Расписание тревог - Богданов Евгений Федорович

Возвращались, да все не в Красную.

Так она и прокуковала свой бабий век. Ждала, ждала и жданки съела. Рудольф Прокопьевич сошелся с Катей Рожковой, тоже вдовой, взял с четырьмя ребятишками. Всех поставил на ноги, но в колхозе не удержал, после службы ни один не пожелал в Красную, разлетелись по белу свету.

Катя померла лет восемь тому назад. Кузнецов похоронил ее рядом с Сашей. Приемные сыновья звали к себе — не поехал. Свое решение объяснил так: от одной не уехал, а от двух подавно.

После двенадцатилетнего председательства он работал на разных мелких должностях в колхозе, пока не вышел на пенсию.

Капитолина Акимовна ругмя ругала себя за то, что не забрала к себе, — пожил бы последние годочки в бабьей заботе. Молодая была, хулы не боялась, хоть и под одной крышей спали, а под старость вот испугалась — осудят. «Черт бы бей, — рассуждала она теперь, — пусть бы осуждали, зато Прокопьич, может быть, еще пожил бы».

На душе было солоно.

Только теперь ей стало ясно, как она любила этого человека.

В последнее время Рудольф Прокопьевич часто снился ей — обмирала от сладостного ощущения его чутких пальцев, укладывающих ей косы, явственно слышала его голос: «Богиня! богиня!»

Просыпалась и выла от безысходной тоски.

И снова Карпов звонил Лещову и отчитывал за вызывающее поведение жительницы вверенного ему района.

Лещов оправдывался:

— Она и меня заколебала! Прямо-таки фанатичка какая-то!

Карпову пришла мысль:

— Слушай сюда. Предложи просветовцам переименоваться в честь Николая Ивановича Кузнецова! А? Бесстрашный разведчик, герой войны, наш земляк. Против него не попрут!

— Но… так ведь есть у нас в области колхоз имени Николая Кузнецова!

— В области есть, а в твоем районе нету!

— Надо подумать…

— Думай, думай, Лещов! Именно этого я от тебя и добиваюсь!..

Капитолина Акимовна, по слухам, собралась в Москву.

Пыльная буря

Зачавшись над территорией Зауралья, антициклон стремительно шел на запад. В течение первых трех мартовских дней он прогремел грозами над Поволжьем и Ростовской областью и уж затем всей скопившейся дурной силой обрушился на Краснодарский край.

Разом похолодало, резко упало давление.

Антициклон породил ураганные ветры и затяжную пыльную бурю.

К утру четвертого дня эпицентр его переместился на улицы Краснодара.

Нюта Черкашина срочным порядком заклеивала оконные рамы. Дочь ее, Татьяна, девятиклассница, в школу не пошла — считалось, помогает матери. Изломив бровь, она наблюдала за действиями Нюты из кресла, лениво возила пальцем по крышке журнального столика, за какую-нибудь четверть часа обметанной толстым слоем пыли, и отпускала реплики:

— Криво. Поправь верх.

Татьяна считала заклеивание окон пустой затеей. В самом деле, мелкозем, напоминающий растворимый кофе, проникал в малейшие щели и трещины. Кроме того, квартира была коммунальная, борьбу с пылью вели только Черкашины, в трех других комнатах жилички оставили всякие попытки противостоять ей и передвигались по местам общего пользования, как балерины, стараясь не вздымать пыль и реже чихать.

— Артель «Напрасный труд», — сказала Татьяна матери.

Нюта сдержалась. Она стояла на подоконнике, зажав зубами бумажные ленты и широко расставив ноги с крепкими, загорелыми уже икрами. Татьяна подумала, что этим летом ее ноги будут такими же.

Наконец Нюта догадалась повесить ленты на шею. Скомандовала дочери:

— Переставь тазик!

— Пожалста, — проговорила Татьяна и не спеша передвинула стремянку, на которой стоял таз с клейстером.

Стремянка оставила в пыли на полу четыре неровных бороздки.

— Пожа-алста! Я вот зараз слезу и выдеру тебя, как сидорову козу, — пригрозила Нюта. — Прынцесса!

Дочь промолчала, потом произнесла ледяным тоном:

— По радио сообщали: через три дня буря кончится.

— Кончится… — проворчала Нюта. — Пока кончится, пыль глотать? Подай кисть, кулема!

В коридоре зазвонил телефон.

Соседка Варвара Семеновна сняла трубку, послушала, сказала «чичас» и вплыла в комнату:

— Нюта, тебе к телефону.

— Не тебе, а тебя, — сказала Татьяна.

— Тебе не спрашивают, дык не сплясывай, — обиделась Варвара Семеновна.

Нюта с побледневшим лицом спрыгнула на пол, прошлепала к телефону.

— Собирайся! — сквозь скрежет и шум помех услышала она бодрый голос мужа.

— Ой, Егор… Уже?!

— Не, сперва на беседу! Судья назначил на одиннадцать тридцать!

Нюта глянула на часы: было без пяти десять.

— Успею ли?

— Успеешь! Паспорт не забудь!

В это мгновение со здания суда порывом ветра сорвало табличку. Черное с золотом стекло беззвучно рассыпалось на каменных ступенях.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Коротая время, он топтался в потемках судейского коридора, курил, размышлял, кашлял — в глотке першило от табака и пыли.

С Нютой он прожил семнадцать лет. Было всякое; казачья кровь нет-нет да вскипала в жилах в общем-то покладистой его супруги. Еще и по сей день зудит то место над бровью, куда Нюта угодила половником, приревновав к агрономше Галине Мокеевне. Сам Егор никогда и пальцем ее не трагивал, чего не было, того не было… А сколько пережито из-за дочери! Дорого досталась Татьяна. Руки опустились, когда дежурная сообщила, что девочка родилась с опухолью на голове. Сестра же и утешала: рассосется, в акушерской практике таких случаев много. Гематома действительно рассосалась, но на долгие годы оставила страх за здоровье дочки. Может быть, оттого и второго ребенка не осмелились завести.

Перекуривая прожитую жизнь, Егор вспоминал, как часто Танька хворала, все к ней льнуло, любая зараза. Вспомнился завгар Тищенко, с которым у Нюты чуть было не завертелся тустеп — все отклонения от супружеской верности у них в гараже называли «тустепами»; вспомнились собственные грешки… Да у какого шофера не бывает этих самых тустепов в дальних поездках! А ведь гоняли на жниву и в Ростовщину, и в Ставрополье.

В целом жизнь была как жизнь, и переменять ее они не собирались. Но вот Танька подросла, жить в одной комнате стало тесно. Ходили, обивали пороги, все без толку. Решили вступить в жилищный кооператив; подали документы, внесли деньги. И вот поди ж ты, жаль стало старой комнаты, до зарезу! И опять же Танька: вымахала на голову выше отца, кавалеры весь подъезд мослаками вытерли, бренькают на гитарах, додики неумытые, каждый вечер. Того и гляди, принесет девка в подоле. Ладно, это я зря на нее клепаю, растет в строгости. Но пошли дальше. Въедем в этот кооператив, в эти две клетки для канареек, и что после? Через год-два Танька выскочит замуж: где, спрашивается, станет жить? На женихов нынешних, как и вообще на чужого дядю, Егор Черкашин ие рассчитывал. Практика показала, что все добывается собственными мозолями. Решили так: они с Нютой разводятся, Егор остается в старой комнате, а в ЖСК идут Нюта с Танькой. Потом, когда пройдет нужное время, они с Нютой снова сойдутся, и в итоге Танька будет иметь свой угол, поменявшись комнатами с отцом.

Расчет был верный. Но сколько Егор спалил табаку, сколько Нюта слез выревела!

Между тем синоптики сообщили: антициклон захватил юго-западные и западные районы края, температура воздуха упала еще на три градуса, скорость ветра достигла двадцати пяти метров в секунду.

Нюта пришла в десять сорок пять, опоздав, таким образом, на четверть часа.

— Дошла! — нетерпеливо и заботливо сказал Егор.

— Ой, Егор, думала, унесет! — сквозь набитые ветром слезы улыбнулась Нюта. — Вон капроны порвала, два раза падала.

— Черт с ними, с капронами, не реви только.

У дверей зала заседаний Нюта остановилась.

— Не могу, ноги подгинаются…

— Ну постой, отдышись.

— Чего говорить-то, Егорушка?