Супружеские пары - Джон Апдайк

— Каким тебе сегодня показался Фредди Торн? Правда, привлекательный?

Марсия засмеялась, звеня и поблескивая серьгами.

— Нисколечко! Он спросил, счастлива ли я в Эпплсмитвилле.

— А ты?

— Я была холодна, как лед. Пришлось ему отчалить. Бедная Джорджина!

— Он и меня об этом спрашивал. Более того, — Джанет не была до конца уверена, правильно ли поступает, но бенедиктин придавал смелости, — он предложил мне стать его любовницей.

— Невероятный болван! — сказал Фрэнк. Бренди был ему категорически противопоказан, тем более третья по счету рюмка.

— Почему ты нам это рассказываешь? — спросил Гарольд, вертя пальцами бокал.

— Не знаю. Удивительно, но его предложение показалось мне не таким уж глупым. Теперь, совсем облысев, он превратился в зловещего красавца.

— В красавца со сладкими речами, — подхватила Марсия, смакуя анисовый ликер.

— Ты мне отвратительна, Джанет, — сказал Гарольд. — Зачем ты вываливаешь это merde на людей, которые тебя обожают?

— Я обожаю ее наполовину, — уточнила Марсия.

— Два с половиной человека тебя здесь обожают, — поправился Гарольд. Deux point cinq.

— Не знаю… — протянула Джанет. — Наверное, жду, чтобы меня отговорили. Не понимаю, почему мужчины так оскорблены. Это введет в наш круг Джорджину. Разве нам не пригодится свежая кровь? Кажется, мы уже раз шестьдесят сказали все, что могли сказать. Мы все знаем про язву Фрэнка, про отца Фрэнка, который избежал язвы, потому что интересовался Китаем, про Шекспира, который уступает Китаю — кажется, кисловат; лично я рекомендую маалокс. Марсия уже заставила нас зазубрить, что ее папа и дедушка-епископ были святыми, что сама она ненавидела Лонг-Айленд, а здесь ей, наоборот, нравится, потому что здесь нет толстячков, играющих в бадминтон и подкладывающих в мартини оливки. Мы наслышаны про проституток Гарольда, про цветную девочку из Сент-Луиса, которой все мы в подметки не годимся…

— Свяжешься с Фредди — угодишь в монастырь, — заявил Фрэнк угрожающим тоном. — Я с тобой разведусь.

— В таком случае, — ответила ему Джанет, — мне бы пришлось вывести всю нашу компанию на чистую воду. Забавно было бы читать про нас в газетах! То, что само собой разумеется для близкого круга друзей, бывает очень трудно объяснить посторонним.

— Для меня очевидно, — сказал ей Фредди Торн в следующий выходной, оставшись вдвоем с ней на кухне Геринов (на этот раз вечеринку устроили они), — что ты никогда не любила Гарольда, а просто набросилась на него, чтобы сравнять счет с Марсией.

В один из будней она лечила у него зубы, и он, вооружившись бормашиной, добился ее версии происходящего.

— Как ты можешь судить, Фредди? — Она лакомилась сельдереем со сметаной, оставшимся от закусок. — Разве можно таким способом проникнуть в частную жизнь других людей? Когда мы с Гарольдом остаемся одни, он бывает таким, что ты представить себе не можешь… Он умеет быть неотразимым.

— Все мы это умеем, — последовал ответ. — Неотразимость — следствие женского решения не сопротивляться. — Казалось, что под толстыми стеклами его очков течет пот. У Фредди были серьезные проблемы со зрением. Недавно он обзавелся новым бором с водяным фонтанчиком и был вынужден часто протирать очки.

— Мне не нравится, когда любопытные тыкают в меня палкой. Сначала изволь превратить женщину в своего друга.

— Мы друзья с тех пор, как ты сюда приехала. — Он погладил ее голую руку. В соседней комнате, где была в самом разгаре болтовня, горели свечи. По-моему, — зашептал он, — ты занялась Гарольдом не для того, чтобы сделать другой паре больно, а чтобы к ним подольститься. Для такой роскошной и богатой особы ты чертовски не уверена в себе.

— А ты для близорукого олуха-зубодера чересчур самоуверен! Кстати, отстал бы ты от Фокси Уитмен. Она беременна.

— Поздравляю. Будет, кому плавать в американских подводных лодках. Она этого еще не знает, но со стороны видно, какая это перспективная штучка: женщины с такой розовой кожей неподражаемы в постели. У них сильнее бьется сердце.

— Какой же ты мерзавец! — У самой Джанет кожа была бледная, даже землистая.

Но впоследствии ей пришлось с ним согласиться: стремление угодить действительно становилось неотъемлемой частью игры. Эпплсмиты достигли состояния, при котором дружно испытывали одни и те желания и просто проявляли друг к другу вежливость. Женщины спали с мужчинами из жалости и обменивались мужчинами с безнадежным изяществом. Оба дома пропитались атмосферой чрезмерной заботы и нездорового гостеприимства. Фрэнка и Гарольда парализовала привычка к похоти; Джанет и Марсия в промежутках между ссорами были внимательны друг к другу, как притихшие родители в приемном покое травматологического отделения.

На следующей неделе Фрэдди поменял ей фарфоровую пломбу, а потом принялся названивать ей ежедневно ровно в полдень, предлагая переспать. Впрочем, места, где бы можно было этим заняться, он не называл, как и время встречи; она догадалась, что серьезных намерений у него нет: он довольствуется интимным ощущением от болтовни. Тем временем Гарольд, умолявший ее возобновить с ним отношения, потрудился заиметь ключ от пустовавшей днем холостяцкой квартиры на Бекон-стрит. Ей стало любопытно, как живут холостяки, и она отправилась с ним туда в пятницу, за два дня до баскетбольного матча, в котором Пайт сломал Фредди мизинец. Достаточно было окинуть квартиру взглядом, чтобы догадаться, что здесь свили гнездо гомосексуалисты. Слишком гармонично была подобрана мебель, в цветовой гамме доминировал оранжевый бархат. Один из жильцов рисовал, вернее, делал коллажи — наклеивал на рекламные объявления из журналов военные заголовки. Обнаженных красоток, брызгающих себе под мышки дезодорантами, он совмещал с разбомбленными крестьянами в лужах крови и Робертом Макнамарой, а в район лобка помещал карикатурные пушки. Получалось безобразно и зло, однако комната почему-то не шокировала — наверное, из-за цветущих магнолий на южной стороне улицы. Гарольд был вежлив, робок, по-отцовски заботлив, предавался трогательным воспоминаниям. Она позволила ему ее раздеть, быстро возбудилась, кончила одновременно с ним, потом, покурив и выпив вина, позволила ему кончить еще раз. После этого орудие оказалось надежно спрятанным, и он, утопая в ее телесах и весь дрожа, как после порки, вылизал ей веки, потом обсосал по одному пальцы ног. Ощущение было забавное до истерики, На следующий день, в субботу, она написала Фредди письмо:

«Дорогой Фредди, я благодарна тебе за твое отношение. Но я больше, чем когда-либо, убеждена, что мое будущее — это Фрэнк. Поэтому твои звонки должны прекратиться. Отныне, услышав твой голос, я буду вешать трубку. Почему бы нам не остаться просто хорошими друзьями? Пожалуйста! Не хочу менять зубного врача: у тебя все мои данные.

Твоя Дж.»

Письмо она отправила по адресу его кабинета в коттедже на улице Божества. Он получил его в понедельник, прочел с улыбочкой и не расстроился. Сначала хотел сжечь бумажку на газовой горелке в лаборатории, но потом, решив, что в его жизни не так уж много любовных тайн, выбросил скомканный конверт в мусорную корзину, а письмо спрятал в карман плаща, где его и нашла Джорджина, пока он был в клубе «Лайонс». На следующий день она поделилась своим испугом с Пайтом, чем нанесла ему несмываемое оскорбление.

Так что Фокси и ошибалась, и не ошибалась по поводу Джанет. Она переоценила степень ее свободы и промахнулась насчет степени сексуальности Фредди Торна. Он только казался агрессивным в отношении женщин, а на самом деле стремился обрести в их лице союзниц. Но тем летом догадки о любовной жизни окружающих захлестнули Фокси, как морская волна, и вышвырнули на берег в том месте, откуда Tap-бокс казался связкой разноцветного бисера.

Высланный из комнаты Пайт Хейнема получил кличку «Хо Ши Мин». Фрэнк Эпплби хотел сделать его Казановой, но Айрин сказала, что требуется реальный персонаж. Фрэнк возразил, что Казанова был не менее реален, чем они, но остальные утверждали, что никак к нему не относятся. Тогда Айрин предложила вице-президента Джонсона, но остальные запротестовали: слишком мрачный тип. Терри Галлахер назвала Хо Ши Мина, и это всех устроило. Лютня сделала Терри более человечной. Всю весну она брала уроки игры на инструменте у старушки в Норвелле. Она сидела с распущенными черными волосами, подобрав толстые губы, словно во рту у нее была монетка или леденец. Эдди, полюбовавшись Терри, предложил было переименовать Пайта в Джоан Баэз, но большинством голосов было решено остановиться на Хо Ши Мине. Джорджина пошла звать Пайта.

Дело было в последний воскресный вечер июня. Сирень, которую Пайт приметил еще раньше, когда мялся у ворот Фокси Уитмен, с первой же майской жарой роскошно зацвела. Первой распустились лавандовые бутоны, потом пошла аскетическая белизна, рядом с которой зелень листьев-сердечек выглядела дешевкой. Но со временем сирень отцвела, высохла, осыпалась и теперь понуро собирала пыль у гаражей. Стрела, самое изысканное из созвездий, зависла между Лебедем и Орлом — огромными поблескивающими аэропланами, ведомыми Денебом и Альтаиром; Млечный Путь казался в раскаленном небе мазком белил. Бесцельные, дурно организованные вечеринки, эти общественные сорняки, силились заполнить светлые вечера, подаренные «летним временем». Усталые теннисисты поглощали холодную колбасу и магазинную пиццу, а грязные заброшенные дети спали под колыбельное занудство, несущееся из телевизора: «Триумфальный тур президента Кеннеди по Западной Европе сегодня сменился приватными переговорами в английском Суссексе…»