Другой Париж: изнанка города - Наталья Лайдинен

– Картошка готова! Тимош, вытаскивай!

Я с непривычки довольно долго провозился, выуживая горячую картошку из тлеющих угольков. Мориа между тем зажег несколько керосиновых ламп вокруг стола.

– Прекрасный вечер! – сказал он. – Я рад, что сегодня вы мои гости!

– И мы, – посмотрев на меня, произнесла цыганка. – Тимош, смотри, какое тут звездное небо! Когда мы останавливались в Сен-Дени, я не видела такого.

– Стоит только отойти подальше от центра города, и в небе открываются чудеса. Моника, ты это знаешь, правда?

Девушка кивнула. Она плотнее закуталась в шаль и прижалась ко мне. Я обнял ее и накрыл пледом. Старик немного подвыпил и разговорился.

– Почему ты живешь тут, а не в городе? – спросил его я.

– Я не хочу жить в городе. Современные города – это монстры, страшные чудовища! – раскачиваясь в кресле, изрек он. – Они губят человека, высасывают из него душу. От человека в результате остается только оболочка. Что едят, пьют, видят, чувствуют жители городов? Верхние этажи понятия не имеют о том, что делается на нижних. Город разделен на десятки не пересекающихся между собой пространств. Ты слышал о параллельных мирах? Это не вымысел – это большие города. Там миллионы параллельных, не пересекающихся никогда судеб и жизней. Единство – только иллюзия. Колоссальная иллюзия, подменяющая реальную жизнь.

– Но ведь ты живешь совсем неподалеку от города, – сказал я. – Если ты не любишь города, почему ты не уехал куда-нибудь в Прованс или еще дальше – в тайгу, например? У нас в Сибири такие просторы! Старообрядцы, которые не принимали новых религиозных норм, уходили как раз туда…

– Человек слаб, – погрустнев, ответил Мориа. – Я тоже слаб и люблю свои слабости. Города – как наркотик. Они привязывают к себе. Особенно «города света»… Такие, как Париж или Лос-Анджелес.

– Ты бывал в Штатах? – изумился я.

– А где я только не бывал! – подмигнул старик. – У меня была долгая жизнь… Мне точно известно, что все в мире условно. Я пил горькую с бомжами, которые когда-то были миллионерами, знавал свихнувшихся интеллектуалов, встречал ужасных старух – первых красавиц прошлого времени. Все изменяется и уходит, ничего не имеет серьезного значения, кроме души.

– Расскажешь потом что-нибудь из своей жизни? – сонным голосом попросила Моника. – Я так люблю слушать твои рассказы. И стихи…

– Стихи? – изумился я. – Ты еще пишешь стихи?

– Да, было когда-то. Возможно, они самое настоящее, из всего, что у меня когда-либо было. В какой-то момент я понял, что изначальная суть слова где-то там… – Мориа показал в небо. – Слова только подменяют суть, не выражая ее. Слишком много шума, а прислушаешься – за ним все та же тишина.

– Так ты дашь мне почитать твои стихи? – попросил я старика.

– Поживем – увидим! – отмахнулся он. – Дело давнее, прошлое. Я вообще не уверен, что они у меня сохранились. Эй, молодежь! Мы засиделись, поздно уже. Давайте ложиться!

– Мориа, можно мы останемся у тебя? – неожиданно для меня тихо спросила Моника. – В таборе все уже улеглись, наверно.

– А что мне скажет потом дядя Янош? – строго сдвинул брови старик. – Как я посмотрю ему в глаза?

Моника смутилась, а старик схватил ее за руку и рассмеялся своим отрывистым веселым смехом:

– Испугалась? Я пошутил. В мире ничему нельзя верить на слово. Слова только искажают смысл. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Неужели ты думаешь, что я мог бы в чем-то отказать, когда меня просит моя любимая девочка?

– Спасибо, Мориа… – Цыганка порывисто обняла старика и поцеловала.

– Полно, полно… Я старый, уже забыл, как это бывает… – расчувствовался бездомный. – Бегите в шалаш, берите спальные мешки, забирайтесь в них. Под вами будет роскошная медвежья шкура!

– Мы можем спать в одном… – в свою очередь покраснев, выдал я.

– Кто бы сомневался! – хитро усмехнулся старик. – Знали бы вы, что я в ваши годы вытворял! Марш в мешки, я тут приберусь немного. Чтобы к моему приходу крепко спали, а то нажалуюсь дяде Яношу!

Взявшись за руки, мы проворно юркнули в шалаш. Как ни странно, внутри было довольно тепло. Или просто мне так показалось? Спальный мешок пропах табаком, запахами земли и старости. В нем было так тесно, что мы едва поместились вдвоем.

Мы провалились в абсолютную близость тел, как в безд ну, и целую вечность не могли оторваться друг от друга. Наверно, это была одна из прекраснейших и наистраннейших ночей в моей жизни.

Я проснулся оттого, что у меня затекло все тело. Двигаться я боялся – обнимая меня руками, ногами, крепко спала Моника. Я залюбовался тем, как слегка подрагивают во сне ее длинные иссиня-черные ресницы. Утренний свет уже пробивался через дверцу шалаша. Отчаянно хотелось курить. Я осторожно попытался вылезти из мешка, не разбудив Монику. Она медленно перевернулась, пробормотала что-то, тронула мою руку, не просыпаясь. Я вдруг обратил внимание, что дверь шалаша бережно подоткнута снаружи одеялами. Что за черт!

Я с трудом открыл дверь. Старик, укутавшись пледом, задумчиво раскачивался в кресле. Его глаза были полузакрыты. Рядом примостился верный Улисс.

– Доброе утро! – шепотом сказал он, не поворачиваясь ко мне. – Цыганская принцесса еще спит?

– Да, – также шепотом ответил я.

– Хорошо, пусть отдыхает, она устала, – улыбнулся Мориа. – Потом ей предстоит долгая дорога…

– А ты что же, не ложился?

– Старость – не радость, – усмехнулся он. – Через ночь не спится. А по утрам думается особенно хорошо, голова светлая. Там неподалеку есть общественный туалет, бесплатная кабинка. Пробегись до нее с Улиссом, собака разомнется, да и ты согреешься.

– Спасибо! – Я был удивлен. Во всех предыдущих случаях бомжей, с которыми я встречался, вовсе не заботила проблема туалетов. Где были они – там были и отхожие места.

– Вперед, Улисс!

Услышав свое имя, собака быстро вскочила на лапы и понеслась, радостно повизгивая, впереди меня.

– Смотри, какой великолепный рассвет! – жмурясь, сказал мне старик, когда мы с Улиссом вернулись. – Бери одеяло, садись рядом – все ускользает слишком быстро. Эх, красота!

Зрелище на самом деле было необыкновенным. Из-за деревьев медленно вырисовывались прозрачные, как на акварелях, солнечные лучи, раскрашивая небо во все оттенки золотого и розового. Улисс осторожно лизнул мне руку, я погладил его по лоснящейся мохнатой голове:

– Красавец!

– А то! Обижаешь! Собака и человек дружат с давних времен.

– Почему Улисс?

– Просто он тоже похож на бродягу.

– Ты его держишь, чтобы получать деньги и бесплатные консервы? – спросил я.

– Что? Ради консервов? – расхохотался старик. Его кашляющий смех еще долго разносился по округе.

– Я сказал что-то не то? – сообразил я. – Просто я до этого общался с нищими на набережных… Извини.

– В Париже больше трехсот тысяч собак, не всех держат ради бесплатных консервов! Пес – первый и единственный друг человека. Много тысяч лет мы уже вместе! – сказал старик, похлопав Улисса по черным бокам. – Лучше сам буду голодным, а его накормлю! Да и вообще, мы почти родственники. Ты слышал о том, что когда-то потерявших мать щенков вскармливали женщины?

– Нет, честно говоря…

– Это так. Собака – единственное животное, добровольно признавшее человека, позволившее приручить себя. Этот выбор надо уважать, правда, Улисс?

Животное довольно заурчало, позволяя ласкать себя.

– В Париже и Страсбурге мне привелось наблюдать другое отношение к собакам, – сказал я. – Бомжи делают на них бизнес.

– Это равносильно святотатству! – эмоционально ответил Мориа. – Во многих странах собакам поклонялись, а греки считали, что пса выковал сам бог Гефест. Их часто хоронили вместе с хозяином, как ближайших друзей. Собаки всегда скрашивали человеческое одиночество… Тимош, давай, покурим! – словно читая мои мысли, произнес старик. – У меня есть классный табак!

Старик осторожно выколотил видавшую виды старую трубку, достал из-под одеяла расшитый мешочек, отсыпал на ладонь табак, вдохнул с удовольствием, набил трубку и раскурил ее.

– Ах! Какой аромат! – сказал он, зажмурившись от удовольствия. – Пробуй!

Я затянулся и едва не закашлялся с непривычки. В трубке находилась очень крепкая, горьковатая табачная смесь с привкусом смолы, дыма и пряностей. Никогда не пробовал ничего подобного.

– Что это? – спросил я.

– Моя гордость! – довольно сообщил старик. – Настоящий восточный табак, высушенный на солнце. Мне его привез мой друг араб. Знает мои слабости, чертяка!

Мы по очереди курили трубку. Временами старик впадал в состояние, похожее на легкую дремоту. Я украдкой разглядывал его.

Он совсем не походил на тех бомжей, виденных мною прежде. Он был довольно опрятен, хозяйственен, а в глазах его поблескивали ехидство и живой интеллект. Они как будто жили отдельной жизнью на испещренном морщинами лице. Они почему-то показались мне знакомыми – эти глаза.