Исповедник - Дэниел Сильва

Шамрон посмотрел на часы в корпусе из нержавеющей стали. С момента исчезновения Габриеля и девушки прошло восемь часов. Операцией руководил он сам, но последствия неудачи могли сказаться на Льве. Габриель приблизился к разгадке тайны убийства Бенджамина Штерна, но Лев и слышать не желал о продолжении расследования. Не Лев, а жалкий львенок, презрительно подумал Шамрон. Малодушный, трусливый бюрократ. Человек, чье врожденное чувство осторожности так резко контрастировало с отвагой и дерзостью самого Шамрона.

– А мне это нужно, Ари? – кричал Лев. – Европейцы и так обвиняют нас в том, что мы ведем себя подобно нацистам на оккупированных территориях, а тут еще одного из твоих головорезов подозревают в подготовке покушения на папу! Скажи, где его найти? Помоги мне притащить его сюда, прежде чем разразится такой скандал, что вся твоя любезная служба разлетится на кусочки. Раз и навсегда.

Возможно, Лев был прав, хотя от одной мысли об этом у Шамрона сжималось сердце. Проблем у Израиля хватало всегда, а сейчас особенно. Шахиды взрывали себя на рынках. Багдадский вор все еще пытался выковать ядерный меч. Не самое лучшее время затевать ссору с Римско-католической церковью. Не самое лучшее время возобновлять давний спор.

Перед его внутренним взором встала картина из давнего детства. Захолустная деревушка неподалеку от Кракова. Бушующая толпа. Разбитые витрины магазинов. Горящие дома. Люди с перепачканными кровью палками. Изнасилованные женщины.

Христопродавцы!

Еврейская мерзость!

Смерть жидам!

Такой осталась в памяти ребенка польская деревня. Мальчика послали в Палестину, к родственникам, жившим в Верхней Галилее. Родители предпочли остаться. Мальчик подрос и, вступив в «Хагану», принял участие в войне за возрождение Израиля. Когда государство начало создавать собственную систему безопасности, мальчика, уже ставшего молодым человеком, пригласили на службу. Он стал почти мифической личностью, когда в бедном пригороде к северу от Буэнос-Айреса схватил за горло человека, отправившего его родителей, как и еще шесть тысяч человек, в лагеря смерти.

Шамрон поймал себя на том, что крепко зажмурился и вцепился в железные перила балюстрады. Он сделал глубокий вдох и медленно, один за другим, разжал пальцы.

В голове сама собой возникла строчка из Элиота: «В моем начале мой конец».

Эйхман…

Как могло случиться, что этот убийца миллионов, этот кровавый бюрократ смерти, составлявший графики движения поездов геноцида, оказался в тихом и спокойном пригороде далекого Буэнос-Айреса? Кто позволил ему жить после несметных злодеяний? Кто простил ему гибель шести миллионов? Конечно, Шамрон знал ответ, потому что каждая страница досье Эйхмана отпечаталась в его памяти. Подобно сотням других убийц, он ускользнул по так называемому монастырскому маршруту, пролегавшему через цепь монастырей и других церковных учреждений, протянувшуюся от Германии до итальянского порта Генуя. В Генуе он нашел убежище у францисканцев, а потом с помощью церковных благотворительных организаций получил фальшивый паспорт и стал беженцем.

14 июня 1950 года Эйхман покинул приютивший его францисканский монастырь и взошел на борт «Джованны С» – корабля, отправляющегося в Южную Америку… Чтобы начать там новую жизнь, подумал Шамрон. Глава католической церкви не нашел слов, чтобы осудить убийство шести миллионов, но его епископы и священники дали кров величайшему преступнику. Этого Шамрон понять не мог. Для такого греха не существовало прощения.

В памяти снова всплыл истеричный голос Льва, распинавшегося в своем кабинете в Тель-Авиве. Нет, подумал Шамрон, он не станет помогать ему в поисках Габриеля. Он сделает наоборот – поможет Габриелю узнать, что случилось в монастыре у озера, и найти тех, кто убил Бенджамина Штерна.

Легкой и уверенной походкой принявшего решение человека он вернулся в дом и прошел в спальню. Гела лежала на кровати и смотрела телевизор. Шамрон достал чемодан и начал собирать вещи. Жена то и дело поглядывала на него, но ничего не говорила. За сорок лет совместной жизни она видела такое не раз. Собрав вещи, Шамрон сел на кровать и взял Гелу за руку.

– Ты ведь будешь осторожен, Ари, правда?

– Конечно, любимая.

– Ты не будешь курить, правда?

– Никогда!

– Возвращайся поскорее.

– Я вернусь скоро.

Он поцеловал ее в лоб.

Что его угнетало, так это необходимость отправляться с визитом в офис на бульвар Царя Саула. Там его ожидала неприятная и крайне унизительная процедура: расписаться в служебном журнале в фойе и приколоть дурацкую бирку к карману рубашки. Он не мог больше пользоваться своим старым личным лифтом – теперь эта привилегия перешла ко Льву – и был вынужден втискиваться в кабину обычного вместе с мальчишками и девчонками из секретариата и архива.

Шамрон поднялся на четвертый этаж. Ритуальное унижение на этом не закончилось – Лев вымещал на нем свое раздражение. Никто не принес Шамрону кофе – пришлось тащиться в столовую и довольствоваться жидкой бурдой из автомата. Потом он прошел по коридору к своему «кабинету» – голой комнате размером не больше кладовки, с сосновым столом, складным металлическим стулом и пахнущим дезинфектантом телефоном с отколотым уголком.

Шамрон сел, открыл портфель и достал присланную из Лондона фотографию, ту самую, которую сделал Мордехай у дома Питера Мэлоуна. Он просидел над ней несколько минут, положив локти на стол, прижав пальцы к вискам. Дверь то и дело открывалась, в кабинет заглядывала и тут же исчезала чья-нибудь голова. Широко раскрытые глаза смотрели на него с нескрываемым любопытством, как на некоего экзотического зверя. «Да, точно. Старик снова бродит по коридорам Конторы». Шамрон ничего не замечал. Все его внимание занимал человек на фотографии.

Наконец он поднял трубку телефона и набрал номер архива. Ему ответила девушка, судя по голосу – только что окончившая среднюю школу.

– Это Шамрон.

– Кто?

– ШАМРОН, – раздраженно повторил он. – Мне нужны материалы по кипрскому похищению. Если не ошибаюсь, 1968 год. Вас тогда, возможно, еще и на свете не было, но уж постарайтесь.

Он швырнул трубку на рычаг и стал ждать. Через пять минут в дверь постучали, и в комнату протиснулся молодой парень с выцветшими глазами. Его звали Йосси.

– Простите, босс. Девчонка новенькая. – Он подал папку. – Вы это хотели посмотреть?

И Шамрон, как нищий, протянул руку.

Дело было из числа тех, которые не давали повода для гордости. Летом 1986 года министр юстиции Израиля Меир Бен-Давид отправился из Тель-Авива в трехнедельный круиз по Средиземному морю на собственной яхте с двенадцатью гостями и пятью членами экипажа на борту. На девятый день круиза, во время стоянки в порту Ларнаки, яхта была захвачена группой террористов, которые заявили, что представляют организацию под названием «Палестинские боевые ячейки».

Об операции по освобождению пленных не могло быть и речи – кипрские власти хотели, чтобы проблема была урегулирована как можно быстрее и без лишнего шума. У израильского правительства не осталось иного выхода, как пойти на переговоры, и Шамрон открыл канал связи с руководителем террористов, который говорил по-немецки. Все закончилось через три дня. Заложники были освобождены, террористы получили возможность беспрепятственно уйти, а еще через месяц из израильских тюрем были отпущены более дюжины закоренелых убийц из ООП.

Публично Израиль всегда отрицал, что состоялся элементарный обмен по принципу quid pro quo – услуга за услугу, но этим заявлениям, разумеется, никто не верил. Для Шамрона тот случай стал унизительным поражением, горечь которого ощущалась и теперь, спустя годы, когда он стал перелистывать страницы документов. На глаза ему попалась фотография руководителя террористов. Сделанная с большого расстояния, нечеткая, зернистая, она не имела практически никакого значения – просто лицо, скрытое солнцезащитными очками и шляпой.

Шамрон положил рядом с ней другую, сделанную из машины слежения в Лондоне, и потратил несколько минут на сравнение снимков. Один и тот же человек? Сказать определенно было невозможно. Он поднял трубку и снова набрал номер архива. На этот раз ответил Йосси:

– Да, босс?

– Принеси мне досье на Леопарда.

Он был тайной, загадкой, ребусом. Некоторые говорили, что он немец. Другие – что австриец. Третьи называли его швейцарцем. Лингвист в Тель-Авиве, прослушавший записи его разговоров с Шамроном, которые велись на английском, предположил, что он уроженец Эльзас-Лотарингии. Западные немцы, имевшие к нему особый счет, окрестили его Леопардом. Он был наемным террористом, человеком, работавшим на любую группу, на любую из конфликтующих сторон, если только это соответствовало сути его убеждений: на коммунистов, антизападников, антисионистов.