Слишком личное - Наталия Костина

– Я тоже, к сожалению, не пишу. – Ирина Сергеевна грустно покачала головой. – И не потому, что не хочу, а потому, что у меня нет дара художественного слова…

– Очень жаль, что у тебя нет этого дара. А если бы был, то я больше чем уверена, что ты ничего подобного не написала бы. А эту белиберду просто читать невозможно!

– Но я же читаю. – Ирина Сергеевна развела руками. – И с удовольствием! Что же, у меня вкуса совсем нет, что ли? Ну ладно, пусть у меня… Но сколько еще людей его читает! Смотри, – она перевернула книгу и показала дочери аннотацию, – смотри, как этот автор популярен! Это уже четырнадцатая его книга. Вот. А ты говоришь, чушь. Ведь если читают…

Катя решила дальше не спорить – ну, раз маме это нравится, что ж… Сама она книги подобного рода терпеть не могла – может быть, из-за своей работы? Вот, когда она уже выздоравливала, лечащий врач, тот самый Тимур Отарович, принес ей замечательную книгу – написала ее некая Мадам Вилькори, и сначала она подумала, что это женский роман. Книг подобного рода Катя также не любила, но врач сказал: «Да вы почитайте! Это нужно всем тяжелобольным прописывать, лучше морфия!» Роман оказался настолько живо написан, что она не могла от него оторваться, хотя глаза быстро уставали и голова еще болела. Мадам Вилькори действовала на нее действительно лучше всякого болеутоляющего – ее текст был пронизан таким живым, искрометным юмором, что настроение, а с ним и самочувствие, улучшались с каждым днем. Когда «Бабочку на булавочке» – так называлась книга – пришлось отдать, она еще долго находилась под ее впечатлением… Даже хотела купить себе такую же, но узнала, что приятель ее лечащего врача привез книгу из Израиля, где, собственно, и живет писательница – Зинаида Вилькорицкая, пишущая под псевдонимом Мадам Вилькори. А у нас в стране ее книги пока не издаются… какая жалость! Всякой чепухи полно, а того, что нужно… Вот этот бы роман сейчас почитать ее маме, а не неизвестно что, сплошное засорение мозгов…

Тучка, внезапно закрывшая солнце, оказалась огромной черной тучей. Где-то уже совсем близко заворчало. Неожиданно налетевший порыв опрокинул их яркий зонт и поволок его по пляжу. С головы Кати сорвало бейсболку. Книгу перевернуло, страницы ее вспушило веером.

– Лови быстрей! – Ирина Сергеевна уже бежала за зонтом, указывая дочери на ее головной убор, скачками несущийся к морю.

Катя, охнув, побежала. Бейсболка была подарком того самого человека, который… Она схватила ее у самой кромки воды. Сверкнуло и грохнуло уже прямо над головой. По пляжу летали стаканчики для воды, пакеты, мелкий сор. Ирина Сергеевна трусила рысцой, зажимая под мышкой зонт и борясь с порывами ветра.

– Скорее! – торопила она дочь. – Хватай барахло!

Они побросали в сумку нехитрое пляжное имущество, причем свою хваленую книгу мать засунула в самый низ пакета, подальше от намечающегося дождя. На какое-то время ветер стих, и они успели добраться до лестницы, но затем полотно неба с треском прорвалось и в образовавшуюся прореху хлынуло как из ведра. Смеясь и скользя по ступеням, они устремились наверх. Свою драгоценную бейсболку Катя засунула туда же, куда ее мать – бессмертное творение популярного автора, и теперь ее голова была ничем не покрыта.

– Пакет, пакет на голову надень! – кричала Ирина Сергеевна, стараясь пересилить шум дождя и раскаты грома. – Промокнешь!

– Я и так вся промокла! – в ответ кричала Катя. – Ничего! Искупалась! Подожди! Я так быстро не могу… – Она задыхалась от стремительного подъема.

– А и в самом деле, куда спешить? – иронически заметила мать, остановившись на площадке.

Вода лила с них обеих ручьем, волосы слиплись, с носа, с ушей, с кончиков пальцев стекали струйки и терялись в мощном потоке, низвергавшемся по лестнице.

– Наяды. Чистые наяды, – заключила Ирина Сергеевна, крепко прижимая локтем пакет с недочитанной книгой.

Катя выронила зонт прямо в лужу и захохотала. Через секунду смеялись уже обе, приседая на корточки, корчась от приступа сильного и такого несвоевременного веселья, а дождь все лил, и море внизу кипело, и отсюда им даже казалось, что над ним поднимается пар.

– Игорь, ты не спишь?

Разумеется, он не спал. Он просто не смог уснуть после своего позорного похода в больницу к этой самой Погореловой… Мысли текли какие-то неживые, и все тело было вялым и неподвижным – совсем как перед той точкой, после которой обычно наступает забытье. Однако сна все не было – час за часом он лежал и бесцельно смотрел в темноту. Слава богу, что хотя бы притупилось обоняние – от беспрерывного курения, что ли, – и он перестал ощущать этот жуткий запах сдобных пирогов, смешанный с запахом свежей крови. Он не вздрогнул от телефонного звонка – казалось, ждал, что кто-то позвонит среди ночи и разделит с ним его бессонницу.

– Нет, не сплю, – ответил он.

– Я тоже не сплю, – сказали в трубке. – Я была у Сорокиной.

– Где-где ты была? – Он сел на диване.

– У Ритки Сорокиной. Мы с ней пили коньяк и закусывали котлетами.

– Ну ты даешь, – только и смог проговорить он. – Зачем ты к ней поперлась?

– Так… проведать. Она мне как-то на днях экспертизку левую подбросила, и я это… ну … домой ей принесла, что ли.

– Машка, это ты зря, – сокрушенно сказал он и покрутил головой.

– Ну, зря, конечно. Она теперь будет думать, что я ей за бутылку буду все экспертизы домой носить. Без очереди.

– Я не об этом.

– Да и я не об этом. Слушай, ох, она тебя крыла!

– Да? – оживился капитан.

– Ага. На все корки. Этот, говорит, подонок, эта мразь…

– Маш…

– Ну, это ж не я сказала. Чего? Ты обиделся, что ли?

Он не обиделся. Он и сам себя ругал целый день. Так что ему было все равно, что там наговорила о нем Сорокина. Или почти все равно.

– Я ведь не сама выдумала, – оправдывалась Камышева. – Правда! Да! На чем я остановилась? Да! Этот подонок, говорит, равнодушный…

– Равнодушный, – подтвердил Лысенко.

– Я, говорит, по этому делу теперь сама… Ты меня слушаешь?

– Слушаю, – кивнул капитан.

– Я, говорит, сама все это дело возьму под контроль. Если нужно, говорит… Ты что там делаешь? – вдруг спросила Камышева.

– Закуриваю.

– А… я так и подумала. Да! Я, говорит, это дело, если нужно, до Верховного…

– Ага, – неопределенно хмыкнул он. – Пускай. Как говорится, флаг ей в руки и пусть прет вперед. Как танк на амбразуру.

– Слушай, а ты где это шлялся? – вдруг подозрительно спросила Камышева тоном ревнивой жены. – Я тебе часа… э… четыре назад звонила-звонила… Что-то в голову такое важное приходило… Сразу не сказала, а теперь забыла, – пояснила она. – Я задремала, а потом проснулась и подумала…