Только звери - Джеральд Даррелл

и лимонных рощах, и живность устремилась к нам. Естественно, поначалу вина за столь внезапное нашествие была возложена на меня, но в конце концов наплыв всевозможных тварей достиг такого размаха, что даже родные вынуждены были признать мою непричастность. Легионы черных клещей вторглись в дом и напали на наших псов, облепив их голову и уши сплошным покровом, напоминающим кольчугу, удалять которую было далеко не просто. Оставалось крайнее средство — травить клещей керосином, и оно помогло нам справиться с ними. Оскорбленные до глубины души таким обращением, воняющие керосином псы трусили вокруг дома, свесив голову, тяжело дыша и осыпая землю гроздьями дохлых клещей. Ларри предложил повесить объявление «Осторожно — огнеопасные собаки», справедливо считая, что, вздумай кто-нибудь зажечь спичку около любой из них, и весь дом может вспыхнуть, как сухой трутовик.

Однако керосин дал нам только временную передышку. Нашествие клещей продолжалось, и наступила пора, когда вечером, лежа в постели, можно было наблюдать, как они стройными рядами передвигаются по комнате, выполняя диковинные эволюции. К счастью, нас они не трогали, ограничиваясь тем, что доводили до безумия псов. Иное дело — полчища блох, которые решили разделить с нами кров. Точно татарские орды, они явились вдруг, словно материализовались из пустоты, не успели мы опомниться, как весь дом был наводнен ими. Блохи были повсюду; идя по комнатам, вы чувствовали, как они прыгают на вас и ползут вверх по ногам. Спальни стали непригодными для обитания, и некоторое время мы могли спать только на наших просторных верандах.

Но и блохи не были самыми нежеланными среди малых гостей нашего дома. Черные как смоль крохотные скорпионы обосновались в прохладной ванной комнате. Надумав поздно вечером почистить зубы, Лесли опрометчиво пошел туда босиком и был ужален. Скорпион был всего лишь чуть больше сантиметра в длину, но яд сего изверга подействовал так, что несколько дней Лесли вообще не мог ходить. Скорпионы покрупнее предпочитали район кухни, где они нагло восседали на потолке, напоминая этаких уродливых омаров, променявших водную среду на воздушную.

Вечером, стоило нам зажечь лампы, как слетались тысячи насекомых, мотыльки всех разновидностей, от крохотных, с желтовато-коричневыми растрепанными крылышками, до здоровенных, в розовую и серебристую полоску, бражников, которые пикировали на свет с такой силой, что были способны разбить ламповое стекло. Были тут и жуки, одни черные, будто одетые в траур плакальщики, другие в яркую полоску или крапинку; одни с короткими булавовидными усиками, другие с длинным тонким подобием усов китайского мандарина. Не было недостатка и в прочих букашках, подчас таких маленьких, что без увеличительного стекла и не рассмотришь причудливейшие формы и цвета.

Естественно, для меня это скопище насекомых было великим даром. Каждый вечер я крутился возле ламп и фонарей, держа наготове баночки и склянки и состязаясь с другими хищниками за право обладать отборными экземплярами. Тут полагалось не зевать, ибо конкуренция была острейшая. На потолке бледно-розовые гекконы с растопыренными пальцами и выпученными глазами подкрадывались к жукам и мотылькам с изощренной осторожностью. По соседству зеленые вампиры — ханжи-богомолы с безумными глазами и лишенным подбородка ликом, — покачиваясь, выступали на тонких шиповатых ногах.

Внизу со мной конкурировали напоминающие поджарых косматых волков огромные пауки шоколадного цвета; притаившись в тени, они вдруг выскакивали из засады, готовые выхватить экземпляр чуть ли не из моих рук. В роли их пособников выступали облаченные в красивую кожу, точно пошитую из зеленых и серебристо-серых лоскутков, жирные жабы, которые прыгали, тяжело дыша и тараща глаза, посреди невиданного изобилия съестного, и маленькие, вороватые, несколько зловещие на вид мухоловки. Толстое, как карандаш, приплюснутое тело этих многоножек длиной около восьми сантиметров было одето в бахрому из длинных тонких ног. Когда ноги мухоловки попарно приходили в движение, по бахроме словно пробегали волны, и насекомое скользило точно камень по льду, бесшумно и… жутковато, ибо мухоловка была одним из наиболее свирепых и искусных охотников.

Снова вечер, снова зажжены лампы, и я терпеливо жду, чем бы пополнить свою коллекцию. Вечер только начался, и большинство хищников, кроме меня и нескольких летучих мышей, еще не выходило на охоту. На веранде летучие мыши в стремительном пике хватали мотыльков и другую лакомую мелюзгу в каких-нибудь сантиметрах от лампы, так что пламя судорожно колыхалось от ветра, поднятого их крыльями. Медленно тускнел бледно-бирюзовый отсвет вечерней зари, начинали звучать протяжные мелодичные трели цикад, в сумраке под сенью олив вспыхивало холодное мерцание светлячков, и весь наш огромный дом, покряхтывая и постанывая от солнечных ожогов, успокаивался на ночь.

Стена за лампой всегда была покрыта сонмом разных насекомых, которые после неудачного покушения на самоубийство отдыхали там, приходя в себя перед новой попыткой. Из узкой трещины в штукатурке в основании стены выбрался на редкость крохотный, пухленький геккон. Судя по всему — новорожденный, ибо он не достигал и четырех сантиметров в длину, однако за короткий срок, прошедший от появления геккончика на свет, он явно успел приналечь на еду, так что тельце его, включая хвост, было почти круглым. Рот изогнут в широкой застенчивой улыбке, большие темные глаза изумленно округлены, как у ребенка при виде стола, накрытого для банкета. Не успел я остановить его, как он уже не спеша заковылял вверх по стене и приступил к трапезе, ухватив златоглазку, чем и вызвал мое недовольство, потому что эти насекомые с прозрачными, кружевными зелеными крылышками и большими зеленовато-золотистыми глазами были в ряду моих любимцев.

Сглотнув последний кусочек прозрачного крыла, геккончик передохнул, цепляясь за стену и задумчиво помаргивая глазами. Я не мог понять, почему он выбрал относительно крупную в его масштабах златоглазку, когда со всех сторон его окружало множество более мелких мошек, которых было бы легче поймать и съесть. Однако вскоре выяснилось, что передо мной обжора, о каких говорят «брюхо сыто, да глаза голодны». Вылупленный из яйца, а потому не получивший материнских наставлений, он пребывал во власти ошибочного представления, что все насекомые съедобные и чем они крупнее, тем быстрее утолят его голод. И ему явно было невдомек, что для столь малого создания, как он, некоторые насекомые могут быть попросту опасны. Подобно миссионерам прошлого, геккончик был столь высокого мнения о собственной персоне, что ему не приходила в голову вероятность самому стать чьей-то трапезой.

Игнорируя сидевшее поблизости сборище мелких и в высшей степени съедобных мотыльков, геккончик стал подкрадываться к не уступавшему ему величиной, толстому ворсистому дубовому коконопряду, однако промешкал с последним рывком и успел схватить бабочку только за кончик крыла. Бабочка вспорхнула, и мощность ее коричневых крылышек