Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга III - Кондратий Биркин

Это убийство неоднократно служило темою для романистов, драматургов и живописцев, после которых мудрено решиться облекать в форму рассказа это таинственное и до сих пор еще не разъясненное событие. История не дает прямого ответа на вопрос: что могло побудить Христину на этот зверский поступок, чисто во вкусе итальянских Борджиа или Медичи? Надеемся, что читатель на нас не посетует, если мы представим ему в полном переводе реляцию о смерти Мональдески, написанную безыскусственным и правдивым пером очевидца, отца Лебеля, настоятеля монастыря св. Троицы в Фонтенбло.

«Казнь маркиза Мональдески, обер-шталмейстера Христины, королевы шведской, совершенная над ним в Фонтенбло в Оленьей галерее (galerie des cerfs) по повелению государыни, подали повод многим к обсуждению вопроса: вправе ли государь, вне своих владений, наказывать своих подданных, и хотя миролюбивые отношения Франции к Швеции не допустили дальнейшего развития этого спорного вопроса, а молчание короля, в этом случае, как бы подтвердило, что верховная власть непреложна и неразлучна с лицом, ею облеченным, где бы оно ни находилось, — тем не менее я, не желая углубляться в этот вопрос и не дерзая брать на себя его решения, ограничусь правдивым описанием всех обстоятельств этого дела, предоставляя самому читателю судить о нем.

Шестого ноября 1657 года, в девять часов утра, королева шведская, находясь в Фонтенбло и занимая во дворце передний флигель, прислала за мною одного из своих камер-лакеев. Он сказал мне, что ему приказано ее величеством привести меня к ней в том случае, если я лицо начальствующее в монастыре. Я отвечал утвердительно и изъявил готовность идти с ним и исполнить волю королевы шведской. Не взяв никого с собою, дабы не мешкать и не заставлять ее величество дожидаться себя, я последовал за камер-лакеем и был введен им в прихожую, где меня заставили несколько минут пообождать; наконец камер-лакей возвратился и ввел меня в комнату королевы шведской. Я нашел ее одну и, выразив ей глубочайшее мое почтение и покорность, спросил у ее величества, что ей от меня угодно. Она отвечала, чтобы я для большего удобства разговора последовал за нею, и, когда мы вошли в Оленью галерею, спросила: не разговаривала ли она когда со мною? Я отвечал, что имел честь представляться ее величеству, причем она милостиво благодарила меня за внимательность, и тем первое свидание наше ограничилось. Тогда королева выразилась, что облачение мое обязует ее довериться мне, и взяла с меня обещание, как бы с духовника, что я не разглашу тайны, которую она намерена открыть мне. Мой ответ был, что я, будучи слеп и нем в этом отношении для всех и каждого, тем более обязан быть скромен относительно особы царского рода, присовокупив слова Писания: соблюди тайну цареву (sacracmentum regis abscondere bonum est). После такового моего ответа она вручила мне пакет с бумагами, запечатанный в трех местах, без всякой надписи и приказала мне возвратить ей в присутствии того лица, при котором она спросит у меня этот пакет, что было мною обещано ее шведскому величеству. Затем она попросила меня заметить время, день, час и место, в котором и где она вручила мне этот пакет, и без дальнейших разговоров я ушел с ним, оставив королеву на галерее.

В субботу, в десятый день того же ноября месяца, в час пополудни, королева шведская послала за мной одного из своих слуг, а когда он передал мне, что государыня желает видеть меня, я зашел в свой кабинет за пакетом, ею мне переданным, с той мыслию, что она прислала за мною именно затем, чтобы я возвратил ей пакет. Последовав за слугою, я был введен им через башенные ворота в Оленью галерею, и когда мы вошли, он запер за нами дверь с такой торопливостью, что я несколько удивился, увидев посредине галереи королеву, разговаривавшую с тем господином из ее свиты, которого называла маркизом (после того я узнал, что это был маркиз Мональдески). Я подошел к государыне после должного ей поклона. Она довольно громким голосом спросила меня при маркизе и еще при трех других господах: со мною ли пакет, который она вверила мне. Когда из трех господ двое отошли от королевы шага на четыре, третий же остался поблизости, она сказала: «Отец мой, пожалуйте мне пакет, который я отдала вам», — я подошел и отдал. Ее величество, взяв пакет и осмотрев, вскрыла и вынула содержавшиеся в нем письма и бумаги, показала их маркизу, заставила прочитать и твердым, решительным тоном спросила, знает ли он эти бумаги. Маркиз отвечал: нет, но побледнел. «Так вы не признаете этих писем?» — сказала она (поистине же то были копии с подлинных, ею своеручно снятые). Ее шведское величество, дав маркизу несколько времени рассмотреть эти копии, вынула из кармана подлинники, показав их маркизу, назвала его изменником и заставила признать своими печати и почерк. Спрашивала ина его несколько раз, на что маркиз, извиняясь, отвечал, как мог, сворачивая свою вину на других; наконец упал к ногам королевы, прося прощения. Тогда трое господ, тут бывших, вынули шпаги из ножен и держали их обнаженными все время до последней минуты маркиза. Он встал с колен и, водя королеву по галерее, то в том, то в другом угле умолял ее выслушать его и простить. Королева не перебивала его; слушала с величайшим терпением, не выказывая ни гнева, ни негодования. Обратясь ко мне, когда маркиз особенно настойчиво просил ее выслушать его, она сказала: «Отец мой, смотрите и будьте свидетелем (подошла ко мне, опираясь на трость черного дерева с круглой ручкой), что против этого человека я ничего не умышляю и этому изменнику и предателю даю сколько он хочет времени, даже более, нежели он может ждать от оскорбленной, чтобы оправдался, если может!»

Маркиз, по настоянию королевы, отдал ей бумаги и два или три клочка, вместе связанные, которые вынул из кармана, причем выронил две или три серебряные монетки. Когда же после разговора, длившегося более часу, маркиз не дал королеве удовлетворительных ответов, она довольно громко, но величаво и без гнева сказала мне:

— Отец мой, я ухожу и поручаю вам приготовить этого человека к принятию смерти и позаботиться о его душе!

Если бы подобный приговор был произнесен надо мною самим, я бы, конечно, ужаснулся, не более. Что же касается до маркиза, он упал на колени, и я также, умоляя пощадить несчастного! Она отвечала, что не может; что предатель этот виноватее и преступнее приговоренных к колесованию; что она доверила ему как верноподданному важнейшие свои дела и сокровеннейшие мысли; никогда не упрекала его оказанными благодеяниями, которых она не оказала бы даже брату; считала маркиза таковым и что собственная же совесть должна бы для него быть палачом. Сказав это, королева вышла, оставив меня с тремя господами, которые готовились совершить казнь над маркизом. По уходе королевы он бросился к моим ногам, заклиная меня идти к ней и вымолить у нее прощение, трое же господ побуждали его исповедоваться, прикладывая шпаги к его бокам, но не нанося ударов… Я, со слезами на глазах, уговаривал его просить прощения у Бога. Главный из трех (Сантинелли) ушел к королеве просить о прощении и молить о ее милосердии к несчастному маркизу; но возвратился опечаленный, ибо королева приказала ему не мешкать, и плача сказал: «Маркиз, подумайте о Боге и о душе вашей; надобно умереть!»