Француженки едят с удовольствием. Уроки любви и кулинарии от современной Джулии Чайлд - Анн Ма

Я приехала, чтобы узнать о сыре Бофор – основном ингредиенте савойского фондю, об альпийских шале, в которых его готовят, о лугах, поросших сладкой зеленью, душистыми травами и ароматными цветами. Вместо этого я стою, не смея отойти от машины. Я беспомощно смотрела на склон, поросший пурпурными дикими цветами, в обрамлении величественных гор и ясно-голубого неба. Но когда с ледников подул легкий ветер, трава дрогнула, и я почувствовала озноб, несмотря на солнце, обжигающее мои плечи.

Восемь месяцев назад я попробовала свое первое сырное фондю, тягучее и тающее, приятно согревающее изнутри. Был январь – один из тех холодных сырых парижских вечеров, когда чувствуешь себя как в холодильнике. Я только что вернулась из теплых объятий Южной Калифорнии, куда ездила на рождественские каникулы к своим родителям. Декабрь в округе Ориндж был такой же, как и в детстве, – неизменно солнечный, но почему-то я почувствовала некоторую неестественность ситуации, наряжая рождественскую елку в сарафане. Видимо, я слишком много зим провела в других местах. Скорее всего, проблема была во мне: надо мной висело серое хмурое облако моей тоски по Кельвину, который становился все более серым, когда мы одновременно открыли наши подарки перед экранами ноутбуков, и все более хмурым, когда мы сели за праздничный стол в тысячях миль друг от друга. За столом у моих родителей индейка показалась мне суховатой, а начинка – пресной (ведь со мной не было моего мужа), но я глотала как можно быстрее, пряча от мамы тревогу в своих глазах, чтобы не растревожить и ее.

Приятно было снова оказаться в родительском доме: ночевать в своей детской, утешаться отцовским острым тофу и безлимитным доступом к кулинарным телешоу; приятно также было поручить заботу о стирке моего белья горничной родителей. Но жизнь здесь казалась нереальной, как будто я очутилась в параллельной вселенной, где я все еще была подростком с выглаженными футболками, запретом на поздние возвращения и отсутствием личной жизни. К Новому году мне уже хотелось обратно в Париж. Я была готова снова взять на себя бразды правления повседневностью, вернуться в нашу квартиру, которая, несмотря на сквозняки и протекающие трубы, была моим домом. Я соскучилась и по самому Парижу – даже по холодному, темному, морозному Парижу, в котором солнце если и выходило из-за туч, то лишь на пару часов в день. Находясь в Париже суровой североевропейской зимой, чувствуешь себя членом закрытого клуба – пусть это и клуб отчаянных, лишенных света и шмыгающих носом, с постоянно промокшими ногами и глазами, блестящими от лихорадки.

Один неоспоримый бонус бодрящих температур – это зимнее меню.

Вернувшись в Париж, я приготовила суп из мягкого пастернака и бугристого корня сельдерея, а еще купила килограмм клементинских апельсинов, чтобы порадовать свои вкусовые рецепторы и оживить цветовую гамму на кухне. На рынке появились устрицы, пойманные в холодных океанских глубинах, и морские гребешки, пестреющие в нежно-розовых раковинах, вполне пригодных для Венеры Боттичелли. Тающий снег струился грязными ручьями по городским сточным канавам, а сытные блюда, такие как кассуле, беф бургиньон и шукрут[290], казались уместными как никогда раньше.

Промозглым вечером, в сгущающихся к четырем часам пополудни сумерках, по мостовым, влажно поблескивающим в свете желтых уличных фонарей, я направилась в гости к Елене и ее мужу Стефану, устраивавшим для друзей ужин с фондю. Этот вечер был создан для тостов с маслом и кружкой томатного супа перед телевизором, но предложение отведать авторское фондю Стефана выманило меня из дома. В качестве дипломатического представителя Швейцарии в нашей скромной компании, он был занят на кухне: натирал два толстых чугунных эмалированных горшочка срезом чесночного зубчика и заполнял их смесью тертых швейцарских сыров со столовой ложкой кукурузного крахмала, стопкой белого вина и каплей кирша[291].

«Это все? – Я заглянула внутрь. – Секретного ингредиента нет?»

«Это все. – Он поставил горшочки на плиту и убавил пламя до минимума. – Секрет в сыре».

Когда сыр расплавился, Стефан зажег кусочек топлива «Sterno» под металлической горелкой из набора фондю, и тоненькие языки пламени поманили нас к столу. Мы уселись, держа в руках специальные вилки для фондю, и он тут же принес из кухни в гостиную оранжевые, с круглыми ручками горшочки под названием caquelon[292], внутри которых булькал расплавленный сыр. Мы окунали кубики зачерствевшего багета в эту смесь и перемешивали ими сыр, чтобы густая смесь не застывала.

«Осторожно, – сказала Елена, изящно орудуя вилкой с длинной ручкой. – Если твой кусок хлеба упадет, то должна будешь выпить свой бокал до дна».

Я перенесла кусок хлеба из сырного горшочка в свою тарелку и осторожно попробовала его. Сыр был горячий, как лава, мягкий и кремовый, похожий на сливочное масло, с ореховой ноткой и опьяняющим послевкусим. Мы окунали и прокручивали кусочки, прихлебывали особое швейцарское белое вино под названием «Fendant»[293] и кирш из маленьких рюмок. Стефан следил за тем, чтобы наши бокалы были наполнены.

«Ты ни в коем случае не должна пить воду, когда ешь фондю. – Его тон был очень угрожающим. – Годится только кирш или вино «Fendant», или травяной чай для детей. Другие напитки вызовут образование огромного шара из сыра в твоем желудке». Я засмеялась, а он предупредил меня: «Я серьезно, однажды я так сделал и после этого был gravement malade»[294].

Я сделала еще глоток кирша на всякий случай.

Хотя сначала казалось невозможным, что шесть человек способны поглотить порядка пяти фунтов[295] расплавленного сыра, но, погрузившись в беседу и купая кусочки хлеба, мы смеялись и ели до тех пор, пока густая булькающая смесь практически не исчезла. Я передала Елене корзинку с хлебом и ждала, когда она окунет в фондюшницу один из последних кусочков. Видимо, фондю больше, чем любое другое блюдо, подходит для теплой компании и способствует желанию делиться.

На дне горшочка осталась корочка сыра, ставшая золотистой на огне.

«La religieuse[296],– сказала Елена трепетным тоном. – Это самое вкусное». У меня возникло ощущение, что если бы не долг вежливости, она бы соскребла ее и с удовольствием съела все сама. Но, будучи хорошей хозяйкой, она тщательно разделила тонкую хрустящую сырную лепешку между гостями. Она с хрустом растворилась у меня во рту.

Если вам интересно, в швейцарских домах – и, возможно, также во французских – за сырным фондю не следует шоколадное фондю, и неважно, что на столе уже лежат длинные вилки, а горелки Sterno зажжены. Более того, если вы даже в шутку предложите это, то подтянутый хозяин-альпинист бросит на вас разоблачающий взгляд, говорящий: «Вот почему американцы страдают ожирением». Вместо этого мы завершили трапезу ломтиками ананаса – яркий тропический контраргумент молочному жиру, который мы только что употребили.

«Говорят, что ананас помогает сыру усваиваться», – сказала Елена.

Французская одержимость вопросами переваривания пищи может сравниться, пожалуй, только с китайской.

Они избегают всего того, что может затруднить деликатный процесс, плохо отзываются о холодных напитках и кубиках льда и приветствуют горячие травяные настои и минеральную воду с газом. В некоторых семьях детям запрещают пить воду во время еды, потому что они могут заглотить слишком много воздуха. И хотя никто из сидящих за столом не был французом, пищеварение было настолько распространенной манией во Франции, что невозможно было не нахвататься сложившихся убеждений и предрассудков. Я и сама частенько получала взбучку от очередной пожилой дамы в связи с беззаботным употреблением мной льда.

После ужина я завернулась в длинный шарф и объемный пуховик и вышла из теплой квартиры Елены и Стефана, направившись к станции метро. Зимний уличный воздух покалывал щеки, но не беспокоил меня – мне было тепло, как будто многослойная одежда сохраняла внутри меня жар расплавленного сыра.

Несколько недель спустя у меня появился еще один шанс пофилософствовать на тему пищи телесной и духовной. Я пригласила к себе в гости друзей на лепку пельменей в честь китайского Нового года. Друзей? Честно говоря, я не была уверена, как их охарактеризовать.

Мой круг общения практически не расширился с того времени, как Кельвин уехал, а было это десять месяцев назад. Частично это объясняется моей врожденной стеснительностью, но также и тем, что я испытывала чувство вины, если веселилась в то время, когда он служил в зоне военных действий. Не истолкуйте превратно – я не была отшельницей. Мы с Еленой регулярно встречались за ланчем, с коллегами по библиотеке я выпивала вечерний verre[297], а Дидье и Ален всегда были рады меня видеть и не жалели для меня кофе в «Le Mistral». И все же, будучи полностью честной с собой, я должна была признать, что нередко испытывала одиночество.