Мы - живые - Айн Рэнд

То был офис одного американского тред-юниона, где некий суровый товарищ давал поручение герою — светловолосому юноше с темными глазами — вернуть организации документы чрезвычайной важности, украденные неким капиталистом.

— Что за черт?— прошептал Лео. — И в Америке такие картины делают?

Тут вдруг словно из-под полога внезапно исчезнувшего тумана появился кадр: нежная линия ротика, отчетливый волосок каждой длинной реснички — лицо прекрасной, улыбающейся героини.

Мужчины и женщины в ослепительных заграничных одеждах изящно перемещались внутри сюжета, смысл которого совершенно неясен. Титры не отвечали действию. Титры ослепительными буквами вопиюще повествовали о страданиях «наших американских оратьев под капиталистическим игом». На экране же веселые, счастливо улыбающиеся люди танцевали в сияющих залах, бегали по песчаным пляжам — с развевающимися на ветру волосами, люди с крепкими, эластичными, чудовищно здоровыми мускулами.

Вот женщина, которая уходит, одетая в белое, а на улице оказывается в черном платье. Герой как-то внезапно вырос, стал тоньше и стройнее, гораздо голубоглазее и блондинистее. Его элегантный роскошный костюм выглядел слишком роскошно для труженика-члена профсоюза; что же касается документов, которые он разыскивал, протискиваясь сквозь нелепое нагромождение событий, то они почему-то начинали все более клониться к завещанию его дяди.

Титры, для примера, гласили: «Вас ненавижу. Вы — капиталистический эксплуататор и кровосос. Вон отсюда!»

На экране же в это время некий джентльмен склонялся над утонченной леди, поднося к губам ее руку, а она, слегка и чуть печально улыбаясь, своей другой рукой нежно трепала его по голове.

Конца у картины не было. Ее как бы просто выключили. А титры гласили: «Через полгода кровожадный капиталист нашел свою смерть от руки забастовщиков. Герой же наш пришел к отказу от той эгоистской любви, в которую хотела завлечь его буржуазная сирена, и он отдал всю свою жизнь делу Мировой Революции».

Кира сказала, когда они уходили из театра этих передвижных картин:

— Я знаю, — сказала она, — что они сделали! Они сами приделали сюда это начало. Они вообще порезали картину на части.

Услыхавший ее билетер хихикнул.

Время от времени начинал звонить квартирный звонок, и управдом приходил напомнить им о домовом собрании квартиросъемщиков со срочной повесткой дня. Он говорил им:

— Граждане, никаких исключений! Общественная обязанность. Она главнее всего. Каждый съемщик — чтоб на собрании был.

После этого Аео и Кира направлялись в самую большую комнату их дома — длинную голую комнату с единственным электрическим пузырьком на потолке, составлявшую квартиру трамвайного кондуктора, который добродушно временно жертвовал ею во имя общественного долга. Съемщики приходили со своими стульями и, сев, принимались за семечки.

— Как я и есть управдом, — говорил управдом, — то я это собрание съемщиков и жильцов дома номер — по Сергиевской улице объявляю открытым. На повестке дня вопрос, касательно дымотруб, или, так скажу, дымоходов. Вот значит, товарищи граждане, как мы все тут ответственные и сознательные самым что ни на есть сознанием нашего класса, то должны мы тут понимать, что ныне у нас не то время, когда имели хозяев и плевать хотели на что в дому не случись. Теперь, товарищи, другое дело! И власть другая, и диктатура пролетариата, а дымоходы забиты, а раз оно так, то, дымоходов касательно, должны мы с вами чего-то думать, как мы с вами выходит владельцы. Раз дымоход забит, то выходит чего? Тут уж ясно: полон дом дыму, весь дом в саже, а это значит, нет у нас никакой пролетарской дисциплины. Так что, товарищи граждане…

Домохозяйки беспокойно вертелись, ощущая где-то запах горелой пищи. Толстяк в красной рубахе вертел пальцами. Парнишка с открытым ртом почесывал голову.

— …так что, граждане, будем платить социальный налог за… Кира Аргунова, смыться, что ли, собралась? Ну, так это вы лучше бросьте. Вы ведь знаете, что мы думаем о людях, которые не хотят выполнять общественные обязанности. Учитывая социальное положение жильцов, рабочему классу платить три процента, свободным профессиям — десять, а частникам всяким и безработным — остальное. Все! Кто за — подымай руки… Теперь — кто против… Товарищ секретарь, посчитайте граждан. Ты, товарищ Михалюк, чего же ты делаешь? Как же ты можешь, в одном лице будучи, и за, и против голосовать?!

Приход Виктора был неожидан и необъясним.

Он протянул ладони к «буржуйке», энергично потер их друг о друга и радостно улыбнулся Кире и Лео.

— Вот мимо шел, и дай, думаю, забегу. Чудненько у вас тут. Ирина мне уже рассказывала… Она? У нее все отлично… Мама не очень. Врач говорит: он ни за что не отвечает, если мы не свозим ее куда-нибудь на юг. А как ты свозишь в такие-то времена?.. Да, ну а я не вылазил все это время из института. Опять же в студсовет избрали… Вы читаете поэзию? Вот как раз, прочитайте-ка стишки одной тут женщины. Изумительная тонкость чувств… Да, да, изумительно тут у вас, уютно. Дореволюционные прелести… Вы оба прямо совсем буржуи, не так ли? Две комнаты, да еще прямо такие огромные. А жилищная норма, с этой стороны вас не прижимают? К нам на прошлой неделе вселили двух, одного коммуниста. Отец только скрипит зубами. Ирине приходится делить (ною комнату с Асей, они грызутся как две собаки… Что тут поделаешь? Кров-то каждому нужен. А Петроград, конечно, перенаселен, переполненный. Город, что там!

Когда она вошла, на голове ее был цветной платочек, на носу — полосы пудры, в руке — сверток из простыни с торчащим из него черным чулком. Вошла и спросила:

— Ну и где эта гостиная?

Кира спросила ее с изумлением:

— Вам что, гражданка?

Девица, не удостаивая ответом, открыла первую попавшуюся дверь основной комнаты и захлопнула ее. Затем распахнула дверь гостиной и вошла в нее со словами:

— Вот где. Забирайте теперь вашу «буржуйку», ложки-тарелки и все прочее. У меня свое есть.

— Да что вы хотите, гражданка?

— Ах, ну да, нате-нате.

И с этими словами она вручила Кире мятый клочок бумаги с большой печатью. То был ордер от жилотдела, дававший гражданке Марине Лавровой право на занятие комнаты, называемой «гостиной», в квартире номер 22, дома номер — по Сергиевской улице; в том же документе содержалось требование к предыдущему владельцу той же жилплощади немедленно ее освободить, забрав только «личные вещи первой необходимости». У Киры перехватило дыхание.

— Невероятно! — вырвалось у нее.

— Пошевеливайтесь, гражданочка, пошевеливайтесь! — девушка улыбалась.

— Вот что. Убирайтесь-ка по-хорошему. Этой комнаты вы не получите.

— Да неужели? И кто же мне это ее не даст? Уж не вы ли?

Она шагнула к стулу, увидела на нем Кирин фартук, сбросила его на пол и на его место положила свой сверток. С вываливающимся чулком.

Кира вышла, взбежала по лестнице к квартире управдома и, тяжело дыша, замолотила кулаками по его двери.

Управдом открыл дверь и хмуро выслушал Киру.

— Ордер от жилотдела?— спросил он. — А меня не известили? Ведь вот потеха! Это неправильно. И я эту гражданку сейчас поставлю на свое место.

— Товарищ управдом, вы ведь хорошо знаете, что это просто против закона. Ведь гражданин Коваленский и я — мы же в браке не состоим. Ведь мы же имеем право на раздельную площадь.

— Ясное дело, имеете.

Тут Кира вспомнила, что накануне ей заплатили за месяц репетиторства. Она достала маленькую стопочку скатанных в трубку купюр и, не глядя на них, не считая, вложила этот ролик в ладонь управдома.

— Товарищ управдом, у меня нет привычки просить о помощи, но пожалуйста, на этот раз, я вас умоляю, пожалуйста, выгоните ее. Ведь иначе — иначе нам конец!

Управдом воровато скользнул рукой с кредитками в карман брюк, затем прямо взглянул Кире в лицо — открыто и честно, как если бы ничего между ними не произошло.

— Не беспокойтесь, гражданка Аргунова. Мы свои обязанности знаем. Мы эту дамочку приструним. Мы ее выбросим обратно в канаву, где ей и следует быть.

И, сдвинув шапку на одно ухо, он последовал за Кирой вниз по лестнице.

Внизу он строго спросил Лаврову:

— Так, гражданочка, ну что ж это все значит?

Гражданка Лаврова к этому времени сняла пальто, распаковала сверток с чулком. На ней была белая блузка и старая юбка, бусы из искусственных жемчужин и открытые туфли на очень высоких каблуках. На стол она кучей вывалила нижнее белье, книги и чайник.

— Ну, как поживаете, товарищ управдом? — приятно улыбнувшись, спросила девица. — Давайте и с вами прознакомимся.

И она протянула ему свой открытый бумажник, из которого выглядывала маленькая красная книжечка — комсомольский билет.

— О… — сказал управдом и тут же, повернувшись к Кире, добавил: — Послушайте, чего вы хотите? Живете тут в двух комнатах, а рабочей девушке, значит, негде жить? Время буржуазной роскоши прошло. Таким, как вы, теперь лучше не высовываться.