Псаломщик - Николай Шипилов

Задремал в тепле батюшка.

Дремал и я, думая о том, что Юра может сжиться с образом и ролью Анпиратора. Он великий актер. И люди за ним пойдут. А ну как роль Анпиратору надоест и он напишет отречение?

4

… Когда я чувствую талант в человеке – и не обязательно художественный – на душе моей становится легко и празднично. А если я пьян, то хмель покидает голову. Габышев с лицом братьев Кеннеди и Гендын с лицом китайца бурно одобрили наше решение, о котором вскоре знала добрая половина миллионного города. Нас не любили власти, но любили горожане, горожанки и селянки с теми же селянами.

Вскоре были проводы от Гендына. Гендын снимал тогда трехкомнатную квартиру на Серостана Царапина в районе общественной бани. Он наварил браги, мы выпивали, пели. Юра стал раздавать наше имущество. Человеку по фамилии не то Кусиков, не то Пусиков он отдал мои часы, говоря, что скоро мы с ним разбогатеем. Кусиков незаметно исчез. Стали искать, высказывали предположение, что он пошел пропить мои часы, но оказалось, что он в ванной комнате проверял часы на водонепроницаемость. Там же прислонился к стене и заснул стоя.

Мои часы шли. Время – деньги, и они кончились, вещи розданы. «И приспе осень…» – пора на поезд.

Похмельный и простой, еще более похожий на юного Дэн Сяопина, Гендын сказал:

– Денег нет. Аванс через неделю. Чем питаться-то, кери, будете на пути к славе?

– Да иди ты со своим Славой! – отвечал Юра. – Слава ему какой-то! У нас Габышев есть. Он большой. Возьмем с собой, съедим. С пассажирками ребрышками поделимся.

– Меня, кери, много не ешьте! – попросил Габышев. – Вырвет!

Гендын остался дома, прикрывшись тем, что сердце его не выдержит расставания, а ему еще детей рожать.

Пешей дорогой на вокзал мы зашли в диетическую столовую на улице Оленина, где, по рассказам Габышева, работало восемь его любимых женщин, старшей из которых недавно справили пятьдесят пять лет и дали почетную грамоту. Мы знали, что нет работника общепита, с которым не смог бы Серега Габышев найти общего копченого языка. Будь это и работница с такой выдающейся грудью, на которой вывешены все мыслимые ордена, значки и почетные грамоты. Серега, как и проклятые США, куда рвался Гендын, весь состоял из контрастов. Никто и никогда не видел Габышева злым – только строгим. Высокий, белокурый, с правильными чертами лица, с добрым отеческим взглядом и бабьим голосом. Видно, торговым женщинам это путало ориентацию, а мужчин прельщало. Главное, его никто не боялся, что очень важно для пребывающих в вечном искушении рядовых общепитовского войска. И впрямь – старшая жена с доброй улыбкой в районе румяного кустодиевского лица вынесла нам круг копченой колбасы.

– Ты, наверное, видела, милая моя Софья, эту парочку по первому каналу телевидения! – говорил он, кивками головы указывая на нас. Одной рукой он ласково окрылял даму за плечо, а второй – прихватывался за спасательный колбасный круг, который дама еще из рук не выпускала. – Вот тот, который поглупей на вид, это первый писатель России Петр Шацких…

– Какой молодой! – сочным контральто говорила эта добрая женщина.

– А тот, другой, в темных очках – это артист Юрий Горыныч Медынцев, известный любителям немого кино в роли Змея Горыныча. Когда его утверждали на эту роль, то из-за жуткого совпадения отчества претендента и персонажа пожилая народная артистка Раневская…

– Фаина?! – ахнула несчастная от близкого счастья женщина. – Как я ее люблю! Что с ней случилось?

– Да! Да, Фаина! Она тоже любит полных женщин. Так вот она сказала: «Ого-го!» и задышала, как слоненок.

– Ого!

– А теперь, Софья, давай колбасу и беги за бумажкой под автографы. Только не вздумай мять! Не мни ее! Пацаны, по автографу женщине, быстро!

– Ой! – подхватила та. – Побегу руки помою!

– Беги, родная! А мы – к неродной Надюшке за курями!

– Бендер хренов! – уходя навек, беззлобно сказала любимая.

Младшая повариха, которая средь лета болела гриппом, была еще более доброго нрава. Она дала нам в дорогу две добротных вареных курицы и десять рублей на сигареты.

– В Америке таких, как мои, девок нет! – похвалил ее похожий на братьев Кеннеди Габышев. – Смотри: у нее грипп, а она на общепитовской кухне несет трудовую вахту. А гриппом ты, Надюшка, не от кур заразилась? Куриный грипп – это ведь верная смерть коровам!

– Ты, Габышев, балагур и весельчак! – смеялась девчушка. – Куры-то диетические!

– Смотри у нас! Почему под халатом ничего нет? Где районный ЭСЭС-надзор? Знай, что моя фамилия Габышев правильно звучит так: ах, кабы, шеф! Или: гэбэшеф!

Потом Габышев стал приставать к девушке. Он предлагал разделить с ним его звучную шефскую фамилию, а нагнал нас уже на перроне. Прощаясь, он пожал руку мне, которого почитал как старшо?го, потом Юре. С большим сожалением глянул Габышев на куриную ножку, торчащую из авоськи, сделал вежливый полупоклон и пожал эту ножку.

– Идите сразу в вагон-ресторан – я договорился! – громко, на публику, верещал он и строго грозил пальцем кому-то за нашими крепкими спинами. – Ждите нас с Гендыным в Москве, стойте возле Кремля – никуда не уходите. А лучше всего – послушайте меня, старого солдата! – лучше всего устраивайтесь часовыми к Мавзолею имени Ленина! Ничего делать не надо – и кормят на убой! Убой у них, пацаны – смешно сказать! – раз в эпоху!

– Молодой человек! Что это вы такое говорите! – начал было старичок под соломенной шляпой. – Как вы смеете! Вы знаете, что товарища Ленина собираются вынести из Мавзолея имени Ленина?

Серега нагнулся к нему, что-то шепнул на ухо под шляпой. Тот разулыбался и мрачно сказал:

– Ага, товарищ! Понял, товарищ! Опоздали! – подмигнул нам и поплелся в свой мягкий вагон.

Тут мы услышали дальнее «Гитара! Гитара-а-а!» и увидели, что это Гендын бежит к вагону.

– Вот и еврокитаец мой когда-нибудь в Страну Желтого Дьявола уедет! – печально и провидчески сказал Габышев. – Умирать мне одному в моей Стране Чудес!

– И ты, Серега, с ним мотай! – подмигнул Юра. – Вдвоем весело, вот посмотри на нас с керей!

– Вы что хотите, чтоб меня убили? Я ж на братьев Кеннеди похож…

– Гита-а-а-ра! Стоп-кра-а-ан! – в устремленной вперед, на запад, руке этот восточный человек тащит едва не забытую нами гитару. Была бы наша гитара нынче в Голливуде, поскольку Гендын работает таксистом в Калифорнии.

Вот такими мы были голодными и жестокими – мы отъезжали. Оркестров и медных труб не было. Грустный Габышев и веселый Гендын шли за вагоном, как белый и рыжий клоуны, и кричали поочередно:

– Москва – за углом!

Уходили на восток от поезда заводские трубы Горнаула и всея Западной огромной Сибирюшки.

Мы ехали строго на запад. За то, что мы чистили картошку в вагоне-ресторане, где обнаружились знакомые Габышева – любимца дам из сфер общепита – нас кормили как дорогих гостей, а мы им пели после закрытия ресторана. Наша вольная, сытая и веселая жизнь вызывала раздражение двух мужичков, имеющих вид кандидатов на зону или ее дипломированных выпускников. Однажды после закрытия ресторана они бесцеремонно уселись за наш столик, представившись:

– Спецназ! – и предложили побороться на руках.

Юра положил обоих поочередно сначала правой, потом и левой.

– Спецвас! – сказал он. Те встали и вежливо ушли. А Юра Медынцев уже улыбался официантке и показывал на столик: – Спецнам!

Так мы, по-растиньяковски простые ребята, приехали в Москву к Мане. Юра – впервые.

5

Марианна Васильевна Коробова, Маня, была передана нам по наследству сибирским поэтом Иваном Шубиным. Во время оно Иван Шубин потрясал Москву своей изысканной простотой, а его приезды в столицу были похожи на явления ей старца Григория Ефимыча. Творческая элита андеграунда начала семидесятых годов двадцатого века трепетала, внимая его опусам, подобным этому:

Слепили снежную бабу.Оставили ее под луной.

У друзей по две, по, три бабы…У меня – ни одной.

Или:

Пляши, пляши, Плисецкая —Все стерпит власть совецкая. 31

С ним дружили режиссеры и писатели Евгений Баритонов и Валерий Смелякович, киноактеры Виктор Вавилов и Паша Сашечкин, поэты Лианозовской группировки и Людмила Митрашевская. Сам Андрей Сходненский – кумир «шестидесятников» – называл Ивана «сибирским киником». Вот он и осваивал теснины Москвы как представитель сибирской «пятой колонны» и был как бы нашим квартирмейстером. Иван и познакомил меня с Маней Коробовой, к которой я поселил Юру.

Маня окончила МГУ как психолог. Ее отец, генерал-майор инженерных войск Василий Васин, в годы войны изобрел выкидной мост-ленту и был удостоен за это Сталинской премии.

– При форсировании рек эти мосты спасли жизнь не одной тысяче советских солдат и сотням офицеров, – говорила Маня, как добротный экскурсовод.