Федор Чижов - Инна Симонова

Небогатые соседи-помещики, наслышанные об успешном ведении дел на чижовских шелковичных плантациях, стали заводить у себя в имениях шелководческие хозяйства, обращаясь при этом к Федору Васильевичу за советом и помощью. В 1855 году Чижов попытался привлечь к шелководству в качестве компаньона-пайщика Ю. Ф. Самарина, но тот вскоре был выбран в ротные командиры Симбирской дружины, и задуманное совместное предприятие расстроилось.

Итогом деятельности Чижова-шелковода стало издание им в 1853 году в Петербурге «Писем о шелководстве», а через 17 лет переиздание их в Москве с обширными дополнениями. В этой книге, удостоенной Московским обществом сельского хозяйства медалью, Федор Васильевич знакомил читателей с шелководством и его историей и на примере собственного многолетнего опыта доказывал его перспективность и прибыльность.

В доме Чижова, как правило, не было отбоя от гостей. По воспоминаниям Николая Кононовича Беркута, к хозяину трипольского хутора приходили «трактовать не об одних коконах, но о разных предметах, в знании которых виден был его выдающийся ум, многостороннее образование; характер же он проявлял сильный, энергичный»[258]. Некоторое время у него гостил художник Александр Алексеевич Агин, первый иллюстратор «Мертвых душ» Гоголя.

Иван Сергеевич Аксаков оставил следующее свидетельство о Чижове периода ссылки: «Человек умный и деятельный, сознающий свои силы и дарования… он успел так себя поставить, что все начальства и власти, около него живущие, его боятся и слушаются»[259].

Нередко на хутор к Чижову заезжали его давние сокиренские знакомые: Екатерина Васильевна Галаган, ее дочь с мужем и внуками и, конечно, сам Григорий Павлович Галаган. Бывший воспитанник Чижова с конца 40-х годов и вплоть до назначения его в 1883 году членом Государственного совета по департаменту законов не занимал оплачиваемых должностей: в 1848 году он был избран предводителем дворянства Борзенского уезда Черниговской губернии, а с 1851 года состоял совестным судьей.

В роковой для его наставника 1847 год Григорий Павлович женился. Его избранницей стала Катенька Кочубей. Ее род восходил к крымским татарским князьям, а прямым предком был генеральный судья Левобережной Украины Василий Леонтьевич Кочубей, казненный вместе с полковником Иваном Ивановичем Искрою в 1708 году по настоянию Мазепы. Отец Екатерины Васильевны, Василий Васильевич, хотя и имел чин тайного советника, но мало был на действительной службе и почти все время проживал в одном из родовых имений в Глуховском уезде Черниговской губернии. Его же брат Аркадий Васильевич был сенатором, а двое других, Демьян и Александр Васильевичи, являлись членами Государственного совета.

У Григория Павловича и Екатерины Васильевны Галаган в 1853 году родился сын Павлусь (Павел), и Федор Васильевич взялся его опекать. Время от времени наезжая в Сокиренцы с гостинцами для мальчика, он ненавязчиво внушал родителям мысль о необходимости воспитывать Павлуся «в среде народности», для чего советовал взять ему в няни простую малороссийскую женщину.

Рекомендации Чижова пришлись по душе Галаганам. Они одевали мальчика в национальную украинскую одежду и до пяти лет говорили с ним только на украинском языке.

В начале 50-х годов в Сокиренцах Чижов познакомился с родственником одного из соучеников Григория Павловича Галагана по Петербургскому университету живописцем Львом Михайловичем Жемчужниковым, работавшим в то время над серией гравюр на темы украинского народного быта. В доме Галаганов ему были отведены несколько комнат, в том числе и под художественную мастерскую, куда приходили натурщики, простые крестьяне. Его старшие братья, Алексей, Александр и Владимир, вместе с кузеном Алексеем Константиновичем Толстым были создателями легендарного образа Козьмы Пруткова, а сам украинофил Лев являлся автором широко известного портрета «директора Пробирной палатки». Столбовой русский дворянин, сын сенатора, родной племянник министра внутренних дел Льва Алексеевича Перовского, он женился на беглой крепостной крестьянке и был близким другом Тараса Григорьевича Шевченко. С хозяевами Сокиренец и Чижовым его роднила любовь к славянам, вера в близость их освобождения и слияния в единое союзное государство.

Лев Михайлович Жемчужников подолгу жил и в соседнем с Сокиренцами селе Восковцы — имении вдовца Михаила Андреевича Маркевича. Он писал акварелью и маслом пейзажи здешних мест, «все в ярах и прудах», находя их необычайно выразительными в любое время года. После смерти Катерины Васильевны на руках у Михаила Андреевича остались четыре дочери: Ольга, по-взрослому мудрая, начитанная и добрая, заменявшая младшим мать, красавица Надежда, бедовая шалунья Верочка и младшая Катенька, миловидный и ласковый ребенок. Зачастую в Восковцы наведывался и «друг дома» Чижов. Он обожал свою «крестницу» и мог часами играть с ней, забывая обо всем на свете…

В пореформенные годы, пойдя по стопам Чижова и не без его протекции, художник Лев Михайлович Жемчужников вполне в духе времени станет железнодорожным деятелем и поступит на службу в правление Московско-Рязанской железной дороги.

Иногда Чижову по хозяйственным делам приходилось бывать в Киеве. Тамошнее так называемое «образованное общество» он находил ничтожным и пошлым. Молодое поколение пребывало в совершеннейшей апатии: несколько часов на службе и потом игра в преферанс, с вечера — и до утра. «Разумеется, по моему характеру я… молодым людям не давал покоя, пробуя всеми путями пробудить в них искру жизни, — вспоминал Чижов. — Не знаю, надолго ли, но успел переменить картежные вечера на музыкальные»[260].

Используя приятельские отношения со многими высшими чиновниками Киевской губернии, Чижов пытался содействовать развитию промышленности и транспортного сообщения в крае: «Здесь в Триполье следовало бы устроить… пристань и… заботиться о дорогах, по которым идет подвоз хлеба. Потом вблизи есть превосходная глина для устройства кирпичных заводов…»[261] На протяжении всей жизни он испытывал стойкое отвращение к чиновничьей службе, пренебрежение чинами и званиями; однажды даже проснулся в страшном поту от привидевшегося кошмара — его наградили орденом с повышением в чине! Но в начале 50-х годов, ненадолго изменив своим принципам, он раздумывал, не взять ли себе место управляющего Киевской палатой государственных имуществ, надеясь быть «в состоянии на этом… поприще сделать что-нибудь доброе». Назначение это не состоялось скорее всего потому, что Чижов рассматривал свое пребывание в Киевской губернии как вынужденное, а потому временное. Душой он изо всех сил стремился в Москву: «Москва — сердце России», тогда как «Киев — русская святыня»[262].