Творчество; Воспоминания; Библиографические разыскания - Уильям Теккерей

Мне неизвестно ничего бесцельнее и вздорнее нелепого обыкновения, введенного некоторыми литераторами, считать за пробный камень дружбы комплименты их творениям. Довольно вам обмолвиться, что такая-то картина не удалась, такое-то стихотворение слабо, или такая-то статья бессодержательна, и среди наших авторов и живописцев немедленно отыщутся такие, которые запишут вас в недоброжелатели или сочтут faux-frere {лжебрат (фр.).}. Что общего между вашим другом и его произведением? Когда картина или статья закончена и передана в руки публике, она принадлежит последней, а не автору, и следует ценить ее на основании ее собственных достоинств, и потому - не истолкуйте меня ложно - я сомневаюсь в правоте сэра Бульвера Литтона, когда он утверждает, что Блэнчерд, имей он полную свободу и благоприятные условия, должно быть, написал бы нечто первоклассное. На мой взгляд, его образование и навыки, его живой и легкий слог, его искрящаяся, затаенная шутливость, неизбывная нежность и ослепительная веселость нрава лучше всего пришлись к тому, чем он и занимался. Как бы то ни было, он подчинялся долгу, много более непреложному, чем работа над гадательными шедеврами, - кормить свою семью. И нужно быть поистине Великим Человеком, чтобы позволить себе пренебречь подобной осмотрительностью.

Три тома его очерков, приятных, зачастую и блестящих, не дают понятия ни о даре автора, ни о его манере говорить, которая, как кажется, была стократ милее. Словно у доброй сказочной крошки, из уст его сыпались бриллианты и рубины. Его остроумию, всегда игривому и искрометному в собрании друзей, присуще было замечательное свойство: оно никогда никого не задевало. У него был редчайший дар - замечать в людях хорошее; рассказывая о таких открытиях, кроткий маленький человечек начинал сиять, воспламенялся, впадал в преувеличения с самым неотразимым пылом. О добрых делах других людей, чужих удачных шутках, полюбившихся стихах друзей он говорил с неизменной нежностью, где бы они ему ни встретились и где бы о них ни заходила речь; в беседе он поигрывал, жонглировал словами, и, наконец, пускал по кругу, словно чашу, подобно несравненной мисс Слоубой, вручавшей всем младенца в последней "Рождественской песне". Но лучше остроты его речей была их доброта. Он радовался от души и щебетал над рюмкой с заразительной веселостью. Гостеприимство его было чарующим, в нем ощущалось что-то восхитительно живое, простое и теплое. А как он заливался смехом! Как много славных, дружеских картин мелькает в памяти, когда я вывожу сейчас эти слова! Я будто слышу его веселый, звонкий смех и вижу его насмешливое, доброе, улыбчивое еврейское лицо, соединявшее черты Вольтера с Мендельсоном.

Друзья Блэнчерда с удовольствием прочтут рассказ о нем сэра Буль-вера Литтона, для прочих то будет небезынтересный образец биографии писателя. Сколько я знаю, ни черточки в этом прелестном образе не приукрашено. Был ли герой воспоминаний разочарован в высших честолюбивых помыслах? Смягчалась ли его работа удовольствием? Было ли неблагодарным его достойное призвание? Как я уже сказал, призвание его не было неблагодарным, работа, большей частью, была ему приятна, разочарование в высших честолюбивых помыслах, буде он знал такое, не было невыносимым. Если каждый станет разочаровываться из-за того, что не сравнялся с высшим совершенством, в каком безумном, человеконенавистническом мире нам придется жить! С какой стати писателям метить выше, чем они могут, и "разочаровываться" в той крупице разума, которую им дал Господь? К тому же несправедливо говорить, что человеку было неприятно его поприще, если его так горячо любили и ценили, как Блэнчерда, и умные, и глупые - все, с кем его сводила жизнь. Бедность ему и вправду докучала, но и она была посильна. Дома у него было все, чем утешается человеческое сердце, за стенами дома этого всеобщего любимца встречали всюду с участием и уважением. Нет, несомненно, такое поприще не может быть неблагодарным. Долой эту докучную и нездоровую погоню за известностью. Если угодно, тому, кто написал "Улисса", подобно Теннисону {23}, или "Комуса" {24}, допущено претендовать на славу, пусть требуют ее и будут взысканы, но, чтобы написать определенный набор слов и напечатать его в виде книги, - не нужно быть о семи пядей во лбу, возьмем, к примеру, настоящую статью, любой новый роман, памфлет или путевые очерки. Большинство людей сколько-нибудь образованных и сносно владеющих пером, могли бы сделать то же самое, потребуй от них того профессия. Пусть все они и им подобные поступают в рядовые, берут свои ружья на плечо, заряжают, целятся и бодро палят. Средний писатель так же не вправе сетовать на то, что он не Шекспир и упускает лавры, как скажем, завидовать сэру Роберту Пилю, Веллингтону {25}, Хадсону {26} или Тальони {27}. Что человеку делать, если солнце светит в небе, - греться и нежиться в его лучах или скорбеть из-за того, что он не может сам воспламениться, как светило? Не верится, что Блэнчерд был добровольным мучеником, скорей он был доволен своим местом в жизни..."

Однако стоит рассказать его историю полнее, не драпируя главного героя в пышные слова, как в складки римской тоги, - так драпируют скульпторы свои модели, чтобы придать им условно-героическую позу вместо гораздо более интересной - той, что уделила им природа. Полезно было бы узнать эту короткую волнующую повесть поподробнее. Юнец, которого засунули в контору к адвокату, взбешен поденщиной, влюблен в театр, влюблен в поэзию, сочиняет драматические сцены в духе Барри Корнуолла {28}, декламирует "Леонида" перед антрепренером, остается без дома и куска хлеба и, не имея гроша за душой, но преисполненный любовных чувств, ухаживает за своей прелестной молодой женой . Затем следует горестный приступ отчаяния, когда несчастный юноша почти падает духом: отец от него отказывается, стихов его никто не печатает, на любимый театр нет никакой надежды и нет надежды соединиться с той, к которой он стремится. Отчего бы тотчас не покончить счеты с жизнью? Он читал "Вертера", самоубийство ему внятно:

Не ведает мудрец, что сердце выстрадать должно,

Чтобы, изверясь, гибель выбрало оно.

- писал он в своем сонете. Если Благопристойности хотелось преподать ему урок, не ясен ли он как божий день? Сторонись поэзии, остерегайся театра, держись своего ремесла, не читай немецких романов, не женись двадцати лет от роду. Казалось бы, подобные увещевания сами собой следуют из этой истории. И все же, наперекор нужде и испытаниям, молодой поэт женится двадцатилетним, работает усердно и не без успеха, обуздывает Пегаса, взбирается по социальной лестнице, счастливо окружает себя любящей семьей и преданными друзьями, и так все продолжается два десятилетия, пока судьба не посылает ему и его жене промыслительный удар, который почти одновременно уносит их в могилу.(...)

История Блэнчерда (если отвлечься от ее горестного конца, стоящего особняком в его судьбе) никак не позволяет обвинять читателей в равнодушии к литературе. Его карьера, рано оборвавшаяся, сложилась, в основном, удачно. По правде говоря, мне невдомек, могла ли его всерьез облагодетельствовать поддержка и вмешательство правительства, и непонятно даже, как можно было бы о том ходатайствовать. Ни из чего не следует, что человек напишет гениальное творение, даже имея полную свободу. Сквайр Шекспир из Стратфорда с его земельными угодьями и рентами, с гербом над портиком - уже не тот Шекспир, который писал пьесы. К тому же праздность, или, если угодно, созерцательность, ничуть не внове сочинителям. Среди всех сквайров, владевших землями и рентами, и среди тех, что занимали государственные должности, доходные и необременительные, многие ли писали книги, да еще и хорошие? Людей полезных правительство берет на службу и оплачивает: юристов, дипломатов, солдат и им подобных, но в поэзии оно не нуждается и может обойтись и без трагедий. Пусть литераторы стоят на собственных ногах. День ото дня растет спрос на их труд и множится число заказчиков. Самые искусные и удачливые из тех, что трудятся на ниве развлекательной литературы, имеют такую власть над чувствами читателей и возбуждают к себе такое непритворное участие, какое и не снилось их собратьям; а люди ученые и образованные, которые стремятся к высшим почестям, их и удостаиваются. И несмотря на отвращение доктора Кэреса, я нахожу, что никогда у нас так много не писали и не читали жизненно полезного и никогда все виды сочинительства не были окружены таким горячим интересом.

Однако пора кончать. Мое письмо и так приобрело недопустимые размеры, а вы ведь жаждете новостей; разве вы не читали в сегодняшнем номере "Таймc" реляцию о сражении с шахом? Засим прощаюсь

М. А. Т.

Лондон, февраля 20-го, 1846 года

"НОВЫЙ ТИМОН" БУЛЬВЕРА-ЛИТТОНА

("Морнинг кроникл", 21 апреля 1846 г.)

..."Новый Тимон" нисколько не похож на "Тимона" {29}, его поэзия, на наш взгляд, нимало не похожа на природу, хотя порою не чужда поэзии. В ней много шума без кипенья страсти и много ярости без ощущенья силы. Она бесхитростна, подчас красива, богата выдумкой, но совершенно лишена какой-либо естественности и подлинности. Стиль ее удивительно безвкусен, и в обращении с английским языком автор обнаруживает беспримерную развязность. Ничтоже сумняшеся он подбирает рифму к слову "жизнь" так, словно оно читается в два слога, нехитрые личные местоимения снабжает ударением ("_Венеру одолев, Он сети избежал_"), прилагательные, снабдив их прописной буквой (_Доброе, Прекрасное, Истинное, Прошлое, Грядущее_ и т.п.), возводит в ранг существительных. С помощью того же несложного типографского приема он наделяет существительные более важным смыслом: "_Глас Сердца башню Разума потряс", "Но горе - Эгоист и хочет в том признаться", "Покой таится в Водах Жизненной Стремнины", "Досуг парит, а Труд сидит за кругом_". Скажите на милость, почему _Труд_ с большой буквы сидит за _кругом_, начинающимся с малой? Может, и нам, подобно немцам, перевести все существительные в категорию собственных имен? В довершение прочего, автор и вовсе выворачивает существительные наизнанку, превращая их в глаголы... Кто вправе разрешить себе такую вольность в обращении с нашей свято чтимой матерью - английской грамматикой? Сэр Бульвер-Литтон, как известно, грешит этим неоднократно, в его стихах и прозе то и дело _"стеклятся", "мимолетничают" и "таинствуют"_ потоки _Истинного, Запредельного, Прекрасного и Безобразного_. Автор "Нового Тимона" с большим искусством перенял у него все эти недочеты, старательно скопировал его героев, философию, звучание стиха - "_citharae а cantus peritus_" {Он хорошо пел и играл на кифаре (лат.). (Тацит. История. Кн. 2, 8).}, вроде того вольноотпущенника Нерона, который старался убедить толпу, что он и есть Нерон... Мы возражаем здесь не только _Тимону_, сколько его критикам: нет, среди нас не объявился новый гений, нет, _Тимону_ не воскресить былую славу наших бардов. Возможно, среди нас живут великие поэты, но автор "Нового Тимона" больше всего к ним приобщился, когда убрал в своем последнем позолоченном издании бестактность, допущенную по отношению к одному из них в двух прежних изданиях этой самой выспренней из всех поэм.