Минотавр - Бениамин Таммуз

он все вспомнил и, одним прыжком выбравшись из постели, побежал в душ. Однако видение дома на холме не отпускало его. «Что они делают там сейчас, вот в эту минуту?» — подумал он и вдруг, как молодой жеребенок, стукнул ногой об пол…

9

Жесткий и однообразный распорядок новой жизни в сельскохозяйственной школе: подъем в шесть утра по звонку, душ и завтрак, занятия и обед, работа в поле, ужин и отбой в десять, когда свет везде был потушен, — все это привело к тому, что через месяц Александр готов был поверить, что вся его предыдущая жизнь протекала в том же ритме. Через несколько месяцев ясность наступила не только в повседневной жизни, но и в отношениях с сокурсниками. Времени на то, чтобы предаваться мечтаниям, самокопаниям и грезам, не было, как не было и сил ни на что, даже на то, чтобы написать письмо в те немногие свободные минуты в конце дня, когда они разбредались по своим комнатам после вечерней работы в поле. И только письма, время от времени приходившие от отца, возвращали его на короткое время в прошлую жизнь. К сожалению, в отцовских письмах, как близнецы похожих друг на друга, особых новостей не было, и это, вместо того чтобы поддерживать Александра, навевало на него грусть. В состоянии матери, писал отец, не видно было, увы, улучшений, сам отец, как всегда, работал, не покладая рук, того же, писал он, ждет он и от Александра: время быстротечно, писал он, и потому он надеется, что сын извлечет максимальную пользу из своего пребывания в сельскохозяйственной школе. Отец, кроме всего, выражал надежду, что Александр здоров и не жалеет, что расстался с домом, где сейчас совсем не весело.

И так — раз от разу, без изменений. Если не считать, что постепенно менялся почерк отцовских посланий, бывший раньше четким и ясным, он стал теперь небрежным — настолько, что иногда Александр с трудом разбирал некоторые слова.

Нахман из Тель-Авива, как и обещал, привез из дома пластинки; другие ребята тоже пользовались патефоном без особого стеснения. Самому Александру оставались только субботы, когда ребята разбредались по окрестностям в поисках развлечений или для занятий спортом. Тогда он мог слушать то, что привез с собой, или играть на виолончели, с каждым разом подчинявшейся ему все меньше и меньше.

Буквально накануне каникул к нему приехал отец. Его лицо осунулось, борода — длиннее обычного — была неухожена, а живот, совсем недавно плоский и сильный, стал дряблым и мешком свисал на ремень. Он стал меньше ростом, горбился и втягивал голову в плечи.

Зачем он приехал? Разумеется, повидать сына. Но и для того еще, чтобы удержать его от поездки домой. Он привез ему деньги, с помощью которых вполне можно было отдохнуть где угодно, даже в гостинице в Тель-Авиве, если уж на то пошло. Состояние матери ухудшилось. Насколько? Настолько, что Александру лучше этого не видеть. Конечно, надежда на улучшение есть — и как только это произойдет, отец сразу известит его, и Александр приедет их навестить.

Александр молча принял решение отца. Около часа они просидели одни в школьной столовой и пили плохой чай. Александр спросил отца, почему он сам вел машину — дорога была неблизкой, отцу, пожалуй, это было тяжело.

— Я уволил шофера, — сказал Абрамов-старший. — Зачем, скажи, мне нужен теперь шофер?

Он тяжело поднялся, прощаясь. Они расцеловались, и отец уехал.

Письма продолжали приходить, но все реже. И короче. Только однажды (это случилось к концу лета) пришло письмо длиннее обычного. Нет, в состоянии матери улучшений не было, но отец с грехом пополам кое-как управлялся с делами. Но и ему нужна передышка, отдых, которого дома он не найдет. А потому он решил на некоторое время уехать в Европу. Мать он оставляет в надежных руках домашнего врача и сестры милосердия, они справятся без него, он им не нужен. Он стареет… может быть, эта поездка в Европу — последнее, на что у него хватит сил, и прежде, чем они иссякнут, ему хотелось бы еще раз увидать дорогие ему места. Александр, писал отец, уже совсем большой и понимает, что ничто в этом мире не вечно, особенно люди. В молодости хочется чуда — от нетерпения, в старости остается только надежда. Он, писал отец в своем непривычно длинном письме, он не исключение. Он надеется на то, что в его отсутствие тоже произойдет чудо и маме станет лучше, хоть немного. Но пока этого не произошло, Александру нет смысла ехать домой; все необходимые распоряжения материального порядка отданы доверенному лицу семьи в одном из банков; эти деньги Александр может получить в любой момент. Отец надеялся, что когда, скорее всего в будущем году, они встретятся, им будет о чем поговорить. Без ненужной спешки. Есть много вопросов, которые надлежит решить.

Александр обратился в дирекцию школы с просьбой разрешить ему провести здесь все каникулы. Он вручил завхозу деньги на питание. Завхоз жил при школе постоянно и обещал решать с Александром все вопросы. Жена завхоза, могучая женщина лет сорока, сказала, что полностью одобряет решение Александра — он поступает разумно и не пожалеет, что остался.

10

Теперь исполнилась его мечта — у него была своя комната. Та же — только без жильцов, разъехавшихся кто куда. Теперь он мог без помех вернуться к виолончели. Он и вернулся, надеясь на чудо. Кроме того, он все время слушал пластинки и ежедневно делал записи в дневнике.

«В округе снова стреляют. Арабы подняли восстание — так они это называют. „Восстание против сионистского засилья“. На самом деле им все равно, кого убивать — евреев или англичан, они бандиты. Каждую ночь с той стороны, где раскинулись палатки бедуинов, раздается пальба. Там в основном кочует племя збех, но я не думаю, что стреляют они, им нет смысла присоединяться к арабским бесчинствам, ибо там находятся их посевы и их стада; им есть что терять. Иное дело — арабские шайки, спускающиеся с Гильбоа…

Я слушаю музыку каждый день и так же ежедневно пытаюсь играть сам. Сейчас я увлекся Моцартом, и очень сильно, — интересно почему? Почему раньше я не обращал на него внимания? Может быть, потому, что он на голову выше всех остальных? Другого объяснения у меня пока нет.

Маме все хуже и хуже; боюсь, что конец уже близок. Папа выглядит ужасно; в последнее время он очень постарел. В моем представлении он всегда был подобен скале; в последнюю нашу