Герои и предатели - Павел Яковенко

Сержант молчал, сцепив зубы. Встретили его пехотинцы угрюмо. Его проступок, на который они еще вчера бы не обратили никакого внимания, (а предоставься такая возможность, смотри, и сами бы сделали также), сегодня выглядел в их глазах уже как настоящее преступление. Николаев попросил их дать ему закурить, но никто даже и головы не повернул.

Минут через десять блокпост снова обстреляли. Но как-то не особо активно. Рота огрызнулась, явно экономя патроны, и духи куда-то отошли.

— Мы им пока не мешаем, — сказал Логвиненко Попову, — так, побеспокоят, и отойдут. Жаль, что мы тут сидим, как в клетке. И ничего не знаем… Наступление всегда лучше обороны. Ждать и догонять — хуже нет. Бездействие разлагает, а от постоянного напряжения может крышу сорвать… И очень хочется жрать…

Да, вдобавок ко всему, есть было нечего вообще. Сухпай добили еще вчера — никто же не рассчитывал на такое страшное развитие событий. По идее, сегодня уже должны были подвезти и горячую пищу, и свежую воду. Но теперь рассчитывать ни на то, ни на другое было невозможно.

Ладно, жратва. Без пищи человек может жить месяц, так что несколько дней продержаться можно. Но вот вода… Особенно доставалось раненым. Пить им хотелось постоянно, но командиры приказали «санитарам» экономить. И вообще, предупредили всех, чтобы воду экономили, потому что взять ее негде. У личного состава началось недоумение — это как? Почему? А где помощь?

Пришлось ротному и командиру батареи собрать в одном из блиндажей что-то вроде собрания, (раньше бы такое собрание наверняка назвали комсомольским).

— В общем, — прямо рубанул ротный, — у нас тут полная жопа! Помощи не будет. Пока. Там идут тяжелые бои, прорваться к нам не могут. Мы отсюда уйти тоже без техники не можем. Перебьют по дороге всех, как куропаток. Патроны надо беречь, воду беречь, жратвы не будет. Сколько дней придется сидеть в осаде, неизвестно.

— А курить? — кто-то робко спросил из притихшей солдатской массы, которую, казалось, откровение Логвиненко придавило как бетонной плитой.

— Что, курить? — переспросил ротный. — Нечего у меня курить для вас. Одна хорошая новость — заодно и курить бросите.

Никто не засмеялся. Лица были серые, унылые.

— Хватит дохнуть! — крикнул Логвиненко. — Будем сражаться, и отобьемся. Нам в атаку не ходить. Отсидимся. Только патроны экономьте — а то придется прикладами отбиваться. Все, давайте по местам. А то что-то давно никто в нас не стрелял!

Попов отправился вместе со своими бойцами, которые все, кроме Толтинова, были на собрании.

— Товарищ лейтенант, — неожиданно унылым голосом спросил обычно задорный Воробьев. — Это что происходит? Мы все погибнем?

Попов первоначально хотел ответить что-то в казарменно-бодром стиле, с юмором, перемешанном с сарказмом, но сразу в голову ничего не пришло, а потом пропало желание так грубо и пошло отвечать.

Юра ответил честно:

— Я не знаю. Если повезет, выкрутимся. Надо просто стараться делать то, что ты должен… Главное, в плен не попасть. У вас гранаты есть?

— Да, — закивали головами бойцы.

— Пользоваться умеете?

— Да, умеем.

— Вот для себя и оставьте, на всякий случай.

Но потом, увидев, как Рагулин совсем повесил голову, лейтенант решил все-таки его подбодрить:

— Но я думаю, до этого не дойдет. Должны к нам на выручку прийти. Мы же на связи все время с нашими. Они про нас помнят. Просто сейчас у них не получается добраться до нас… Но они обязательно доберутся!

Юра сказал это, и даже сам поверил в то, что сказал — настолько он был убедителен.

Следующие два дня прошли как один. Особого напора со стороны дудаевцев не было. В покое они, правда, не оставляли — постоянно обстреливали с разных сторон. Несколько минут интенсивной стрельбы — из снайперских винтовок, пулеметов, гранатометов, а потом противник уходил. Но через некоторое, не особо продолжительное время, появлялась новая группа.

Однако, стоит сказать, что с той стороны, где у блокпоста работал миномет, обстрелы почти прекратились.

— Жаль, что его по периметру нельзя таскать, — со вздохом сказал Логвиненко.

— И то скажи спасибо, что хоть с одной стороны перестали тревожить, — вяло ответил Попов. Буйствующий адреналин первого дня ушел из-за огромной усталости, и начало накатывать какое-то равнодушие. Хотя, точнее сказать, это было отупение. Надо было выспаться… Но спать почему-то было страшно. В голове у Юры страшной занозой сидела мысль, что если он сейчас уснет, то не проснется уже никогда. Спать хотелось страшно, а заснуть он не мог.

Однако, в общем-то, это было не самое ужасное. Гораздо хуже складывалась текущая ситуация.

Роте пока сильно везло, что на их блок не обращали особого внимания, так как он особой оперативной ценности не представлял. Если бы на роту еще раз навалились как следует, патронов у бойцов хватило бы максимум на несколько часов напряженного боя.

Логвиненко и так бегал по позициям, и со страшным лицом требовал у измученных бойцов экономить патроны, пугая их всеми мыслимыми и немыслимыми карами, земными и небесными. Особенно трясся ротный над гранатами для АГС.

Еды не было давно, но это было пока терпимо. Личный состав гораздо больше страдал от отсутствия курева. Но и это было настоящей ерундой по сравнению с тем, что закончилась вода. Несколько раненых уже умерло. Логвиненко и Попов заставляли себя заходить в блиндаж к раненым, но там, с их появлением, сразу начинались слезы и жалобы. А ни утешить, ни помочь чем-то своим бойцам офицеры не могли. Им было страшно стыдно и горько. И одно это чувство уже заставляло их бежать подальше от этого страшного блиндажа.

Было и еще одно горе. Трупы начали сильно пахнуть, и некоторое время мутило всех живых, кто находился на блокпосту. Потом чувство обоняния притупилось, и на запах просто перестали обращать внимания.

— Человек такая скотина, что ко всему привыкает, — философски заметил Воробьев.

Как показалось Попову, эта троица, постоянно занятая боевой работой, в хорошо укрытом от огня месте, на удивление приноровилась к текущей ситуации. Они почти успокоились и даже изредка шутили.

— Боезапас израсходован на две трети! — доложил Толтинов, и шмыгнул носом. Лицо у него было черное, в полосах, только зубы белели, да сверкали белки глаз. — Тут еще есть полтора десятка мин, но в них основных зарядов нет. Жалко, если просто так пропадут.

— Где я их возьму, рожу, что ли? — хмуро и недружелюбно ответил лейтенант. Не сдержался. Сказал, и сразу подумал, что зря сказал. Не стоило срывать собственное зло на бойцах.

— Ладно, — уже гораздо мягче сказал Юра. — Все нормально. Посмотрим. Подумаем… Иди на свое место.

Толтинов пожал плечами, развернулся, и ушел. Было видно, что он слегка обиделся…

Логвиненко уже в который раз просил по рации помощи у комбата. Юра зашел в тот момент, когда ротный получил новое, самое свежее сообщение.

— Мы не можем к вам пробиться! — орал Мязин. — У нас и второй танк подбили! И потери большие. У нас нет сил дойти до вас сейчас! Просто нет. Держитесь! Нам обещали резервы! Как только подойдут к нам — будем пробиваться к вам.

Мязин слегка лукавил. Пробиться, если бы на то было огромное желание, было можно. Но проблема была как раз с желанием.

Ситуация у его батальона до критической точки еще не дошла. Несмотря на существенные потери и в технике, и в личном составе — это была правда. Противник не наступал на этом участке города. Его отряды имели явно только одну цель — удерживать батальон на месте. Для этого позиции части постоянно обстреливались. А окружающая местность активно минировалась.

Тем не менее, если бы собрать все силы в кулак, и пойти на прорыв — то, наверное, прорыв был бы совершен. Другой вопрос — какой ценой? Сколько техники и бойцов пришлось бы погубить в этом броске?

Но и это было не еще все. Дело в том, что и батальон выполнял свою задачу. Ему было предписано блокировать эту часть города, не подпуская к нему резервы и боезапас для боевиков. Причем длина этого блокируемого участка для и без того не большого батальона, оставшегося к тому же без целой роты, была весьма приличной. Видимо, расчет составили без учета того, что часть батальона находилась на блокпосту. Еще бы — ведь находиться там вторая рота должна была только одни сутки…

Батальон, который должен был прикрывать часть окраины города от остальной Чечни, очень быстро сам оказался заблокирован, и превратился в некое подобие сосиски, окруженной тестом. Это произошло, как только боевики добрались до прикрываемой части города изнутри. Теперь батальон обстреливался с двух сторон — и с фронта, и с тыла.

В общем, как прекрасно понимал комбат, прорыв сил батальона к заблокированному и явно гибнущему блокпосту был практически равнозначен оставлению и сдаче позиции, на которой части было приказано находиться.