едва разлепил глаза, но в темноте ничего не увидел. Не увидел, зато почувствовал. Во-первых, что находится вовсе не в своей келье, где ему надлежало бы сейчас проснуться и спешить к заутренней. Мало того, ощутив под собой постель, он понял, что находится даже не в монастыре. Перепугавшись и, с трудом восстанавливая способность мыслить, он первым делом принялся придумывать причину своего отсутствия на утренней службе, чтобы изложить её игумену Стефану. Но с пробуждением сознания скоро ему стало не до игумена, потому что, почудилось, будто в комнате он не один.

Где-то внизу посыпались искры, занялся трут, и от него скоро ярко разгорелась лучина. Ожидая увидеть кого угодно, вплоть до самого Великого Искусителя, он даже вздохнул с облегчением, обнаружив всего лишь давешнего знакомца. «Видимо вчера я принял на грудь лишнего», — пришел монах к первому за утро твёрдому умозаключению.

Но ни с чем не сравнимый ужас обуял Евлампия, когда, повернув голову, он увидел лежащую рядом обнаженную женщину, которая спала, повернувшись к монаху прелестным упругим задом. От созерцания в сумрачном свете округлых плеч, стройных изгибов спины и, наконец, неописуемого вида зада, его прошиб холодный пот. Он подскочил и, ударившись о потолок, понял, что лежит на печи. Несколько раз перекрестившись, Евлампий резво соскочил на пол. Ощутив под ногами прохладные половицы, немного пришёл в себя и вопрошающе уставился на вчерашнего приятеля.

— А я ведь тебя отговаривал, — с сожалением произнёс Рыжий. — А ты не слушал меня, дурной. Срам-то какой. Что теперь делать будешь?

То, что кто-то его отговаривал, монах, хоть убей, не мог вспомнить. Ему, напротив, казалось, что парень этот вчера подливал ему то и дело.

— Где я? — просипел Евлампий пересохшим ртом. — Кто это? — он показал пальцем на печь.