Что знает ночь? - Дин Кунц

— Джон, ради бога, ты же совершил преступление, войдя в этот дом. Даже мне не следовало сюда приходить после завершения следствия. Похоже, по какой-то причине в связи с этим делом у тебя поехала крыша, и я не знаю почему, но это мое дело, мое и Сэма, так что давай сюда эти ключи.

Джон вытащил из кармана ключи с кошкой-брелком.

— Загрузи файлы. Поищи те, о которых я говорю. Сделай это, хорошо? Другие семьи в опасности, Кен. Не только моя.

— Во-первых, — Шарп убрал ключи в карман, — никто не сбегал с третьего, особо охраняемого этажа психиатрической больницы штата.

— Что-то всегда случается в первый раз.

— Во-вторых, Билли Лукас мертв.

Новость поразила Джона сильнее, чем он ожидал. Он вспомнил несчастного подростка, которого видел этим утром: руки под сетью, на лице горе и отчаяние.

— Мертв… когда?

— Не прошло и часа. Мне позвонил Коулман Хейнс. От него я и узнал… о тебе.

— Как ему удалось это сделать?

— Никак. Не самоубийство. Будет вскрытие. Пока все похоже на мозговое кровотечение.

Джону Кальвино всегда приходилось нести груз прошлого. Теперь этот груз превратился в петлю, и он почувствовал, как затягивается она на его шее.

— Что происходит, Джон? Мы не работаем вместе, но мы одна команда, и мне всегда казалось, что ты всегда и все делаешь правильно.

— Извини, Кен. Не следовало мне влезать в твое расследование. Но так уж вышло. Может, потом я тебе все расскажу. А сейчас мне надо подумать.

Он поднялся из-за стола, направился к выходу. Шарп последовал за ним.

На лестничной площадке Джон на мгновение остановился, чтобы взглянуть на репродукцию картины «Гвоздика, лилия, лилия и роза». Две маленькие девочки в белых платьях выглядели такими счастливыми в саду с китайскими фонариками, счастливыми, и находящимися в полной безопасности, и не подозревающими о том, что в мире бродит Зло.

ИЗ ДНЕВНИКА ОЛТОНА ТЕРНЕРА БЛЭКВУДА

Мальчик и мир никогда не жили в гармонии, но мальчик и ночь стали единым целым. Мальчик несся по лесам и лугам, а ночь неслась сквозь него.

После первой волнительной экскурсии, которая закончилась за несколько минут до зари, он носил с собой маленький фонарик для тех мест, куда не проникал лунный свет, и для безлунных ночей. И он никогда не включал фонарик там, где его могли увидеть из окна особняка.

За несколько последующих лет ночное зрение невероятным образом улучшилось. Чем больше времени проводил он вне дома между сумерками и зарей, тем лучше он мог видеть, даже если небо закрывали облака и отсекали луну и звезды. Он все реже пользовался фонариком, и его доверие к ночи вознаграждалось тем, что ночь все более открывалась ему.

Однажды, стоя на коленях у пруда, слушая, как рыбы хватают насекомых с поверхности воды, гадая, хватит ли ему быстроты, чтобы поймать одну и выбросить на берег, он уловил свое отражение на чернильно-черной воде. И если у всех людей в такой темноте глаза были бы темными, то его чуть светились золотом, словно у зверя, они впитывали в себя слабый свет от четвертушки луны и далекого мерцания звезд и усиливали его, чтобы он мог лучше видеть.

Как бы далеко от особняка ни уходил мальчик и как бы долго ни гулял в ночи, ворон всегда держался рядом. Мальчик это точно знал. Иногда он видел ворона, подсвеченного луной, и следил взглядом за его силуэтом на фоне звезд. Иногда замечал его тень, скользящую по земле.

А если он не видел птицу, то обязательно слышал ее. Хлопанье крыльев, шорох рассекаемого ими воздуха во время глубокого пике, шелест листьев, которые задевал ворон, перелетая с ветви на ветвь в густом лесу. И конечно, крики ворона, которые так разнились по громкости и по тембру.

Ворон стал его компаньоном, его наставником, его близким другом. Ворон учил его ночи, и мальчик начал обучаться тому, что знала ночь.

Земля, так же как темнота, встречала мальчика с распростертыми объятьями. Поля, леса, речка, пруд, все лощины и все холмы, все торчащие из земли скалы. Он мог ходить по оленьим тропам, мог прокладывать свою тропу, продираться сквозь любые заросли и возвращался на заре домой без единой дырки или зацепки на одежде, без ожогов от крапивы или ядовитого плюща. Ни одно насекомое не кусало и не жалило его. Он мог подниматься по крутым, осыпающимся каменным склонам так же легко, как и по травяному, пологому. Ни одна лиана не попадалась под ногу, ни один шипастый куст не цеплял за одежду. О том, чтобы заблудиться, не могло быть и речи. Он кружил по ночной земле, словно козлоногий, с козлиными ушами, рогатый бог, который правил всей дикой природой.

Со временем он начал убивать, два-три раза в месяц. В основном кроликов. Они появлялись перед сумерками, вылезали из своих нор, бежали на луг, чтобы пощипать нежную травку, полакомиться цветами. Мальчик сидел на лугу, дожидаясь их, иногда улавливал запах кроликов до того, как те появлялись. Его запах к тому времени стал знакомым всем, кто бегал, прыгал, скакал и ползал. Он умел сидеть неподвижно, надолго застывать, словно камень или бревно, и они боялись его не больше, чем, скажем, валуна, на котором он сидел. Когда они подходили совсем близко, он хватал их, чтобы задушить, свернуть шею или проткнуть ножом.

Он убивал их не потому, что хотел их съесть или принести домой шкуру, как боевой трофей. Поначалу он убивал, чтобы утвердить свою власть над землей и всем живым, что существовало на ней. Потом время от времени убивал животных, потому что еще не решался убивать людей, хотя знал: придет день, когда все теплокровные станут для него дичью.

Прибавляя в росте, силе и быстроте, мальчик также обладал способностью приманивать и зачаровывать. Олени подходили к нему на узких тропах, проложенных между крутыми скалами и густым лесом, их глаза блестели ярче, чем у него, и падали от удара его острого, безжалостного ножа.

По утрам, которые наступали после ночи убийства, с приближением зари, он раздевался догола, чтобы помыться самому и выстирать в пруду одежду, в которой убивал. Оставлял ее сохнуть на скальном уступе над водой, переодевался в ту, что была на нем, когда в сумерках он входил в лес.

Одной лунной ночью, на четвертый год жизни под знаком ворона, когда мальчику уже исполнилось шестнадцать, он сидел на скальном троне посреди луга, отдыхая после очередного убийства, наслаждаясь густым ароматом свежей крови, и кугуар вышел из кустов в низкую траву и окинул его голодным взглядом. Из всех хищников Северной Америки, если не считать белого медведя, безжалостную машину убийств арктических просторов, самые опасные — медведь гризли и пума.

Уверенный в себе мальчик встретил взгляд пумы без страха и намерения бежать от зверя. Он чувствовал, как ворон кружит над ним в ночи. Оценив соперника, самец пумы предпочел ретироваться, исчез в кустах, из которых появился.