Меняю курс - Игнасио Идальго де Сиснерос

Через несколько дней началась операция в секторе Тафарси в направлении Вилья-Алусемас. Одна из воздушных эскадрилий, понесшая большие потери, нуждалась в летчиках. Я вместе с моим наблюдателем капитаном Поусо вылетел ей на помощь. Однажды после бомбометания мы приблизились к линии фронта, чтобы пулеметным огнем поддержать наступление наших частей, шедших в авангарде «харки» {58} дружественных нам марокканцев. Пытаясь разобраться в обстановке и боясь спутать своих марокканцев с «чужими», что было нетрудно, мы летели очень низко. Несмотря на многочисленные предупреждения офицеров, чтобы «харки» для нашей ориентировки пользовались сигнальными полотнищами, они никогда этого не делали. Подлетев к фронту, мы увидели во дворе одного дома группу марокканцев в сорок или пятьдесят человек, которые, заметив нас, выкинули белый флаг. Мы решили, что это друзья, но они вдруг открыли [118] огонь, ранили моего наблюдателя в лицо и пробили радиатор. Поняв, что мы остались без воды, и увидев в зеркало окровавленное лицо Поусо, я сделал вираж в сторону своих линий, но в тот же момент почувствовал два резких удара в колени, как будто в меня попали камнями. Удары оказались настолько сильными, что сбросили ноги с педалей управления. В первый момент я не почувствовал острой боли и восстановил управление. Но заглох мотор. Я знал лишь приблизительно, где находятся наши войска. Используя имевшуюся высоту, я начал планировать, стремясь покрыть возможно большее расстояние, чтобы не попасть в руки противника. Но вскоре самолет потерял скорость и камнем упал на землю с высоты 20 метров. Удар был настолько сильным, что Поусо потерял сознание, а я находился в полуобморочном состоянии и не мог сделать ни малейшего движения, зажатый обломками самолета. Все же я заметил, что к нам спешат пять или шесть марокканцев. Кто они - друзья или враги? Я не мог достать пистолет из кобуры, но, чувствуя, что меня оставляют последние силы, собрал всю свою волю, не желая сдаваться врагам. О скольких вещах можно подумать за несколько минут! Сильное нервное напряжение, желание выжить во что бы то ни стало позволили мне удержать сознание до тех пор, пока один из бежавших не крикнул: «Эстар де Эспанья! Эстар де Эспанья!» {59} Что было потом, не помню. Пришел в себя, когда нам оказывали первую помощь. Кстати, это делал ветеринарный врач в звании лейтенанта туземной полиции. Не знаю, чем он занимался в «харки», но Поусо и я очень признательны ему за заботу о нас. На двух мулах, поддерживая с обеих сторон, марокканцы довезли нас до первого санитарного пункта. Там нас сфотографировали. На этом снимке, обошедшем многие иллюстрированные журналы, я был похож на Дон-Кихота, когда его везли на Росинанте, избитого палками после печального приключения с иянгуэсцами.

Я уже находился в санпункте, когда прибыл адъютант Санхурхо. Генерал командовал позицией, около которой нас подбили, и видел падение самолета. Он приказал отправить нас на автомобиле в госпиталь. Так спустя три часа после ранения я очутился в великолепной операционной госпиталя в Мелилье. На этот раз мое положение было серьезным: я получил по пуле в каждую ногу, довольно большую трещину в черепе (врачи даже подумывали о трепанации) [119] и множество ран и ушибов при падении. У моего наблюдателя было несколько переломов и других повреждений, а также пулевое ранение в щеку, оставившее шрам на всю жизнь.

Первые недели в госпитале были тяжелыми; лечение протекало болезненно, но благодаря искусным врачам и моей огромной выносливости я уже спустя два месяца выписался и сделал первые шаги на костылях. Месяц я провел вместе со своей сестрой Росарио и братом Маноло, восстанавливая здоровье, в Канильясе и Сидамоне, а затем вернулся в Мелилью, как раз к моменту взятия Вилья-Алусемаса. На этом Примо де Ривера закончил войну в Марокко.

Взятие Вилья-Алусемаса

На базе в Мар-Чика все пребывали в сильном возбуждении. Для участия в алусемасской операции выделили две эскадрильи гидросамолетов: испанскую и французскую. Последняя прилетела из Бизерты (Тунис). С первого же дня между испанскими и французскими морскими летчиками установились сердечные отношения. Я уже говорил, что летчики нашей морской авиации в отношении знания техники оставляли желать много лучшего. Французские морские летчики, наоборот, действовали умело и применяли тактику, значительно отличавшуюся от нашей. Разница заключалась прежде всего в их жесткой дисциплине во время полета. Мы же больше походили на ФАИ{60}. Давая нам задание, командование никогда не указывало высоту полета, и каждый летел на той, какую находил для себя более подходящей, конечно в зависимости от обстановки. На первый взгляд такой порядок мог показаться абсурдным, но на практике, в ходе войны в Марокко, он имел свои преимущества.

Действия французов более подходили для военных операций в Европе. После двух или трех совместных боевых вылетов у меня сложилось мнение, что тактика, применяемая ими в Марокко, тоже не лишена недостатков.

Среди летчиков французской эскадрильи находился лейтенант Пари, ставший вскоре самым знаменитым асом французской авиации. Он был симпатичным, веселым человеком и прекрасным пилотом. Неоднократно мы вместе летали [120] на задания. Последний раз я видел Пари за несколько дней до его гибели в Касабланке.

Шли последние приготовления к высадке в Вилья-Алусемасе. Командование подтянуло сюда испанскую эскадру и часть французского флота. В числе французских кораблей прибыл и линкор «Париж» - самый мощный в то время военный корабль в мире. Я не буду подробно описывать десант в Вилья-Алусемасе, ограничусь лишь некоторыми деталями, запечатлевшимися в моей памяти.

В баре нашей базы гидросамолетов всегда царило оживление. Там постоянно имелся большой выбор самых лучших вин и ликеров, приобретаемых контрабандным путем в Гибралтаре. Помню «международную» партию в покер между испанцами и французами. Она практически никогда не прекращалась: игроков, отправлявшихся на бомбардировки, заменяли те, кто уже вернулся с задания; ложившихся спать - те, кто вставал. Ели, не прекращая игры, на придвигаемых столиках. Однажды ночью Рамон Карранса, летчик эскадрильи испанской морской авиации, впоследствии ставший алькальдом Севильи, выиграл 20 тысяч песет. В другой раз командир французской эскадрильи выиграл несколько тысяч франков. Вероятно, он был с Корсики, так как каждый раз, меняя тысячефранковый билет на песеты, без особого уважения вспоминал святую Мадонну.

Наиболее выгодными клиентами в баре считались французские и испанские моряки.