Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга III - Кондратий Биркин

— Тарпейская скала невдалеке от Капитолия, — говорили древние римляне, разумея под этими словами превратность счастия, по прихоти своей возносящего человека или его унижающего. То же было и с Христиною в Риме: встретили ее с почетом, с пушечной пальбой и со всеми возможными овациями, а проводили из Рима чуть не со скандалом. Истратив свою казну и не получая субсидий из Швеции, Христина была вынуждена перед, отъездом из Рима заложить часть своих бриллиантов. Получив за них 20 000 червонных, она на эти деньги отправилась во Францию и в августе 1656 года прибыла в Марсель. Здесь, от имени короля, ее встретил герцог Гюиз; архиепископ города Э кардинал Гримальди приветствовал ее как нельзя любезнее, дав ей в путеводители по Провансу ученого Гербело. Путешествие Христины к Гтарижу пышностью и великолепием напоминало шествие какого-нибудь великого победителя. Каждый город высылал навстречу Христине депутатов, подносил ключи, давал ей великолепные праздники. Проехав чрез Лион, Дижон и Оксерр, Христина 4 сентября прибыла в Фонтенбло.

Появление Христины при дворе юного, изнеженного Людовика XIV, который можно было назвать царством женщин, наделало много шуму и породило множество толков, дав повод ко многим более или менее остроумным сравнениям. Христина, в полумужском костюме, с отрывистой речью и резкими манерами, сопровождаемая свитою, состоявшей из мужчин, казалась сама гораздо более мужчиною, нежели Людовик XIV, окруженный дамами, фрейлинами и ухаживавший тогда за племянницами кардинала Мазарини. Он льнул к женщинам, находя наслаждение в их собеседничестве; Христина, наоборот, искала компании мужской, в которой могла блеснуть ученостью и остроумием. Придворные дамы и девицы казались ей столь же смешными, сколько она сама была им смешна. Особенно докучали они Христине объятиями и поцелуями.

— Как они любят целоваться! — говорила она. — Не потому ли, что я похожа на мужчину?

Когда Христина из Фонтенбло прибыла в Конфлан, где имела ночлег, на другой день 8 сентября 1656 года из Парижа прибыло 16 000 пешей милиции и 10 000 конницы под предводительством губернатора маршала де л'Опиталя. Торжественное шествие тронулось в путь в три часа пополудни. Это вступление Христины с ее свитою в столицу Франции верхом, в каком-то шутовском наряде, напомнило бы въезд труппы странствующих фигляров во время ярмарки, если бы Христине не оказывали почета, превышавшего даже ее королевское звание. У заставы градской глава, преклонив колени, поднес ей ключи города Парижа; с бастионов Арсенала и Бастилии грохотали пушки, и до двухсот тысяч жителей живыми шпалерами окаймляли путь королевы от заставы св. Антония до Лувра. Ее посетила королева-родительница, король, кардинал Мазарини и королева английская; академик Патрю от имени сотоварищей приветствовал ее льстивой речью; какой-то доктор богословия, намекая на слух о браке Христины с Людовиком XIV, сказал следующий непереводимый каламбур: Suecia te fecit Christinam; Roma — christianam; faciet te Gallia — christianissimam, т. е. Швеция сотворила тебя Христиною; Рим — христианкою (!), да сотворит же тебя Франция — христианнейшею;[41] поэты, разумеется, воспевали Христину, не скупясь на похвалы и лесть; ученые не могли достаточно надивиться ее познаниям. Вот что говорит о ней один из современников: «ее появление во Франции не только не уменьшило ее славы, но, напротив, увеличило ее. Знание языков живых и мертвых, вежливость, умение говорить, быстрота ответов, изящность выражений во французском и в итальянском языках проявлялись в ее разговорах. Она даже скрывает свою ученость, чтобы не показаться педанткою!»

23 сентября Христина выехала из Компьёня и в Санлисе посетила знаменитую Нинону Ланкло. На путевые издержки король выдал Христине значительную субсидию — недоимку той, которую Ришелье обещал покойному Густаву Адольфу за его участие в тридцатилетней войне. В Рим королева шведская возвратилась в начале 1657 года, а в октябре, желая принять участие в переговорах заключения Пиренейского мира, возвратилась во Францию и поместилась во дворце Фонтенбло. Здесь разыгралась кровавая драма убиения Мональдески, наложившая на память Христины пятно неизгладимое. О побудительных причинах к этому злодейству Христины существует несколько сказаний, более или менее правдоподобных. Сент-Эвремон в Записках о жизни графа Д…, напечатанных в 1742 году, говорит, что Христина умертвила Мональдески из ревности, перехватив его любовные письма к какой-то девушке. Другие авторы в этом убийстве видят цель политическую и утверждают, будто Мональдески вел секретную переписку с испанским двором, в чем уличил его камер-лакей Христины Пуансонне и граф Сантинелли, завистник Мональдески… Чем бы ни оправдывали этого черного дела, но Христина играла в нем самую отвратительную роль. Есть преступления, которым, естественно, невозможно сочувствовать; преступник вообще гадок, но палач всегда отвратительнее самого преступника. В деле Мональдески Христина, заставив его самого быть судьею, была чуть не палачом. За несколько дней до его гибели, когда все улики преступления были в руках, Христина очень любезно разговаривала со своим фаворитом; шутила, смеялась и спросила между прочим: что, по его мнению, заслуживает человек, изменяющий ей?

— Разумеется, смерти! — отвечал Мональдески.

— Помните же это! — сказала Христина, сверкнув своими голубыми глазами. — И знайте, что от меня он не должен ждать никакой пощады.

И она сдержала свое слово: не пощадила Мональдески, но вместе с ним не пощадила и своей славы. Подобно тому, как в Дантовом Аде с именем Уголино, заморенного голодом, неразлучно имя его мучителя Руджиери, так и в истории Христины имя Мональдески неразрывно связано с ее именем. Убийство несчастного было бы извинительно какому-нибудь турецкому султану, не имеющему понятия о международных правах; оно не было бы возмутительно, если б его совершил Иван Грозный, живший за сто лет до Христины, но ее, повторяем, ни в каком случае невозможно оправдывать! Если, по ее словам, Мональдески заслуживал позорной казни, то она, убивая его, поделилась с ним, дав ему смерть, а позор взяв себе. Каждое событие своей жизни она любила увековечивать медалями: убиение Мональдески наложило неизгладимое клеймо на ее память.

Это убийство неоднократно служило темою для романистов, драматургов и живописцев, после которых мудрено решиться облекать в форму рассказа это таинственное и до сих пор еще не разъясненное событие. История не дает прямого ответа на вопрос: что могло побудить Христину на этот зверский поступок, чисто во вкусе итальянских Борджиа или Медичи? Надеемся, что читатель на нас не посетует, если мы представим ему в полном переводе реляцию о смерти Мональдески, написанную безыскусственным и правдивым пером очевидца, отца Лебеля, настоятеля монастыря св. Троицы в Фонтенбло.