Остров - Михаил Васильев

Традиционно стоя в кустах, обнаружил, что молния на штанах сломана. Редкий случай. В последнее время молнии на штанах как-то не ломались: то ли они стали прочнее, то ли он стал менее порывист в движениях. — "Нелепое наблюдение".

— Когда-то давно ехал и думал, что за земля такая: Манчжурия, Халхин-Гол, — раздавался где-то голос Демьяныча. Старик уже ни один раз вспоминал все это. — Теперь гляжу, даже здесь земля есть. Долго везли, долго, будто на тот свет… А что, за границей люди тоже такими же дураками живут?

— Да нет, в общем-то, — Еще один голос, незнакомый. Кто-то говорит с жестяным акцентом, пропуская мягкие знаки. — У них дураками быть не модно. Сложностями не хвалятся.

— Рекордные, самые длинные ночи — на экваторе, — Это, конечно, Чукигек. — Интересно, далеко мы от экватора?

Затянувшаяся новогодняя ночь. Кажется, они встречают Новый Год.

"Или было что-то еще?.. Нет больше Козюльского. Нигде. Я это не только понимаю, а просто чувствую. А все остальное, все эти райские кущи, — ерунда, просто детские сказки. Если бы человек жил двести-триста лет и не сползал с ума после шестидесяти, он бы изживал свою религиозность. Физиология — это все."

Его мысленный монолог перестал быть мысленным, он говорил это все кому-то. Где-то в черных кустах неподвижно сидела смерть. Не абстрактная и невидимая, а настоящая, из детства, с когтями и клыками, та, что появляется, когда гаснет свет. — "Разве можно людям умирать!"

— Эй, вы! Кто это все придумал? — закричал он, задрав верх голову. — Боги? Иисус ваш Христос?

— Кто там у вас орет? — доносилось изредка. — Если бы мой земляк И. Христос увидел все это, он бы сказал: Я смеюсь со всего этого бардака.

Мамонт, потеряв равновесие, с размаху сел, потом лег — головой в песок.

— Древний ты совсем… — доносились голоса. — И его видал?

— Нет, Христа, правда, не видел, уже не застал, зато многих других… В восемнадцатом году даже наркомвоенмора Троцкого встречал, в Свияжске. Гляжу, вот он перед строем, красный Наполеон, организатор наших побед. И тоже еврей: очки, смоляная бородка клинышком, на лошади сидит как коровья лепешка…

Вверху качались кроны пальм. Какая-то гигантская черная птица пролетела, заслонив половину неба. Прошел, по-пьяному загребая ногами песок и прижимая к груди котелок, покойный Козюльский. Потом оказалось, что рядом стоит, в белом кителе и шортах, Белоу. — "Ты же мертвый", — подумал Мамонт. — "Ну и что?" — вслух отозвался Белоу. — "Действительно, ну и что?"

— Прекрасно сохранился, — сказал Мамонт.

— Ну, я можно сказать новопреставленный, — отозвался, польщенный вроде, Белоу. — Всего полгодика на дне, полгодика.

В темноте все звучал чужой голос, кто-то бубнил с тем же жестяным еврейским акцентом:

— …И убили красного Наполеона.

— Ты то сам не убивал? — "Это Демьяныч!"

— Нет. Я тогда совсем молодой был.

— А у тебя, интендант, дети-внуки есть?

— Были какие-то, теперь разбежались… Ну да, и сам разбежался. Сорок лет прожил в той стране евреем, такое кому угодно надоест.

"Эй, ты где? — мысленно воззвал Мамонт. — Ты почему невидимый? Не заболел часом?" Белоу исчез. На его месте появился кто-то черный, горящий в темноте красными глазами-углями.

— Раньше таких больших чертей, как вы, не видел, — заговорил Мамонт. — Не имел чести общаться.

— Мать моего Пенелопа, — твердил где-то свое Демьяныч. — С одним ножом на нее ходил…

— Я тоже женщин любил… — звучал его собеседник. — Давно.

"Хорошо выглядеть добрым перед покойным, — доносилось совсем издалека. — Нетрудно. Перед живым вот…"

— А жена на меня со сковородкой, — Опять Демьяныч. — Сковорода у нее чугунная хорошая была. Владела виртуозно. Боевая была подруга, молодец. Вообще хорошо жили, весело… Куда-куда… Умерла… Отчего, от ножа. Не любила ножа, змея… Как не посадили. Еще как посадили.

— Ты кто? — спросил, глядя в чернильную темноту, Мамонт. — Ты там, у себя, такого Козюльского не встречал? Семена Михайловича?

— Зовите меня "Ваше величество", — донеслось из мрака. — Позвольте представиться, крысиный король.

— Как же, слышал, рассказывали. Хотя, пардон, не таким вас представлял. — Где-то не здесь будто звучащие слова сразу забывались, быстро исчезали в сознании, как во сне. — А у тебя рога есть?

— У нас можно принять любой облик. Это допускается… Возможно, я выпил лишнего и выдаю секреты, но для Вас, ваше превосходительство, господин губернатор… Антр ну. Могу даже организовать обзорную экскурсию.

— Да нет, я подожду. Есть время подготовиться. Как хоть у вас, под землей, с порядком? Законно беспокоюсь.

— Да любой облик… Сюрприз для новичков. Опять антр ну, женщин это деморализует. Смешно. Первое их желание там, у нас, стать необыкновенно изящной. Идеальной. Иногда странно они этот идеал представляют. И привлекательной. Для мужчин, конечно. Хотя какие уж в аду мужчины. Забавно: каково оказаться без плоти тому, кто интересами этой плоти только живет. Многого не хватает в аду. Никакой цивилизации. Хотя некоторым у нас нравиться больше, чем здесь, на поверхности. Дело вкуса, конечно.

Иногда, периодами, в этой речи что-то исчезало, потом оказывалось, что смысл, хотя слова звучали, вроде бы, по-русски. Кажется, они даже говорили одновременно:

— У нас тут один чувак поет хорошо, — твердил Мамонт. — Как-то слушал его, и будто какая-то трещина в ваш космос приоткрылась. Тогда понял, что такое "божественный промысел" и еще "музыка сфер". Узнал, что дальше где-то есть эти сферы.

Черный в темноте что-то говорил, кажется, соглашаясь.

— Вы рассуждаете так же как я, Ваше величество. А я то думал, что я один умный, — Становилось все жарче, нездешняя адская жара пекла сбоку. Резко обожгло руку, очнувшись, он понял, что попал этой рукой в угли костра.

— А хорошо здесь пьяному: где упал, там и спи: тепло… — доносилось откуда-то. Мамонт еще не понял в каком из миров прозвучали эти мудрые слова. В голову проникал запах пыли.

"Опять пьяный? Когда это я?"

— А где интендант? — раздавались голоса.

— Еще один любопытный. Ушел. Удалился к месту службы.

— Я думал вчера, помрет интендант, околеет с вина.

— Сбежал гад. А то бы помер, конечно. Совсем гнилой был. Зато, как видишь, Семен к опохмелению ожил.

— Значит научились мертвецов оживлять.

— Да, только скрывали открытие от народа… Хорошо погуляли на твоих похоронах, жаль, тебя не было с нами.

— А ты кровь не пьешь?

— Нет, кровь не люблю, — хрипло зазвучал голос покойного.

— А водку?

— Водку буду… Да живой я, живой. Советским языком тебе говорю.

— Мы тебе, в чифирбак твой, спирту налили, по новому обычаю острова Мизантропов. Ибо старых обычаев у нас нет.

— Спирт ваш я еще в могиле выпил. Лежу думаю: вот и дождался собачьей смерти.

— И котелок не забыл. Смотрю идет мертвый и котелок свой к груди прижимает. Нет, мелко мы тебя в этот раз закопали. Ты зачем выкопался?

— Выпить захотел и выкопался, — звучал недовольный голос покойника. — Зарыли гады. Лежу, закопанный, и думаю: ну вот и пришла она, смерть. Крепко в голову ударило, да…

— Зато теперь сто лет проживешь.

— Да, не принимает меня земля.

— Что ты мне кружку свою суешь? — недовольно заворчал рядом Кент. — Ну и мощный же придурок.

— Штрафную мне давайте, — простужено сипел Козюльский. — Побольше… Полнее лей, давай.

Лежать дальше как-то не имело смысла. Мамонт с трудом сел. Было светло, но еще прохладно. Рядом стоял с пустой кружкой живой Козюльский с незнакомым, опухшим до неподвижности, черно-синим, как у вурдалака, лицом.

— А, Семен, — с трудом сказал Мамонт, преодолевая похмельную слабость. — Давно тебя было незаметно. Ты же умер, — добавил он нелепую фразу.

— Вот и я ему то же говорил, — мрачно сказал Кент. — Не признается.

— Да не, не умер, задержался, — прохрипел Козюльский. — Поторопились вы меня закопать. Не добил меня еще алкоголизм. Говорят, вот и Иисус Христос тоже когда-то воскрес… — начал он.

Мамонт сморщился, пережидая приступ стыда:

"Небось, лежал и слушал, что я вчера говорил", — Внутри закипало похмельное раздражение.

— Совсем мозгов у этого не осталось, — пробурчал Кент. — В тех местах, где должны были быть.

— Опять не рад, — медленно сказал Мамонт. — Все ворчишь. Обнял бы друга.

— Я не некрофил, — недовольно пробормотал тот.

Ближе подошли, стоявшие в стороне, Пенелоп и Чукигек.

— Ну как там, на том свете? — поинтересовался Пенелоп. — Искупался в котле с битумом?

— В первый раз до смерти упился, — с непонятной гордостью хрипел Козюльский. — Закопали гады…

— Зато уж теперь твердо на путь исправления?..

— Да нет, — не сразу серьезно ответил Козюльский. — Видать, так и буду… До следующей смерти.