Обойма ненависти - Николай Леонов

– Понятые готовы? – спросил Гуров через плечо.

Сузиков ввел в комнату молодого парня и женщину в домашнем халате. Наверное, соседей.

– Уважаемые понятые, – сказал мужчина-следователь. – Вы видите на руке женщины, сидящей перед вами на диване, золотые часы с тонким золотым браслетом. В вашем присутствии мы их изымаем у подозреваемой Филипповой. Капитан!

Сузиков натянул на руки поданные ему экспертом тонкие перчатки, подошел к Оксане и снял с ее запястья браслет с часиками.

– Теперь я прошу понятых пройти на кухню, – предложил следователь. – Там наши криминалисты сейчас установят соответствующие приборы и исследуют изъятые часы на предмет нахождения на них остатков пороховых газов и частичек несгоревшего пороха.

– Вот так, Михаил Александрович, – сказал Гуров. – Вот к чему приводит женская любовь. Оксана искалечила жизнь человеку, чтобы попытаться быть все время рядом с вами и попытаться завоевать вас. Точнее, завладеть. Вы думали, что у вас есть друг, который приходит к вам иногда в гости с женой. А он от вас давно отдалился, брошенный, наедине со своими комплексами. Это она постоянно пилила Антона и заставляла ходить к вам. Она его воспитывала, заставляла изображать, что вы еще дружите… Нелепо, но именно Оксана сделала так, что вы все еще дружите. Точнее, видитесь как друзья. А на самом деле это видимость.

– Я искалечила жизнь? – вдруг сиплым голосом спросила Оксана.

Гуров посмотрел на женщину с интересом. Начнет или не начнет говорить? А как она постарела за эти минуты… Она ведь ровесница мужчинам, а выглядит сейчас лет на десять старше. Как ее изъела любовь и вынашивание преступных планов!

– Я искалечила… А кто-нибудь подумал, как искалечена моя жизнь? Я его любила! И сейчас люблю. Вы, менты, и представления не имеете, как могут любить женщины, как они всю жизнь отдают ради того, чтобы получить свое, чтобы дождаться того, чего они заслуживают…

– Отдают? – удивился Гуров. – Пока что я убедился, как они берут жизнь. Чужую жизнь ни в чем не повинного человека.

– Неповинного, – со злостью выпалила Оксана. – Это она во всем виновата! Только она. Она перешла мне дорогу, она отняла у меня любимого, она помешала мне быть счастливой… Кому я искалечила жизнь? Этому ничтожеству? – Оксана ткнула пальцем в Антона. – Да я ему все дала! И себя ему отдала, радоваться должен. Он пользовался моим телом как хотел. Много лет. Я холила и лелеяла его дурацкое творчество, убеждала его, что он талант. Я создавала ему все условия, поила и кормила, потому что он сам был не в состоянии принести в дом ни копейки. А кто договаривался о выставках? Кто размещал его картины в салонах, на презентациях, кто договаривался в издательствах? Он сам? Хрен вам, это все я. Да без меня он бы сейчас на мусорке рылся в поисках куска хлеба! И Михаилу я говорила, просила его, чтобы помог, нашел для друга работу, договорился с барыгами, которые картинами торгуют…

– Убийца, – прошептал Антон, качая опущенной головой.

– Ничтожество неблагодарное, – парировала Оксана. – Да, я убила. Я единственная из всех вас, кто что-то делал, кто еще способен изменить, устроить этот мир… Вы амебы! Я для вас жила…

Гуров поднялся из кресла и подошел к окну, бросив через плечо, чтобы Оксану увели. Дождь на улице понемногу перестал. Мокрый асфальт темнел лужами и ворохами разметенных из куч опавших листьев. Облака неслись низко, почти цепляясь за крыши многоэтажек. И из-за серо-белых облаков проглядывало такое же серое мутное небо.

– Ну, вот и все, ребята, – повернувшись лицом в комнату, сказал Гуров. – Мы свое дело сделали, а вы уж живите теперь как знаете. Или как сможете.

Сыщик смотрел, как в разных концах комнаты сидели двое мужчин с опущенными головами. Они не смотрели друг на друга, хотя когда-то были большими друзьями. Но что-то в их дружбе было такое, что и привело вот к такому результату.

– Зачем тебе был нужен весь этот спектакль? – поинтересовался Крячко, когда они уселись к Гурову в машину.

– Наверное, старею, Стасик, – невесело усмехнулся Гуров. – Тянет не только ловить преступников, но и пытаться лечить души тех, кто своим равнодушием к окружающим его близким людям приводит к преступлению других. Или позволяет преступать закон. Ну, уж если не лечить, то, по крайней мере, ставить диагноз.

Гуров с минуту сидел молча, потом спросил:

– Стас, ты можешь честно и откровенно ответить мне на один вопрос? Только честно, как другу. Если не можешь, то не отвечай.

– Конечно, могу, – уверенно ответил Крячко без всякого удивления.

– Скажи, Стас, а ты не обижаешься на меня? Нет у тебя, пусть глубоко в душе, обиды?

– Ты дурак, Лева! – убежденно ответил Крячко.

– И все? А может, расшифруешь свой глубокий по смыслу и весьма широкий по содержанию ответ?

– Эх, Лева, – вздохнул Крячко устало. – Ну, давай расшифрую. Я ведь понимаю тебя гораздо лучше, чем тебе кажется. И сейчас понял тебя прекрасно. Особенно после устроенного тобой спектакля. Да! Никогда не думал, что ты можешь вот так комплексовать. Ты ведь подумал вон на том примере, – Крячко кивнул головой на верхние этажи дома, – что старый друг Стас, которого ты знаешь тысячу лет и с которым тысячу лет работаешь вместе, страдает тайно, со стенаниями в подушку по ночам, что он на вторых ролях? Двадцать лет в помощниках! Лева, мы с тобой старые матерые полковники. Мы сто раз ходили под смертью рядом, мы постоянно роемся вместе в дерьме. Мы с тобой привыкли четко и конкретно оценивать людей, которых подозревали, просчитывать шаги преступников, которых разыскивали. Нам ли с тобой быть такими, как вон они, эти Лукьянов и Филиппов?.. Хочешь честно? Получи честно. Ты мой начальник не потому, что тебя им Петр назначил, а потому, что ты во многом превосходишь меня. Я это прекрасно знаю. Я четко понимаю, на что способен, а на что нет. Знаю, что я хороший помощник, лучший помощник на свете. Я не первый, я второй, но за это ты меня и ценишь. Это очень важная роль – роль незаменимого помощника. А еще ты меня за это любишь, потому что в дружбе, как и в работе, есть первые, а есть и вторые, есть ведущие, а есть ведомые. И пошел ты к черту со своими соплями, старый ты брюзга! Разнюнился тут… За что тебя Маша любит? Ума не приложу.

– Спасибо, Стас, я тебя тоже люблю, – усмехнулся Гуров.

Ему в самом деле стало легче. Вот так просто и по-мужски Стас его отчитал – и все снова на своих местах. И душа на месте.

– Ты лучше скажи, – переменил Крячко тему разговора, – что это за название последней версии ты выдумал – точка экстремума?

– Это, Стас, математический термин. Случайно по телевизору услышал. Я, сам понимаешь, математик не великий, поэтому в терминах объяснить не смогу. Это, применительно к нашим делам, точка наивысшего накала. Когда обстоятельства, поступки, мысли сочетаются таким образом, что человек способен на максимальный для себя поступок. Вот у Оксаны все копилось в душе, она сама себя накручивала и в результате решилась на такое… максимальное для нее. И у муженька ее бесхребетного тоже достигнута точка экстремума. Это когда все факторы вокруг, которые определяют жизнь и поступки людей, приводят как раз не к максимальному накалу, а к максимальному опусканию вниз. Или на дно жизни, или на дно самого себя. Минимальная точка. Или максимально низкое значение человека.

– Минимальные, максимальные… А страдают средние, – задумчиво произнес Крячко.

– Что? Средние?

– Ну да. Те, которые просто живут, живут нормальной жизнью. Александра Лукьянова, например. Ты знаешь, Лева, у них на участке стоит березка. Лукьянов мне как-то сказал, что жена долго отстаивала ту березку во время планировки участка. Ландшафтный дизайнер очень настаивал удалить дерево. Оно для нее было чем-то своим, естественным. Не принадлежало к супердизайну участка, не было частью пустыря. Говорят, она березку очень любила. Весной ждала, когда дерево запушится молодой листвой, осенью – когда листья начнут желтеть. Я представил себе, как это здорово. Просыпаешься утром, а березка как будто светится ярким желтым светом на солнце. Очень красиво.

– Романтическая ты натура, Стас. Только к чему ты все это?

– К тому, Лева. Александра жила простой нормальной жизнью, без этих экстремумов. Имела семью, растила дочь, ухаживала за домом, за мужем. Все у нее было просто, понятно и нормально. Рассчитано на годы вперед, размерено, спокойно и счастливо. А тут нашелся человек – «экстремал», «экстремист», как ее там назвать-то?.. Короче, человек с экстремумами. И все это ударило по среднему нормальному человеку.

– Да, Стас, – заводя двигатель машины, сказал Гуров, – так в нашей работе всегда. Нормальные люди и страдают от тех, кого мы ловим. За это я и люблю нашу работу. Я бы даже сказал – уважаю.

Машина вывернула от бордюра и ринулась двором на улицу в поток других машин. Снова заморосил дождь, с унылой тоскливой монотонностью напоминая, что лето теперь уже окончательно закончилось…