Детективное агентство Дирка Джентли - Дуглас Адамс

– Да, он спросил меня именно об этом, – ответил профессор приглушенным голосом.

– Хорошо. – Дирк закрыл записную книжку и сунул ее в карман. На лице его была скупая улыбка, словно свидетельствовавшая о том, что именно такой похвалы он и ждал. – Таким образом, ясно, почему ответы были: «да», «нет», «быть может». И именно в такой последовательности. А теперь, где?

– Что?

– Машина времени.

– Вы в ней, – ответил профессор.

26

Шумная ватага свадебных гостей ввалилась в вагон поезда на станции Бишоп-Стетфорд. Мужчины были в смокингах с гвоздиками в петлицах. Их лица казались слегка помятыми после свадебного веселья. Дамы были в нарядных платьях и шикарных шляпках. Они весело щебетали о том, как хороша была Джулия в белой тафте, а Ральф даже во фраке выглядел таким же неотесанным увальнем.

Кто-то из юношей высунул голову в окно вагона и, окликнув кондуктора, справился, не ошиблись ли они поездом и действительно ли он останавливается в Кембридже. Кондуктор, чертыхнувшись про себя, подтвердил это, что, однако, не помешало молодому франту пуститься в ненужные рассуждения о том, что ехать им в обратную сторону совсем ни к чему и еще что-то подобное. Наконец, издав в заключение какие-то квакающие звуки, он спрятал голову, пребольно, должно быть, ударившись макушкой о верхнюю раму.

Насыщенность вагона алкогольными парами возрастала.

Однако общим мнением было отметить конец свадебного обеда в вагоне-ресторане, чтобы те, кто не допил на свадьбе, смог бы напиться до чертиков здесь, и на этом поставить точку. Идея была принята на ура, поезд тронулся, и кое-кто не устоял на ногах.

Три молодых человека упали на три пустых места в купе, в котором четвертое место было занято холеным, плотного телосложения господином с печальным лицом и большими коровьими глазами, устремленными куда-то в пространство.

Медленно и неохотно взор незнакомца вернулся из вечности в узкое пространство купе, к его неожиданным и шумным спутникам.

Его снова охватило знакомое, не раз тревожившее чувство.

Три шумных соседа живо обсуждали, стоит ли им всем троим идти в бар ресторана за напитками, или пойдет кто-то один и принесет всем, или же он напьется и позабудет о друзьях, а они будут напрасно ждать его, или же если он не забудет, то сможет ли он один принести напитки для троих, не расплескав их по дороге к всеобщему неудовольствию остальных пассажиров.

Наконец после долгих споров был достигнут некий консенсус, который тут же у всех троих вылетел из головы, поэтому двое из друзей с готовностью вскочили, но тут же снова сели, позволив вскочить третьему. Тот, встав, тут же плюхнулся обратно на сиденье. Тогда двое все же встали и высказали здравую мысль, что безопаснее, пожалуй, купить не напитки, а весь бар. На том и порешили.

Третий, пожелав последовать за друзьями, был неожиданно остановлен соседом с печальными глазами, который, наклонившись к нему, в каком-то порыве отчаяния крепко схватил его за руку.

Молодой человек в смокинге отреагировал быстро и решительно, насколько позволило ему изрядно затуманенное алкоголем сознание.

– Что вам нужно? – с вызовом спросил он, глядя на незнакомца.

Майкл Вентон-Уикс, ибо это был он, впившись в него горящим взором, тихо промолвил:

– Я был на корабле…

– Что?

– На корабле… – повторил Майкл.

– На каком корабле? О чем вы говорите? Отпустите мою руку, слышите!

– Мы прилетели, – не мог уже остановиться Майкл. Голос его был тих и еле слышен, но он странно завораживал и подчинял себе. – …Мы преодолели огромные пространства. Мы прилетели сюда, чтобы создать здесь рай. Рай. У вас. Здесь.

Он медленно обвел глазами купе, на мгновение остановился взглядом на забрызганном дождем окне, за которым были ранние сумерки и мокрый пейзаж Восточной Англии. Он смотрел на него с явным отвращением и все сильнее сжимал руку юноши.

– Послушайте, я хочу пойти в бар и выпить, – неуверенно взмолился свадебный гость. Он и сам не знал, так ли уж ему этого хочется.

– Мы оставили позади тех, кто пожелал уничтожить себя войнами, – бормотал Майкл. – Мы хотим создать мир, где не будет войн, а будут лишь музыка, искусство, просвещение… В нем не будет места ничему мелкому, суетному, презренному…

Приумолкший гуляка с удивлением смотрел на странного пассажира. Он не походил на престарелого хиппи, хотя кто знает. Его старший брат тоже однажды ушел в коммуну друидов и прожил там пару лет, питаясь пончиками с ЛСД и воображая, что он дерево. А потом ничего, вернулся. Теперь он директор торгового банка и больше не чувствует себя деревом. Правда, пару раз с ним это еще случилось, пока он наконец не сообразил, что ему нельзя пить какую-то определенную марку красного вина, которое будило в нем воспоминания.

– Нашлись и такие, кто предрекал нам неудачу, – продолжал свой печальный рассказ Майкл. Шум в вагоне не заглушал его тихого голоса. – Они утверждали, что мы тоже несем в себе семена раздора и войны, но мы были полны веры. Нашей целью были искусство, красота и их процветание. Высокое искусство и великая красота – музыка. Мы взяли с собой только тех, кто верил и стремился сделать это явью.

– О чем вы говорите? – наконец, опомнившись, спросил свадебный гость, но в его словах уже не было ни враждебности, ни вызова. Он незаметно для себя подпал под гипнотическое воздействие речей незнакомца.

– Когда это было? Где?

Майкл тяжело дышал.

– Когда вас не было еще на свете, – промолвил он наконец. – Не уходите, и я вам все расскажу…

27

Наступила долгая полная тревоги пауза. За окном опускались сумерки, стемнело и в комнате. От причудливой вечерней игры света фигура профессора казалась тенью.

Словоохотливый непоседа Дирк был безмолвен. Его глаза, сиявшие детским любопытством и восторгом, снова скользнули по неказистой обстановке профессорской гостиной, по ее старинным деревянным панелям и потертому ковру на полу. Руки его заметно дрожали.

Ричард, слегка нахмурившись, словно решал в уме сложнейшую задачу, наконец посмотрел на профессора и прямо в лоб спросил:

– Кто вы?

– Понятия не имею, – весело и беспечно ответил профессор. – Многое выветрилось из моей памяти за это время. Видите ли, я очень стар. Ужасно стар. Если бы я сказал вам, как я стар, боюсь, это напугало бы вас. И, как ни странно, это напугало бы и меня самого, ибо я даже не могу вспомнить свой возраст. Я многое перевидал и, слава Богу, большую часть перезабыл. Беда в том, что с человеком, достигшим моего возраста, о чем я, кажется, уже говорил, происходит нечто странное… Я, видимо, это уже говорил?

– Да, да, говорили.

– Хорошо. Я забыл, говорил или нет. Дело в том, что человеческая память с годами не становится богаче, из нее многое просто выпадает. Так что, как видите, разница между человеком моего возраста и вашего не в том, насколько много он помнит, а в том насколько много он забыл. В конце концов даже забываешь, что именно ты забыл, а потом забываешь вообще, что ты когда-либо что-то помнил, и уже не помнишь, что только что сказал…

Он растерянно посмотрел на чайник в руках.

– Но помнишь вещи… – попытался деликатно помочь Ричард.

– Запахи и серьги…

– Простите, профессор?

– Что-то, конечно, остается и напоминает о себе по какой-то причине, – бормотал профессор, сокрушенно тряся головой, и вдруг неожиданно сел. – Серьги, которые были на королеве Виктории в серебряный юбилей ее правления. Очень странные серьги, запечатленные, конечно, на портретах того времени. И запах улиц, прежде чем на них появились автомобили. Трудно сказать, когда было хуже. Вот почему так жив в памяти образ Клеопатры. Убийственное смешение воспоминаний о королевских серьгах и запахах. Боюсь, что они останутся в памяти, даже когда все остальное забудется. Я буду сидеть в полутемной комнате, беззубый, потерявший зрение и обоняние старец, у которого только и останется, что эта жалкая седая головенка. А в ней – странное видение: уродливые голубые с золотом подвески, в которых резко преломляются праздничные огни, и еще запах пота, бродячих кошек и смерти. Интересно, что это все может означать для меня…

У Дирка буквально перехватило дыхание, когда он осторожно двигался по комнате и легонько, кончиками пальцев касался стен, спинки кушетки, крышки стола.

– Как давно все это… существует?.. – наконец спросил он.

– Здесь? – переспросил профессор. – Лет двести. С тех самых пор, как я вышел в отставку.

– В какую отставку?

– Понятия не имею. Мог же я в конце концов занимать какую-то должность, а? Как вы считаете?

– Вы хотите сказать, что всегда жили в этой квартире… все эти двести лет? – пробормотал Ричард. – Вы не думаете, что это могли заметить и найти весьма странным?

– О, в этом вся прелесть Кембриджа. Здесь столько тайн, – с удовольствием пояснил профессор. – Если бы мы начали ими делиться, нам бы сидеть здесь безвылазно с Пасхи до Рождества. Свлад… э-э-э… Дирк, дорогой друг, прошу вас не трогать это. Пока.