Пробуждение сердца - Пейдж Брэнтли

Вместе со всеми Санча негромко повторяла слова молитв, знакомые ей с детства. Рядом звучал голос Хью, полный искренней печали. Даже не желая воспринимать его как мужа, она не могла не видеть в нем порядочности и доброты. Она посмотрела на алтарь и искоса – на его братьев, которые стояли, склонив головы в молитве. Голос епископа прервал его мысли. Он говорил о бесконечном милосердии Господнем и Его всепрощении. Усыпанная драгоценностями одежда его мерцала и переливалась в свете свечей. Санча почти ничего не знала о муже, еще меньше – о его братьях и причине их ненависти. Она взглянула на Хью. У того на глазах блестели слезы. Ее охватило желание утешить его, но, не зная, как это сделать, она просто взяла его руку в свою. Отзвучала заключительная часть мессы, и по храму пронеслась волна воздуха, загасив множество свечей, – это от порыва ветра распахнулась дверь. В воздухе повисли витые струйки горьковатого дыма от кадил и погасших свечей.

Хотя нервное напряжение было велико, из храма выходили спокойно. Когда они оказались на ступенях, под нещадно палящим солнцем, прежний монашек снова подошел к Хью. Мимо них неспешно шли люди, присутствовавшие на заупокойной службе. Монах сообщил Хью, что сейчас в здании капитула будут оглашать последнюю волю покойного. По словам монаха, незадолго до кончины Уильям Кенби внес изменения в когда-то составленное завещание. Хью собирался отказаться от приглашения, но монах сказал:

– Его святейшество епископ настоятельно просит вас присутствовать.

У Хью не оставалось выбора, вряд ли он мог отклонить приглашение епископа. Санча, опиравшаяся на его руку, нахмурилась.

– А твои братья? – спросила она с едва уловимым беспокойством. – Они ведь наверняка будут там.

– Они мне братья только по отцу, – ответил Хью с улыбкой. – И я не боюсь их. Иди с Мартином и Алисой. Все будет хорошо.

13

В здании капитула Хью провели в канцелярию, где на столах громоздились свитки пергаментов, фолианты в переплетах из кожи и во множестве стояли чернильницы. Епископ, сменивший пышное облачение на более удобную повседневную сутану, сидел в резном кресле, положив толстые руки на стол. Перед ним стоял кубок с вином и лежал свиток, запечатанный печатью из красного воска. На другом конце стола сидел бледный круглолицый человек, тоже одетый в сутану.

Хью отвесил поклон и пробормотал приличествующие приветствия. Он узнал Нортумберленда, патриарха клана Перси; тот занимал второе из находившихся в комнате кресел. Гилберт и Уолтер расположились на скамье у противоположной стены.

В комнате присутствовало еще несколько человек. Хью узнал Симона де Лаке. Он видел его в Йорке на последнем турнире. Двое других не были знакомы ему. Каждый в руке держал кубок.

– Присоединяйся, Эвистоун, – пригласил Нортумберленд, намеренно именуя Хью по названию его владений. Так было меньше путаницы, поскольку в комнате сейчас находилось не менее трех Кенби. – Полагаю, ты не откажешься от глотка вина.

Подошел слуга с подносом, Хью взял кубок и пригубил вино.

Не поднимаясь с кресла, Нортумберленд быстро представил собравшихся:

– Хью Эвистоун… епископ Гуэрни, отец Антонио, Симон де Лаке, Уильям Мобрей, Эдвард Прескотт. – Он сделал паузу, может быть, для вящего эффекта, а может, чтобы просто перевести дыхание, хотя его губы тронула насмешливая улыбка, когда он заметил: – И конечно, ты знаком с Гилбертом и Уолтером. Присаживайся, Эвистоун. – Он смотрел, как Хью садится на скамью у камина, единственную свободную в комнате. – Прежде мне хотелось бы как можно быстрей покончить с нашим делом, чтобы епископ Гуэрни мог зачитать волю покойного. Тебе известно, что твой отец, Уильям Кенби, был моим вассалом?

– Да, милорд, – медленно ответил Хью. – Это довели до моего сведения. – Отец коротко сообщил ему об этом вечером накануне свадьбы. Позже, в Оксфорде, сэр Уолтер Лут обрисовал ему положение вещей в куда более мрачных красках. Хью отхлебнул из кубка. Вино было слишком сладко на его вкус.

– Довели ли до твоего сведения также и то, что ты, в ком течет кровь Уильяма Кенби, его наследник, тоже становишься моим вассалом? Что, хотя поместье, аббатство и их земли подарены тебе короной, ты тем не менее связан присягой на верность мне и обязан как платить мне подать, так и служить с оружием в руках?

Хью прекрасно понял. Не зря его серьезно предупреждали. У него все время было такое подозрение, весьма неприятное, что Нортумберленду известно об участии отца в интригах Томаса Суинфорда. Когда глаза их встретились, Нортумберленд чуть заметно усмехнулся и Хью почувствовал себя так, словно его поймали на чем-то недостойном.

– На Михайлов день мои бароны соберутся в Уорквортском замке. Хочу, чтобы ты был там тоже. Что скажешь?

– Только одно, милорд: я верен вам, даю слово чести.

Из груди Нортумберленда вырвался хриплый смех.

– Ты даешь торжественные обеты так же легко, как девка из кабака – трубадуру.

По комнате прокатился дружный смех. У Хью взмокла шея под воротником. Все взгляды обратились на него. Выжидательно-насмешливое выражение на их лицах заставило его стиснуть зубы.

Нортумберленд повелительно поднял руку, и смех стих. Когда он снова посмотрел на Хью, в лице его не было и следа веселости.

– Я не убежден в твоей искренности, Эвистоун. С одной стороны, ты поклялся в преданности Генри Болинброку, или, как он себя именует, Генриху IV, королю Англии. С другой – в верности мне, твоему сеньору. Мне в самом деле было бы любопытно знать, каким образом ты совместишь свои обязанности как моего вассала с обязанностью защищать интересы короля.

– Много будет зависеть от обстоятельств, милорд, – ответил Хью несколько менее учтиво, чем намеревался. – Разве все мы не вассалы короля?

На губах Нортумберленда появилась зловещая улыбка.

– О каком короле ты говоришь? Об узурпаторе Генри Болинброке или о Ричарде?

– Ричард мертв, милорд, – ответил Хью, заметив, что его ответ не понравился Нортумберленду.

– Да, и если верить лжи Генри, – насмешливо фыркнул Нортумберленд, – он уморил себя голодом то ли из упрямства, то ли не вынеся мук совести. Оснований верить, что его убили, более чем достаточно, и, если это так, его святейшество папа отлучит Генри Болинброка от церкви.

Хью спросил себя: какого папу имеет в виду Нортумберленд. Он слышал, что существуют два соперничающих папы, и они заняты не столько молитвами, сколько поношением друг друга. Когда ставка – подобные власть и богатство, непохоже, чтобы они прекратили свару, даже ради отлучения от церкви короля Англии.

– Только глупец не смотрит в будущее, – продолжал Нортумберленд. – И невзирая на возмутительные заявления Генри Болинброка о его наследственном праве на корону, он сел на престол незаконно. Он захватил его силой, и только при помощи силы ему удается удержаться на нем. – В скрипучем голосе Нортумберленда слышалась едва сдерживаемая ярость, и, по мере того как длился его горький монолог, он все меньше заботился о том, чтобы скрывать ненависть к Болинброку и причину ее. Хью начал понимать, почему отец предпочел ехать в Кале воевать с французами, нежели возвращаться в Редесдейл, где его ждала неизбежная конфронтация с Нортумберлендом. Ибо, несмотря на возраст – а Нортумберленду было по крайней мере пятьдесят – и невзрачную наружность, было нечто, что выдавало в нем безжалостного варвара. Может, бесцветные сверлящие глаза или жестокая линия губ под висячими усами? «С таким шутки плохи, – подумал Хью, – опасно ему доверяться».