Поиск - 92. Приключения. Фантастика - Александр Крашенинников

— А вы?

— Тогда и мы начинаем болеть за пешку и расчищать ей дорогу. Если этого не делать, зритель, чего доброго, сам захочет сыграть. Вот мы и помогаем этой пешке пройти в ферзи и одновременно убираем старого…

— В этой игре может быть только один ферзь, — подсказал Пятницкий.

— Ферзь с правами пешки, — добавил Ихона. — Для этого мы всячески связываем его, чтобы он, не дай Бог, не начудил со своими идеями…

— Покушения, забавы, — догадался Ларист.

— Много чего, — сказал Ихона.

Сокура посмотрел на часы.

— Ваше время истекло, — проговорил он, — Оставляйте тут все как есть и пойдемте с нами…

Гости начали подниматься.

— А если я снова выступлю? — спросил Ларист.

Наступило молчание.

— Он ничего не понял, — сказал Пятницкий.

Ихона неторопливо подошел к углу, где я лежал, и носком сапога отшвырнул пистолет, к которому я тянулся.

— Увы, Анвар, вас никто не поддержит, — произнес он, подходя к окну. — Единственная сила у ферзя в этой игре — охранный батальон, присягнувший умереть за него… С чем он прекрасно и справляется… Иначе чем объяснить тот факт, что триста подземных террористов справляются с целой дивизией?..

— Армия, промышленность, сельское хозяйство — все в наших руках, — сказал Сокура.

— А народ? — тупо спросил президент. Впрочем, он таковым уже не был.

— Народ — зритель! — повысил голос Пятницкий. — Тебе же сказали — зритель. В этой игре он может только болеть…

— Только болеть, — задумчиво проговорил Ларист.

Ихона быстро отвернулся от окна.

— Идемте, Ларист, — сказал он. — Иначе нам придется убить вас, а это неприятно. Скоро здесь будет Лакуста…

— Двум ферзям в одной игре не бывать, — напомнил Сокура.

— Авентуза, вставай! — сказал Пятницкий. — Вертолет подан. Я лично вывезу вас к границе…

…Они не появляются ни на телеэкранах, ни на газетных фото… Их лучшая трибуна — пресса. Вот здесь они показывают себя во всем блеске — не найти им соперников по слогу, по умению вязать паутину слов. Если бы им надо было, они доказали бы, что мы живем внутри Земли, а звезды на небе — это огни городов Америки. С ними каждый раз открываешь для себя новую истину, которая перечеркивает старую. Они называют это законом отрицания отрицания, что ж, им виднее, и я не берусь утверждать иного.

Анвар Ларист никаких сомнений в их способностях не испытывал, как не испытывает их и сейчас, когда находится в Женеве и лечит свою то ли селезенку, то ли печень — он сам толком не знает. Когда я утверждаю, что у него цирроз и ему нужно покинуть Женеву, где так много любителей поупражняться со скальпелем в руках над живым телом, он только машет рукой и налегает на спиртное. Меня успокаивает лишь одно — Анвар Ларист умрет в возрасте семидесяти одного года, а это не так мало, если судить здраво.

Иногда к нам в гости приходят Аргамеддон и Янтрей. И тогда мы до утра режемся в золку…

Семен Слепынин

СФЕРА РАЗУМА

Так связан, съединен от века

Союзом кровного родства

Разумный гений человека

С творящей силой естества…

Еще во сне его слуха коснулись грустные и куда-то зовущие звуки свирели. Сознание просыпалось, и Василя вновь стали томить все те же непонятные чувства и мысли. Откуда приходит загадочный и неуловимый, как туман, пастух? Может быть, не из древних земных полей, а из далеких космических пастбищ?

Мысль до того странная, что Василь окончательно проснулся и рассмеялся. Космические пастбища! Надо же придумать такое. Тут же вспомнил, что через час, когда в полях рассеется туман и вместе о ним уйдет таинственный гость, с внеземной станции спустится другой пастух — профессор дядя Антон. Вот этот никуда не уйдет, с ним можно поговорить, узнать много нового.

За окном уже вовсю трещали воробьи, утренние лучи медленно сползли по стене комнаты и коснулись косяка дверей. Василь вскочил, принял волновой душ, позавтракал и босиком помчался за околицу села.

Поля дымились, искрились травы, и от обжигающе холодной росы захватывало дух. Вот и роща Тинка-Льдинка, похожая по утрам на струнный оркестр — так много здесь было птиц. За рощей степь. В ее просыхающих травах уже путались пчелы, а на пологом холме паслись лошади. Это как раз тот самый небольшой опытный табун, который изучает ученый пастух дядя Антон.

Василь подскочил к своему знакомцу — недавно родившемуся жеребенку, обнял его шею, гладил гриву и приговаривал:

— Хороший ты мой. Хочешь, мы будем с тобой дружить?

— Он хочет к своей маме, — услышал мальчик голос профессора. — Отпусти его. Это еще совсем малютка, сосунок.

Жеребенок смешными неумелыми шагами подошел к своей маме — светло-серой кобылице Стрелке, встал под ней, как под крышей, и начал сосать молоко.

— А имя ему еще не придумали? — спросил Василь.

— Пока нет. Хочешь что-нибудь предложить?

— Вчера бы говорили, что он из старинной породы орловских рысаков. А что, если назовем его Орленком?

— Хорошее имя, — одобрил дядя Антон.

Мальчик сел рядом с высоким светловолосым профессором и задал все тот же вопрос о постоянно тревожившем его воображение ночном пастухе: кто он?

— Кто его знает, — дядя Антон пожал плечами. — Он пасет лошадей только ночью. Но как пасет! Лошади так и льнут к нему. И чем он их приворожил?

— А вы хоть раз видели его?

— Нет. И пытаться не следует. Он этого не любит.

— А что, если он не земной пастух? А что, если он приходит из древних космических пастбищ?

— Космических? Ну это вряд ли, — рассмеялся профессор. Он встал, подошел к Стрелке и посмотрел ей в глаза. Потом сел на бугорок и задумался. Василь понял, что сейчас лучше не мешать ученому пастуху.

Мальчик отошел в сторону и сел под могучим, давно полюбившимся ему тополем. Его крона так разрослась, что казалась густым зеленым облаком. «Тополь-бормотун» — так называл его про себя Василь. И в самом деле: более болтливого дерева не было в окрестных лесах и рощах. Стоило пронестись ветерку, как его ветви и листья начинали переговариваться, шуметь. И даже когда ветер стихал, тополь долго не унимался и продолжал бормотать. Может быть, там шепчутся дриады? Василь поднял голову, но в зеленой полумгле увидел лишь пляску острых, как иголочки, солнечных лучей и птичьи гнезда.

Василь взял из Памяти книгу. Но не читалось. Его внимание привлек небольшой табунок лошадей, проскакавших вдали. Но это обычные лошади. Совсем иное дело табун, где родился Орленок. Такого табуна в мире больше нет…