Поджигатели (Книга 2) - Николай Шпанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Я еще не давал разрешения на погребение, - сердито сказал инспектор матери Рени. - Где свидетельство о том, что рот покойника осмотрен, что в нем нет золота?
Вдова дрожащими руками рылась в ящике того же стола, на котором стоял гроб. Инспектор откинул простыню, закрывавшую покойника до подбородка, и осмотрел его пальцы.
- А обручальное кольцо?
Вдова покорно протянула инспектору тоненький золотой обруч.
Он поставил в углу свидетельства печать и весело сказал:
- Можете ехать!
Прежде чем уйти, он окинул взглядом комнату и остановил его в углу за печкой, где стояла кроватка больного мальчика. Проследив за его взглядом, Цихауэр увидел лежащий перед кроваткой самодельный коврик из разноцветных лоскутков. В середине лоскутки образовали яркую красную звездочку.
Инспектор медленно подошел к коврику, подкинул его носком сапога и обвел взглядом молча сидевших крестьян.
Все угрюмо потупились.
- Возьми! - приказал инспектор стражнику и сказал пастору: - Теперь можете молиться. А с тобой, - он обернулся к Рени, - мы еще встретимся.
- Послушайте!.. - проговорил Цихауэр, но прежде чем он успел продолжить, Зинн схватил его за руку.
Инспектор и стражник ушли, громко хлопнув дверью. Зинн чувствовал, как дрожит локоть Цихауэра.
- Выйдем-ка, - сказал он.
Деревня была уже окутана густыми сумерками. Зажигались огни. Было очень тихо. Они стояли и молча курили. За их спинами неслышно выросла фигурка Рени.
- В Верхнем Визентале вас уже ждут.
Она еще постояла в нерешительности и пошла к дому.
- Через десять минут вынос, - не оборачиваясь, сказала она с порога дома.
Гроб несли на плечах вдоль деревенской улицы. Из домов выходили жители. Завидев процессию, они наскоро сбрасывали фартуки, облепленные стружкой, и присоединялись к хору крестьян. Некоторые выходили с фонарями и занимали места по сторонам процессии. Вскоре она была окружена цепочкой огней.
Последнее прибежище визентальцев не было уютным. Его обвевали ветры со всех сторон. Выветренные камни могильных плит стали шероховатыми, как руки лежащих под ними бедняков.
Было уже совсем темно, когда гроб отца Рени опустили в могилу. Она была неглубокой и узкой. Фонари крестьян освещали острые камни, торчавшие по ее краям. Опускаясь, гроб стукался о них. Еще громче стучали по его крышке каменья, заменявшие здесь горсть земли, бросаемую в могилу провожающими.
Рени отвела Зинна в сторону.
- Видите вон ту гору?
Зинн зажмурился, чтобы привыкнуть к темноте.
- Идите на нее, - сказала Рени. - Все время по гребню. Не спускайтесь в долину, там кордон. В пятистах метрах вас ждут друзья.
- Мы вам очень обязаны, товарищ Шенек, - сказал Зинн.
А Цихауэр взял руку Рени и, подержав в обеих своих, бережно поднес к губам.
- Мне пора, - сказала Рени, мягким усилием освобождая свою руку.
- Нижний Визенталь, Рената Шенек... Рени... - сказал Цихауэр едва слышно.
Она подняла на него глаза, но только повторила:
- Мне пора... Вам тоже...
Через минуту ее силуэт расплылся в темноте.
По примеру Зинна Цихауэр опустился между могилами и больно ударился при этом плечом о каменное надгробие.
Перед глазами Цихауэра качалось что-то большое, темное, похожее на дерево с плоской, растрепанной ветром кроной. То, что он принял за дерево, качнулось, и Цихауэр почувствовал нежное прикосновение к лицу. Он поднял руку и нащупал цветок. Цветок был маленький и, кажется, белый, с тонким стеблем, легко обломившимся под пальцами художника. Цихауэр бережно воткнул цветок себе в петлицу.
Лежать было неудобно. Острые камни резали колени и грудь. Но Цихауэр боялся повернуться, чтобы не произвести шума. На кладбище царила уже мертвая тишина. Было видно, как вдали спускаются к деревне точки фонарей.
Скоро туман скрыл деревню и окутал гребень горы и кладбище. Сквозь него Зинну не было видно ни луны, ни горы, на которую велела итти Рени.
- У тебя нечего хлебнуть? - шопотом спросил Цихауэр.
- Помолчи!
- Пора итти.
- Туман может подняться.
- Пятьсот метров - пять минут.
После некоторого молчания Зинн сказал:
- Хорошо, - и поднялся из-за своего камня.
- Постой! - спохватился вдруг Цихауэр и опустился на колени.
- Что еще? - недовольно спросил Зинн.
- Пустяки. Сейчас. - смущенно пробормотал Цихауэр, вынув из петлицы цветок и бережно пряча его в шляпу. - Вот и пошли!
И вот эти - едва ли уже люди
готовят новую войну.
Наделано очень много пушек,
ружей, пулеметов и прочего,
пора снова убивать людей,
иначе - для чего работали?
Насверлили пушек не для того,
чтобы употреблять их
в качестве водопроводных труб.
М.Горький
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
1
На этот раз плавание "Пирата" было обставлено с особенной пышностью. О его появлении в виду берегов Ривьеры газеты подняли такой шум, словно яхта прибыла не из Америки, а по крайней мере с Марса. Подробные описания пути были разосланы редакциям газет вместе с расписанием балов и развлечений, предоставляемых на борту "Пирата" гостям Джона Ванденгейма Третьего.
"Пират", как видение, появлялся то тут, то там; от него отваливал катер, забиравший на берегу почту, и яхта снова исчезала в синеве горизонта.
В газетной шумихе, поднятой вокруг яхты по приказу Ванденгейма, существенным обстоятельством, о котором не подозревал ни один из репортеров, было то, что самого Джона на борту "Пирата" не было. В то самое время, когда все считали, что он наслаждается прелестями Средиземного моря, Джон расхаживал по апартаментам парижского отеля "Крийон", в книгу которого был записан под именем Горация Ренкина, представителя адвокатской конторы "Доллас и Доллас". Ради сохранения тайны совещаний, происходивших у него каждый день с крупнейшими представителями французской политики, промышленности и банков, чуть ли не каждое из них созывалось в новом месте. Министры и послы, банкиры и промышленники приезжали в кабинеты дорогих ресторанов, в загородные виллы и в салоны кокоток, не доверяя ни секретарям, ни советникам, ни адвокатам истинного смысла и цели своих свиданий с Ванденгеймом. Когда могли, они старались остаться неузнанными. Они знали, что разглашение интриги, затеянной Джоном, не угрожая ему ничем, кроме расхода в несколько десятков тысяч долларов на затычку рта газетам, было бы для любого из его французских сообщников равносильно политическому самоубийству.
С одними из своих контрагентов, такими, как барон Шнейдер, барон Ротшильд или де Вандель, Ванденгейм вынужден был разговаривать вежливо и, в случае их упрямства или чрезмерной жадности, срывать потом гнев на Долласе. На других, вроде министра Боннэ, полковника де ла Рокка, Буллита или Абетца, он кричал так, как если бы они были его провинившимися лакеями.
Его приводила в бешенство неповоротливость французского кабинета в чешском вопросе. Вместо того чтобы взорвать франко-чехословацкий пакт и решительно отказаться от всякой возможности сотрудничества с СССР, министры-радикалы юлили перед общественным мнением. Они тряслись над своими портфелями, воображая, будто волка можно накормить, сохранив овец.
Ванденгейм вовлек в игру Боннэ, параллельно с обязанностями министра иностранных дел Третьей республики, много лет занимавшего должность главного юрисконсульта в банкирском доме "Братья Лазар". Джон пригрозил министру-юрисконсульту, что немецкая банковская группа "Д" лишит "Братьев Лазар" функций своего тайного представителя, если Боннэ немедленно не примет решительных мер к дискредитации пропаганды за сохранение франко-чехословацкого пакта.
На следующий день Боннэ прислав ему текст прокламации:
"Француз!
Тебе внушают, будто непроходимая пропасть отделяет требования Гитлера от уже достигнутых соглашений. Это ложь. Единственное разногласие - в вопросе о процедуре: должны ли немецкие войска вступить в Судетскую область, бесспорно признанную немецкой, до или после определения ее границ.
Ты хочешь, чтобы вороны клевали твои кости из-за этого "разногласия"?
На наш взгляд - вся Чехия не стоит костей одного пуалю".
Текст понравился Ванденгейму, но он назначил Боннэ свидание и новыми угрозами заставил его собственной рукой переписать прокламацию под предлогом нескольких мелких поправок. Получив этот документ, делавший министра его рабом, Джон переслал копию де ла Рокку вместе с чеком и с приказом: не позже утра "Боевым крестам" оклеить стены Парижа сотнею тысяч таких прокламаций. Когда это было исполнено, он, даже не дав себе труда поговорить с Боннэ, передал через Долласа, что господину министру предоставляется выбор: пресечь всякую попытку Франции оказать сопротивление немецкому вторжению в Чехию или увидеть расклеенным на стенах столицы и факсимиле его провокационного сочинения.
Боннэ исполнил все - и в тот же день получил через "Братьев Лазар" "тантьему" в полмиллиона франков и уведомление об удвоении его юрисконсультского оклада.