Война за Биософт - Лилия Курпатова-Ким

Голограмма сунула руки в карманы и сгорбила плечи.

— Зачем? — с вызовом заявила она. — Моя полупрозрачность — часть эстетической концепции Рободома.

Макс оглядел серые мрачные стены, покрытые композитным сплавом четырех металлов. Внутри Рободом представлял собой полый куб. Потолочные лампы давали синеватый мертвящий свет, в котором все лица казались усталыми, измученными, бледными, а глаза приобретали нездоровый блеск. Пол состоял из большого количества металлических квадратов размером примерно тридцать на тридцать сантиметров. Большая часть квадратов была отмечена слегка выпуклыми пиктограммами из светлого полированного металла. Похоже, их делали тем же самым способом, что и знак эволюции на дверях.

— Открой мне кладовую, куда можно сложить железо, — попросил Громов генеральную программу управления домом.

Один из блоков выдвинулся, открыв нишу с металлическими полками. Сам блок тоже оказался пустым. Его пространство было разделено на квадратные секции для хранения.

Макс подкатил туда тележку. Чарли и Тайни сделали то же самое. Макс начал перекладывать детали на полки. Правда, не все. Некоторые он выкладывал на пол вдоль стены.

— Почему Аткинс решил жить внутри компьютера? — спросил Макс.

Голограмма сложила руки на груди и взмыла в воздух, повиснув ровно в середине пустого куба, который представлял собой Рободом в обычном, «сложенном» состоянии.

— Это концептуальное решение, — заявила она. — Аткинс не был обычным человеком, и его мотивация не может быть осмыслена рядовым обезьянином.

— То есть ответа на вопрос у тебя нет? — с иронией отозвался Макс.

Голограмма парировала:

— Сначала научись задавать правильные вопросы! — с яростью напустилась она на Макса. Похоже, способ формирования лучей позволял ей проявляться только в свободном пространстве Рободома. Переместиться в кладовку визуальная проекция генеральной программы не могла.

— Что ты называешь «правильным вопросом»? — поинтересовался Громов.

— Правильный вопрос — это тот, на который можно дать одновариантный ответ, — заявила голограмма. — К примеру, спроси меня, где лежат швейные иглы.

Макс отложил в сторону криоконденсатор и вышел из кладовки.

— Швейные иглы? — переспросил он. — Что это?

Аткинс начал отвечать, но звук пропал. С голограммой начало происходить что-то странное. Помехи становились все сильнее, визуальная проекция начала дергаться. Внезапно голограмма исчезла, свет погас, внутреннее пространство Рободома погрузилось в темноту.

— Что это с ним? — раздался в темноте испуганный голос Чарли.

— Понятия не имею, — ответил Макс. — Давайте положим коробку на пол и попытаемся на ощупь добраться до кладовой. Хорошо, что я догадался захватить фонарь.

— Надеюсь, кладовка открыта, — сказал Тайни. — А то плохи наши дела… Похоже на системный сбой. Если Рободом отключился, значит, дверь заблокирована. Будет не выйти.

— Не нагнетай, — вежливо попросил его Чарли.

Макс на ощупь добрался до кладовой. По счастью, двери остались открытыми.

— Уй! — Громов сильно ударился об одну из полок, когда наклонялся к тележке, чтобы найти фонарь.

Наконец ему с большим трудом удалось его отыскать в куче проводов.

Включив свет, Макс пошарил лучом по стенам.

— Жаль, я не успел спросить его, где ручное управление, — сказал он. — Должен же быть способ перезагрузить систему вручную.

— Но почему он отключился? — Тайни втянул голову в плечи. — Есть хотя бы версии, почему это могло случиться?

— Понятия не имею, — пожал плечами Макс. — Случиться могло все что угодно. От системного сбоя до простого короткого замыкания в старой проводке.

— Сначала он потребовал, чтобы мы спросили про иглы, а как только услышал вопрос — отрубился. Может, это ловушка? — предположил Чарли.

— Сильно сомневаюсь, — пробормотал Макс. Он посветил фонарем на пол. — Смотрите, тут почти на каждом квадратике — пиктограмма. Думаю, надо поискать что-нибудь похожее или напоминающее… В общем, не знаю. Что-нибудь, что наводило бы на мысли о пульте ручного управления.

Поскольку у друзей был один фонарь на троих, все трое шли рядом, внимательно разглядывая картинки на полу. Некоторые из значков соответствовали тем, что все жители хайтек-пространства привыкли видеть на панели управления при загрузке в Сеть. Но были и другие, преимущественно обозначавшие какие-то предметы — лестницу, стол, табуретку, даже ваза для цветов была. Были иероглифы.

— Это упрощенное токийское письмо. Тридцать четыре знака. Сформировано в 2030-м, — сказал Чарли. — Скорее всего, для введения контекстных команд. Только… Черт. Мы не успели пройти, в каком ключе его использовал Аткинс. Помню что-то про многовариантность выбора и максимальную приближенность к воздействию речи на человеческий мозг, когда смысл складывается не столько из формальных значений, сколько из контекста.

— Интересно, что это? — Тайни ткнул пальцем в квадратик с пиктограммой, которая обозначала атом.

Макс присел и тронул картинку рукой. Она была округлой, хорошо отшлифованной. Попытался нажать на ядро. Ничего не произошло. Громов пожал плечами:

— Что бы это ни было — не открывается.

Они пошли дальше.

Луч света выхватывал из темноты различные изображения: ботинок, записная книжка, микрофон, телескоп…

— Чего тут только нет! — выдохнул Чарли. — Я представить себе не могу, как можно было все это спроектировать и собрать!

— Рободом пробыл в спящем режиме пятнадцать лет, — задумчиво сказал Макс. — Было бы странно, если бы он запустился без сюрпризов.

— Гхм… — Тайни кашлянул в кулак. — Без сюрпризов? Позвольте напомнить, мы тут одни, замурованы внутри металлической штуковины с толстенными стенами, от которой ни у кого нет и не может быть ключа. Кстати, у меня не работает биофон. А ваши?

Макс проверил свой. Чарли тоже схватился за ухо.

— Наверное, внутренний ретранслятор сигнала отключился, а стены не пропускают никаких волн, — предположил Громов.

— Я надеюсь, мы отыщем эту дурацкую кнопку перезапуска раньше, чем у фонаря разрядится батарея, — несколько нервно сказал Тайни.

— У тебя клаустрофобия? — спросил Чарли, слегка подтолкнув Бэнкса локтем.

— Раньше не было, но после этого непременно начнется, — проворчал тот в ответ.

Друзья осмотрели уже половину знаков на полу, двигаясь от стены к стене, но ничего похожего на обозначение пульта ручного управления пока обнаружить не удавалось. Макс почувствовал легкую панику. На лбу выступил пот, язык покалывали мелкие иголочки, руки похолодели. Друзья перестали разговаривать. Они напряженно всматривались в картинки на полу.

Макс попытался активировать квадраты с изображением Солнца, неизвестного уравнения, чего-то похожего на рычаги, знака бесконечности, карты мира, отвертки, гаечного ключа, руки, буквы «Е»… Все тщетно.

— Нам осталось всего четыре ряда квадратов, — предупредил его Чарли.

— Вижу, — Громов нахмурился.

Картинки попадались все реже. Большая часть квадратов крайнего ряда была пустой. Макс медленно водил ярким световым лучом по полу, изо всех сил стараясь ничего не упустить.

— Может, это? — Чарли присел и тронул рукой странную картинку с мордочкой собаки.

Никакой реакции не последовало.

Макс почувствовал, что Тайни забила мелкая дрожь.

— Не паникуй, — попросил он Бэнкса. — Мы обязательно придумаем, как перезагрузить Рободом.

— Н-не уверен, — тихо отозвался тот. — А вдруг это все же ловушка? Я слышал, будто Аткинс сказал, что никто и никогда не будет жить в его доме и не сможет им пользоваться.

— Чушь, — уверенно заявил Макс. — Аткинс говорил, что время — мировая константа, пространство линейно и не искривляется, а энергия — это состояние материи и без массы не существует. Вряд ли с таким подходом к мирозданию можно привязаться к материальному объекту.

— Не понял, — Тайни тряхнул головой. — Ты что сейчас сказал? Из какой области хотя бы? И при чем здесь Рободом?

Вместо Громова ответил Чарли:

— Рободом не мог быть ему дорог до такой степени, чтобы он решил сюда больше никого не пускать. Слышал, что Аткинс считал путешествия во времени фантастической галиматьей? Он утверждал, что материя возникает, эволюционирует, накапливает энергию, достигает сверхтяжелого состояния, схлопывается, становясь «черной дырой», потом взрывается, возникает квазар, и все начинается сначала. Пространство же линейно, никаких искривлений в нем нет и быть не может. Все вместе это означает, что все сущее находится в бесконечной цепи эволюции-перерождения и возврат в предыдущие состояния невозможен по определению. Слышал его афоризм про огурец?