Ночь в Кэмп Дэвиде - Флетчер Нибел

Белёсые ресницы Марты опустились, она старалась не смотреть в его сторону. Он сначала нахмурился, но потом понял. Ну, конечно, она решила, что он не может баллотироваться в вице-президенты из страха, что выплывет наружу его любовная связь с Ритой.

Марта подняла голову и улыбнулась устало и радостно. Она быстро обежала стол, спрятала голову у него на груди и крепко его поцеловала. Он чувствовал, что глаза её влажны от слёз.

— Спасибо, Джим, — прошептала она. — Я ведь так тебя люблю! Я ведь тоже веду себя глупо. Только и делаю, что ношусь со своими делами да клубами.

— Ну что ты, Марта! Мне даже нравится, когда ты занята и увлечена делами. Ведь это же у тебя в крови!

— Ну нет, теперь всё станет до-другому. Отныне самым большим моим увлечением будешь ты!

Он усмехнулся:

— Что ж, может, комитет по более эффективному обновлению городов действительно обойдётся без тебя?

— А также и посольские приёмы, и фонд помощи престарелым шофёрам такси… — со смехом закончила она.

Вдруг она оборвала смех и посмотрела на него:

— Пожалуйста, Джим, никогда больше не оставляй меня.

— Никогда, Марти, клянусь тебе!

Он и сам чувствовал, что говорит это серьёзно и искренне, как никогда раньше. И вдруг его осенило: господи, да ведь это она благодарит его! Она действительно верит, что он решил отказаться от вице-президентства только затем, чтобы никакой скандал не скомпрометировал её. Боже, как страшно всё запуталось. Сначала Марта думает, что он врёт ей и что связь его с Ритой не кончилась, а потом тут же превращает в героя! А ведь на самом-то деле его решение ничего общего не имеет с заботой о Марте. И, уж если говорить правду, — ничего общего с заботой о себе или о Рите. На этот шаг его толкнула неотвратимая опасность, угрожающая Америке, и собственное чувство ответственности. Смогут ли это оценить? Да и поймут ли? Его снова охватил страх, но он сделал над собой усилие и поборол его. Только не спешить, Джим. Он ещё раз поцеловал Марту и мягко отстранил её.

— Подожди, Марти, — сказал он. — Мне надо покончить с этим делом не откладывая. Я поднимусь в кабинет и позвоню в Белый дом.

Голос Роз Эллен по телефону показался ему сонным и недовольным. Личная секретарша президента, по-видимому, не была в восторге от привычки хозяина начинать деловой день в такую рань.

— Это говорит Джим Маквейг. Нельзя ли мне с ним переговорить, Роз Эллен? Не могу сказать, что это срочно, но это очень важно.

— У вас обоих не иначе как телепатия, сенатор. Президент только что просил меня вытащить вас из постели.

— Вот как!

Потом он услышал в трубке голос президента. Тон был энергичный, но сухой и резкий:

— А, это вы, сенатор! Превосходно!

Джим решил не терять времени:

— Мистер президент, я уже решил, что не смогу выставить свою кандидатуру на пост вице-президента. Я говорю об этом с огромным сожалением, сэр, так как искренне ценю ваше доверие, но сделать этого я просто не могу. Я много размышлял об этом, мистер президент, и…

— Вам нечего извиняться! — как ножом отрезал президент. — Одну минуту! — Он услышал, как Холленбах прикрыл рукой трубку и сказал: — Вы не могли бы оставить меня на минуту одного, Роз Эллен? Мне необходимо поговорить с сенатором по личным вопросам.

После небольшой паузы Джим снова услышал в трубке голос президента:

— Она назвала это телепатией. Она права. Я только что собирался позвонить вам и сообщить то же самое!

— Вот как!

— Да, собирался! — гневно выпалил Холленбах. — Понадобилось совсем небольшое расследование, сенатор, чтобы всплыло имя Риты Красицкой, — к счастью, я заблаговременно распорядился, чтобы ФБР на всякий случай проследило за вами. Я, конечно, восхищён вашим вкусом, Маквейг, но мне ненавистно ваше двуличие, мне отвратительно то, что на днях в этом самом кабинете вы утаили от меня эту. этот факт вашей биографии.

Негодование президента словно затронуло какую-то струну в Маквейге, и он мгновенно представил себе актрису Тину Фарадей, стоящую у фонтана и с пьяным возмущением рассказывающую о том дне, когда студент Марк Холленбах позорно бежал из её дома в Колумбусе.

— Да, вы вели себя двулично, Маквейг, — продолжал президент, и телефонный провод, казалось, не вмещал всей ярости его голоса. — Вы проявили полнейшую неискренность, а для меня нет ничего отвратительнее. Республиканцы, конечно, докопались бы до этой вашей грязной связи и сунули бы нам всё это в нос в самый разгар выборов. А я-то по своей наивности думал, что вы намного выше О’Мэлли! — Президент остановился, словно ему не хватило дыхания.

— Я хотел рассказать вам тогда об этом, мистер президент, но с этой женщиной и так всё было кончено, и потом, я был слишком возбуждён, чтобы соображать ясно…

— Слабая отговорка! — Голос Холленбаха поднялся нотой выше. — Со мною это не пройдёт! Откровенно говоря, я больше не верю вам! Подозреваю, что вы давно сговорились с О’Мэлли и со всей этой кликой. Вы присоединились к их заговору, чтобы дискредитировать правительство и опозорить меня, только пока не знаю, с какой целью вы так поступаете.

Это последнее обвинение, произнесённое пронзительным голосом, оборвало что-то в душе Маквейга. Всё напряжение последних дней вскипело вдруг в нём, и с губ стали неудержимо срываться гневные слова.

— Это беспочвенное обвинение, мистер президент! Но если вам нужна правда, то сейчас вы её услышите! Вы тут всюду шпионите и вынюхиваете, а теперь ещё хотите ввести закон о всеобщем подслушивании телефонных разговоров, и тогда, конечно, ваше ФБР сможет шпионить в колоссальном масштабе. Теперь меня уже не удивляет, что вам понадобился такой гнусный закон! Вы натравили на меня ФБР, чтобы оно вмешалось в мою частную жизнь. Это, что ли, вы называете доверием, это, что ли, называется играть в открытую с человеком, которого вы сами избрали себе в помощники? А ведь я не просил вас об этом. Это была ваша идея. И скажите вы мне, пожалуйста, подвергался ли когда-либо кандидат в вице-президенты такой унизительной слежке?

На кого ещё напускали целую свору сыщиков из ФБР? — Маквейг так разошёлся, что чуть было не добавил «и свору охранников», но вовремя спохватился. Его вдруг осенило, что президент ничего не знает о слежке Секретной службы.

— Ну а если бы я не устроил никакой проверки? Вы, конечно, ни слова не сказали бы о своей сладострастной миссис Красицкой, так ведь? Так и продолжали бы выдавать себя за порядочного семейного человека. А потом республиканцы раскопали бы эту грязную историю, и нам всем была бы крышка — и вам, и вашей прелестной жене, и правительству, и партии!