Канонир - Юрий Корчевский

Я скинул тулуп и валенки.

— У кого верёвка есть? Быстро!

Мне подали верёвку. Я обернул её конец вокруг пояса, завязал узел.

— Я сейчас нырну, и как дёрну — тяните все.

— Куды, его уж течением унесло, сгинул Пантелей!

Я бросился в воду. От холода перехватило дыхание.

Я нырнул, под водой открыл глаза. Внизу, прямо под промоиной что‑то темнело. Я спустился ниже. Вот сани на боку, товар вывалился. Всё! Воздуха не хватает.

Я вынырнул, сделал несколько глубоких вдохов, набрал воздуха и нырнул снова. Он же в санях был, если течением не унесло, должен быть рядом с ними.

Я начал смотреть возле саней. Руки наткнулись на мягкое — тулуп! Я стал перебирать руками, пока не наткнулся на тело человека. Но уже снова не хватало воздуха, в ушах звенело, мучительно хотелось вдохнуть. Руки окоченели, слушались плохо.

Я обхватил тело купца руками, дёрнул за верёвку. Меня поволокло вверх, я же тянул за собой пострадавшего. Фу, наконец голова показалась над водой — можно вдохнуть полной грудью.

— Тащите его на лёд!

Чьи‑то руки подхватили тело купца, другие помогли выбраться на лёд мне.

Не теряя времени, я расстегнул пуговицы на тулупе у купца. Встал на одно колено, уложил тело купца вниз лицом на другое. Изо рта купца хлынула вода. Так, теперь на лёд.

Я припал своим ртом к губам купца и, зажав ему нос, стал делать искусственное дыхание. Затем приник ухом к груди. Сердце бьётся — глухо, редко, но бьётся. Шанс есть. Я продолжал вдыхать воздух в его лёгкие.

Наконец купец закашлялся, сипло втянул в себя воздух и задышал сам. Толпа вокруг ахнула и отхлынула, оставив меня с купцом посередине образовавшегося круга.

Я похлопал купца по щекам. Он открыл глаза, посмотрел отрешённым взором.

— Эй, Пантелей, живой! Дыши! Кто там — дайте сухую одежду, пока он ко льду не примёрз.

— Это мы сейчас, это мы мигом!

Народ засуетился — на купце разорвали рубаху, штаны, исподнее, обтёрли насухо — до красной кожи, одели в сухое и дали творёного вина для согрева.

Ноги у меня окоченели и даже не чувствовали холода. Илья подхватил мой тулуп и валенки, потащил за рукав к саням.

— Снимай всё!

Я разделся. Илья насухо обтёр меня и дал своё исподнее. Я оделся, достал из сумки запасную рубаху и штаны, натянул. Потом влез в валенки, накинул тулуп. Илья протянул мне кувшин с вином.

— Пей!

Я сделал несколько глотков.

— Больше пей!

Больше так больше. Я присосался к кувшину. Хмель не брал, только в желудке разлилось тепло.

— Ещё пей!

Я опростал весь кувшин. Ноги закололо, как иголками.

— Ноги чуешь?

— Чую уже.

— Это хорошо. Садись в сани, бери с собой Пантелея — разворачиваемся назад.

— А Новгород, а торговля?

— Ты видишь — Господь знак даёт, лучше повернуть. К тому же Пантелею и тебе сейчас на тёплой печи полежать надо, пропарить косточки, чтобы лихоманка не взяла. Ты что же думаешь — раз купец, так только деньги одни на уме? Нет, Юрий, тебе отцом быть, семью содержать. Нешто я басурманин какой — зятя губить?

Илья окликнул Пантелея, который уже едва стоял на ногах от выпитого, посадил в мои сани. Там была пушнина, весу — почти никакого, и лошади тащить легче. Илья предупредил старшину обоза, что возвращается вместе с Пантелеем, и мы повернули в обратный путь.

Домой лошади бежали резво, я согрелся в тулупе и валенках, а Пантелей весь путь проспал, увалившись на мягкую рухлядь. Мы успели проскочить в городские ворота, которые хотели закрыть перед самым носом.

Довезли до дома незадачливого Пантелея — сдали с рук на руки домашним. То‑то суматоха поднялась — лошадь с товаром утопла, убыток‑то какой! И то невдомёк было домашним, что муж и глава большого семейства чудом жив остался.

А нас дома никто не ждал. Илья долго колотил ручкой кнута в ворота, пока Маша с крыльца дома не крикнула сердито:

— Нету хозяина дома! Чего стучать!

— Открывай, Маша, — то мы вернулись!

Служанка забегала, отворила ворота, и мы въехали во двор. Распрягли лошадей, завели в конюшню, задали овса. Илья с Машей принялись перетаскивать груз с саней в дом, меня же Илья прогнал.

— Иди, ложись на печку, без тебя управимся — ты и так сегодня отличился.

Я послушно побрёл в дом. Хмель за дорогу уже выветрился, познабливало. Раздевшись, взобрался на печь.

— Ты чего? — удивилась Дарья.

А у меня уже зуб на зуб не попадал — тело охватила крупная дрожь.

— 3–з-замёрз чего‑то.

Дарья подошла, положила руку на лоб.

— Ой, да ты горишь весь, никак — лихоманка.

Она выскочила во двор и вернулась с Ильей и Машей. Все столпились вокруг меня.

— Так боялся я, что он заболеет — вишь, беда какая. Ну‑ка, Маша, топи баню. Попарить его надо! Ты же, Дарья, наведи горячего сбитня, да перца туда.

Девчата разбежались, а Илья присел на лавку.

— Ну, простое, казалось бы, дело — на санях в соседний город съездить, так угораздило же. И я, старый пень, не углядел. И как за ним углядишь — тулуп сорвал, из валенок выпрыгнул — и в промоину. Если уж утоп человек, то так тому и быть, стало быть — судьба, против никак идти нельзя.

Голос Ильи то затихал, то слышался отчётливо. Мне становилось худо.

Дарья принесла подогретого сбитня, напоила меня. Вроде стало полегче.

— Укрой‑ка его пуховым одеялом, видишь — лихоманка колотит.

Губы мои пересохли, в висках стучали молоточки, отбивая пульс. Воспаление лёгких прихватил, что ли?

Прибежала Маша:

— Готова банька, можно вести.

Илья помог мне спуститься с печи и повёл в баню. Меня качало, как пьяного.

Он завёл меня в баню, раздел, уложил на полку. Разделся сам, плеснул квасу на раскалённые камни. Баня наполнилась духовитым паром.

Илья взял в каждую руку по венику, прошёлся ими надо мной, разгоняя воздух, слегка пошлёпал вениками по спине. Ещё поддал пару — так, что стало трудно дышать. Пот с меня лил градом. Илья окатил меня горячей водой, снова прошёлся веничком.

И так он выгонял из меня хворь чуть ли не до полуночи. Уж я взмолился:

— Илья, не могу больше, воздуха не хватает.

Илья вывел меня в предбанник, вытер насухо, как ребёнка малого. От слабости я едва мог стоять. Накинув тулуп, он повёл меня в дом.

Общими усилиями меня взгромоздили на печь — сам бы я, пожалуй, туда и не поднялся. Лежал я на тонком ватном одеяле, прикрытый сверху пуховым одеялом. От печки шёл жар, а тело и так горело от простуды. С меня сошло не семь, а двадцать семь потов.

Незаметно я забылся сном, помню, просыпался иногда — очень пить хотелось. В комнате горела свеча, рядом сидела с рукоделием Дарья. Как только я начинал ворочаться, она подносила к моим губам корец со сбитнем или квасом. Я пил и снова проваливался в тяжкий сон.

Ночь казалась нескончаемой.

Утро выдалось пасмурным, небо было затянуто низкими облаками, из которых сыпался мелкий снежок.

Проснулся я почти здоровым, если не считать слабости во всём теле. Дарьи в комнате уже не было.

Я слез с печи и удивился — да как же они меня сюда, наверх, сумели затолкать? Во мне сто килограммов живого веса, а лежанка на печи — на два метра от пола, и — никакой лестницы. Однако!

Я прошёл в коридор — в туалет хотелось нестерпимо, выпил я за ночь много, правда, и потел изрядно.

Вернулся назад, в комнату. Со двора ворвались звуки доморощенного оркестра — дудки, жалейки, барабана и ещё чего‑то струнного — балалайки, что ли?

Я с удивлением выглянул в окно. Во дворе стояла небольшая толпа. Слюдяные окошки не позволяли разглядеть отчётливо, что же там происходит. Праздник сегодня какой‑то, что ли? Так вроде не должно быть.

В комнату вбежала Маша.

— По твою душу пришли, одевайся!

Через минуту стремительно вошёл Илья.

— И не думай во двор выходить, ты ещё от лихоманки не отошёл. Сядь вон в красном углу — гости к тебе. — Илья заулыбался.

И точно — через минуту отворились двери, и с клубами морозного воздуха в комнату ввалился пьяненький и весёлый Пантелей.

— Дай я тебя обниму, брат! Спаситель ты мой!

Пантелей кинулся ко мне, обнял, потом бухнулся на колени.

— Век за тебя молитвы возносить буду. Лошадь да груз — тьфу, новые куплю. Семейство без главы, а детей сиротами не оставил — вот главное! А что пьян слегка — прости, на радостях я выпил. Ужо и в церкви побывал на заутрени, свечку во спасение поставил.

— Пантелей, обогоди немного, вишь — приболел человек после вчерашнего, отлежаться надо. Мы его в баньке попарили — да на печь.

— Банька и печь — первое дело при простуде. А мне свезло — даже и не чихнул.

— Ну будет, будет, Пантелей. Оклемается человек — милости просим!

— Не знал, что приболевши. Прощеньица просим и желаем здоровья. А это — в подарок от меня.

Пантелей полез за пазуху, достал нож в ножнах, положил на стол, поклонился в пояс и вышел. Илья пошёл провожать гостя. А я взял нож, вытащил из ножен.