Беспокойные сердца - Нина Карцин

— А есть такие, что и не целуют, — вырвалось у Веры. И тут же, сообразив, что выдает себя, поспешно добавила: — Вот, например, Дмитрий Алексеевич… Он до сих пор не женат.

Татьяна Ивановна повернулась к Виноградову и уставилась на него с таким изумлением, что он невольно покраснел, словно его поймали на некрасивом поступке.

— Как же это вы, Дмитрий Алексеевич?

— Эх, Татьяна Ивановна! Разные же судьбы у людей, — неловко усмехнулся он. — Так уж вышло, только, пожалуйста, не вздумайте жалеть меня! У нас, одиночек, есть тоже свои радости. А наука — она, как возлюбленная, соперниц не терпит. Она сама дает и радость, и муки, с ней испытаешь и величайший взлет, и горькое падение, надежды и разочарование. И самое большое достоинство — не изменяет и не уходит к другому.

— Значит, вы живете ради науки, как таковой? — и Татьяна Ивановна, склонив голову набок, изучающе поглядела на него.

— Что за страсть расставлять течки над «и»! — засмеялся Виноградов. — Или вам приятнее будет, если я продекламирую: «Нет, живу не ради науки, а ради освобождения человека из-под власти природы!» Но я, признаюсь, грешен: действительно люблю науку, как таковую, а потом уже думаю о том, что она может дать. Отнимите у меня возможность заниматься любимым делом — останется от меня только оболочка.

— А человечество? — спросила Татьяна Ивановна.

— Вас интересует человечество вообще или коллектив «Волгостали» в частности? — лукаво спросил Виноградов.

Теперь засмеялась Шелестова.

— Недаром Марина Сергеевна говорит, что вы видите насквозь. Признаюсь, я меньше всего думаю об абстракциях. Поговорим о «Волгостали».

— Откровенно? Только не обижайтесь. Удастся завершить опыты здесь — буду счастлив. Сорвут их мне, заставят уехать — есть другие заводы. Я не имею права рисковать научной идеей ради лояльности, скажем, к заводу «Волгосталь». Но был бы счастлив победить именно здесь. Это уж во мне говорит личное.

— Значит, если будут большие трудности, то вы попросту уедете, не попробовав бороться? А вы уверены, что на другом заводе вам будет легче? Ведь мы уже все-таки кое-что сделали для вас. Мне помнится, один умный человек иронизировал по поводу «роз и лилий» на пути ученого.

Разговор уже утратил свой шутливо-философский характер. И лицо Татьяны Ивановны изменилось, пропала добрая улыбка, строгие глаза требовали прямого ответа.

— Татьяна Ивановна! — так же серьезно ответил Виноградов. — Дезертировать я не собираюсь. Но могу ли я быть уверенным, что здесь, именно на «Волгостали», нашу работу не опорочат? Конечно, рано или поздно, но истина восторжествует. Но я предпочел бы, чтобы это было раньше, а не позже.

— Так, значит, есть опасность, что может помешать чья-то злая воля? — задумчиво спросила Татьяна Ивановна. Несколько минут она посидела, потом медленно поднялась. — Да, здесь, по-моему, что-то есть… Я была бы рада, чтобы вы в трудную минуту не забыли, где находится партком. Не нужно спасать идею в одиночку.

Виноградов немного проводил ее, а потом свернул к берегу озера. Хотелось одному обдумать разговор с Татьяной Ивановной, понять, что она знает, о чем догадывается и может ли помочь. Но когда поймал себя на том, что думает вовсе не о науке и опытах, а пытается среди пестрой толкучки людей различить темно-красный костюм Марины, — усмехнулся. Знал бы раньше, как обернутся дела, сто раз подумал бы — брать ли Марину на «Волгосталь»…

А Марина в этот день была счастлива. Пока ей ничего больше не нужно было от жизни; довольно того, что Олесь любит ее и понимает. Они не обменялись ни одним словом, которое нельзя было бы сказать при всех, ни разу не воспользовались случаем побыть вдвоем, уединиться; но играли ли всей компанией в мяч на воде, или гонялись друг за другом по берегу, стараясь вывалять свою жертву в песке, — они все время чувствовали себя рядом. Желания, даже слова были у них общими, каждый чувствовал, что переживает другой, и это удивительное чувство и притягивало их, и инстинктивно заставляло избегать друг друга. Один Валентин злился. Олесь никак не давал компании разбиться на парочки и столько же занимался Зиной и Гулей, сколько Мариной.

Оживленные, голодные, вернулись все под свое дерево и воздали должное содержанию корзинок. Вина было немного, каждому, досталась очень умеренная порция, на еду сыпался мелкий песок, но настроение было превосходным. Смех, шутки, анекдоты не умолкали ни на минуту.

«Эгоисты, эгоисты!» — горько думала про себя Вера. Но из гордости она переламывала себя — смеялась шуткам, разыгрывала роль хозяйки, угощала всех и старалась вести себя так же, как всегда.

— Споем-ка, Зина! — предложил Леонид, вытащив свой аккордеон.

Вера, убиравшая посуду, вздрогнула, услышав словно нарочно выбранную песенку:

Ты обычно всегда в стороне,Но глаза твои ясные светятся,Говорят они ласково мне,Что со мною желаешь ты встретиться…

Зина пела, не сводя с Валентина кокетливого взгляда, а он благодушно жмурился и курил, пуская к небу искусные голубые кольца. Подождав, пока Зина кончит, Вера предложила спеть хором. Согласились охотно. И опять это была лирическая — о том, как у ручья цвела калина, а девушка не знала, как открыться в любви.

— Ну и глупо, — сказал Валентин, когда кончили петь. — Пока она ходит и страдает, золотое время уходит. Счастье — штука капризная, его ловить надо.

— А что такое счастье? — живо повернулась к нему Гуля. — Кто даст научное определение счастью?

— Один очень умный человек изрек, что счастье есть отсутствие страха, — с шутливой назидательностью сказал Виноградов.

— Одно есть! Правда, не совсем точное. Кто еще? Ты, Вера? Ты много книг читаешь, вот и вспомни!

— Недавно мне встретилось такое определение: «Счастье подобно горизонту: оно впереди, позади, вокруг нас, но никогда не с нами», — немного печально процитировала Вера.

— Ну, это слишком грустно. И неправда. Счастье обязательно будет с нами. Иначе зачем тогда жить? Но вот какое оно?

— У каждого свое, Гуленька, — мечтательно улыбнулась Марина, не сводя глаз с подвижной золотисто-зеленой сетки листвы.

«Ты мое счастье», — подумал Олесь, опустив глаза, чтобы никто не мог прочитать его мыслей. А Марина продолжала:

— Я не знаю, какое оно и на что похоже. Знаю только, что само оно в руки не придет. За ним надо подниматься в горы, опускаться в пропасти, дробить скалы, переплывать океаны…

— Что-то уж очень далеко заехала, — перебил ее холодновато-насмешливый голос Валентина.

— Конечно, некоторые предпочитают искать счастье в окружности пяти метров. Принимая за центр свою собственную особу, — отпарировал Леонид. — Ну, вот хотя бы и ты. Попил, поел, искупался. Здоров. Страхи тебя не мучают. И ты уже счастлив. Верно?

— Определенно! — сказал Валентин и сел. — Эх, вы, философы! Напустили словесного тумана. А разберитесь в хитрой механике жизни и увидите — во все времена счастье именно в этом и заключалось. И как бы ни называли — борьба за существование, за повышение благосостояния — на самом деле это борьба за сладкий кусок. Самый неприкрытый материальный базис. А философы и словесники одели это потом в красивые одежды. Ты чего? — усмехнулся он, заметив, что Вера передернула плечами.

— Страшно. За тебя. Если ты не рисуешься цинизмом, а в самом деле полагаешь, что счастье в сладком куске.

— Пошла, поехала, — сморщился Валентин. — Нашла место для семейной сцены. Товарищи, пойдемте лучше танцевать. А теории оставим седым мудрецам. Будем просто жить!

— А разве жить просто? — протянула Гуля.

— Ребенок, и ты туда же? Не бери пример с других, не философствуй. Никто замуж не возьмет. Олесь! Я увожу твою жену. Слава богу, хоть она не умничает!

Олесь молча пожал плечами.

Вслед за ними, немного помедлив, поднялись и Леонид с Гулей.

— Верочка, может, и ты потанцуешь? А я займусь с Аленкой, — предложила Марина.

— Нет, нет, Маринка. Надо ехать домой. Что-то мне не нравится, как Аленка выглядит.

— Я тебя провожу, — вскочила Марина.

Вера стала отказываться, но Марину поддержали Виноградов и Олесь. Однако кому-то надо было оставаться с вещами, и Виноградову пришлось сказать, что останется именно он — прогулка по пеклу его не прельщает.

Жара и в самом деле была сильной. Успевшие уже запылиться деревья стояли неподвижно. Чахлая растительность побурела, и только кое-где в сырых низинах буйно росла трава и пестрели невзрачные цветочки. Редкие кучевые облака белыми пухлыми грудами млели в золотом зное, небо было бледное, белесо-голубое.

Марина взяла у Веры притихшую Аленку, чтобы мать могла немного расправить руки, и Олесь невольно залюбовался девушкой. Каким нежным, женственным движением прижала она к себе белый тугой сверточек; каким мягким светом засияли ее темные глаза, какая улыбка чуть раздвинула свежие губы!.. Ребенок — вот о чем смутно тосковал Олесь — о маленьком розовом существе, которое нужно ласкать и воспитывать, которому можно бы посвятить свои надежды и труды. Он не мог понять равнодушия Валентина к собственному ребенку — эта черствость еще больше отталкивала его.