Косыгин. Вызов премьера (сборник) - О. Селин

Алексей Николаевич успел проникнуться уважением и теплыми чувствами к французскому президенту за время их общения в те дни. О том, что эти чувства были взаимными, свидетельствует необычность приема А.Н. Косыгина во Франции, куда он прибыл с ответным визитом в декабре 1966 г. Президент де Голль лично приехал встречать его в аэропорт, что не предусмотрено протоколом.

В следующем, 1967 г. Алексей Николаевич впервые побывал в Соединенных Штатах, приехав туда для участия в работе Генеральной Ассамблеи ООН. В Нью-Йорке ему было передано предложение президента Линдона Джонсона о встрече. Это было довольно неожиданным и потребовало согласования с «центром». «Центр», однако, не спешил с ответом, поставив советскую делегацию в довольно затруднительное положение. Прошло несколько дней, прежде чем согласие было получено и передано американской стороне. Для встречи был выбран небольшой городок Гласборо, расположенный между Нью-Йорком и Вашингтоном. Эта встреча не только имела важное политическое значение, но и стала серьезным шагом вперед на пути разрушения стереотипного пропагандистского «образа врага» как с той, так и с другой стороны. Все пункты переговоров были пронизаны интересом к тому, что представляет собой собеседник, можно ли ему доверять, серьезно, по-деловому с ним работать, найти точки соприкосновения…

Позже, в узком кругу, Алексей Николаевич рассказывал, что из личных контактов с президентом США у него возникло представление о дружелюбном, скромном человеке, способном на проявления доброй воли, на поиски взаимопонимания. Импонировал ему и стиль работы Джонсона, его стремление привлечь к диалогу компетентных людей. Большую часть переговоров Косыгин и Джонсон провели с глазу на глаз в присутствии одних лишь переводчиков. В других беседах принимали участие Государственный секретарь США Дин Раек, министр обороны Роберт Макнамара, советник президента Джордж Банди.

Американская и мировая печать высоко оценила встречу в Гласборо. Наша пресса ограничилась официальным коммюнике – в стране еще открыто не проявилась, но уже назревала тенденция к отходу от принципов коллегиального руководства. Брежнев все чаще противопоставлял партию правительству, аппарат ЦК – Совету Министров, и в годы его пребывания у власти роль правительства последовательно принижалась. Уже в начале 70-х годов Совет Министров, правительственные органы стали постепенно отстранять от внешнеполитической деятельности. Все, что было сделано, предавалось забвению. Министр иностранных дел почти перестал присутствовать на заседаниях Совмина, все вопросы решались на Старой площади. Не только внешнеполитические, но и многие другие вопросы перекочевали в ЦК, а потом – формально – в Президиум Верховного Совета, когда Генсек стал его Председателем.

Министрам все чаще предписывалось «согласовывать» или «увязывать» государственные вопросы с не компетентными в данном деле членами Политбюро, что вызывало серьезное недовольство Алексея Николаевича, вообще с раздражением относившегося к партийной иерархии, считая, что с этого хода, как правило, в правительство попадают случайные люди.

В «брежневский» период, который ныне прочно окрестили «застойным», к старому стилю руководства добавилась новая особенность – резко возросла роль аппарата, помощников и референтов, они уже вершили и решали многие дела, получили полномочия едва ли не на уровне секретарей ЦК. Большинство из них все чаще склонялось к угодничеству перед первым лицом в государстве, потакая его слабостям и тщеславию. Косыгин относился к состязаниям подхалимов с плохо скрываемой брезгливостью. Но и для него самого единственной возможностью отстаивать свои позиции оставалось участие в работе Политбюро.

Среди членов Политбюро в то время непросто было найти образованного человека; роль таких серых личностей, как Суслов или Кириленко, была значительной. Со многими высокопоставленными руководителями я был знаком, встречался в служебной обстановке, на отдыхе, иногда – к счастью, редко – меня вызывали на Секретариат ЦК. До сих пор не могу забыть это ужасное ощущение – все молчат, трепещут, «руки по швам»… А в результате появляется документ с заявлением: «Политбюро (или Секретариат ЦК) считает…» Так было при Брежневе, Андропове, Черненко, да и при Горбачеве.

Поводом для одного из редких случаев, когда я видел Алексея Николаевича вспылившим, был отказ Политбюро обсуждать проблемы развития страны и связанные с этим принципиальные трудности формирования очередного пятилетнего плана. Второй раз это случилось при решении «чешского вопроса». Он никогда не был таким мрачным, как в те дни. Это видно и на официальных фотографиях, запечатлевших руководство страны в августе 1968 г. Позже, уже в больнице, он глубоко переживал решение о вводе «ограниченного контингента советских войск в Афганистан», за которое наш народ заплатил такую страшную цену.

Косыгина, человека твердых правил, не мог не возмущать расцветший при Брежневе пышным цветом протекционизм. Сам он в этом отношении был абсолютно бескомпромиссным. Я не знаю работников, о которых можно было бы сказать, что это «его» люди. «Его» были все, кто честно и добросовестно работал. Занимая высокие государственные посты, он сознательно культивировал в себе некую отстраненность, проявлял, может быть, излишнюю щепетильность из опасений, что личные отношения могут отразиться на государственных интересах. Его немногочисленные друзья занимали рядовые должности, наша семья была принципиально независима.

Сразу после свадьбы мы стали жить отдельно от родителей жены, пытаясь создать собственный очаг. Людмила Алексеевна долгие годы работала в Главном архивном управлении МИД СССР, имела ученую степень кандидата исторических наук, опубликовала фундаментальное исследование по истории советско-американских отношений, затем более десяти лет, до ухода на пенсию, возглавляла Библиотеку иностранной литературы – все эти организации были вне компетенции ее отца. После смерти в 1967 г. Клавдии Андреевны Косыгиной Людмила в составе делегаций сопровождала отца в нескольких зарубежных поездках, как того требовали протокольные мероприятия, церемония встреч. Она была единственной дочерью, очень любимой и любящей, но Косыгины, повторяю, никогда не путали интересы родственные и государственные.

К моей научной и организационной деятельности Алексей Николаевич относился с уважением, мог помочь советом, но никогда не оказывал протекции. Для меня было естественным принятое в семье правило не просить помощи, даже сталкиваясь с непреодолимыми препятствиями, – надо было бороться самому, заслуживая уважение близких людей. Он всегда радовался появлению моих публикаций, был очень доволен тем, что я стал членом Римского клуба АКАСТа, Венского Совета, других международных организаций. Нередко мы помогали друг другу, читая проекты докладов, предлагая поправки и улучшения. Это можно назвать дружественным сотрудничеством, исключающим нравственно неприемлемое использование чужого высокого авторитета. С радостью могу сказать, что и мои дети всегда придерживались этих принципов.

К вошедшим в моду почестям и наградам Косыгин был совершенно равнодушен. Как-то Леонид Ильич упрекнул его, что он не носит Звезду Героя. Алексей Николаевич отговорился тем, что не смог дома найти свои награды. Поскольку предстояли очередные торжества, Брежнев прислал ему муляжи и просил держать их наготове в рабочем кабинете. Кстати сказать, в воинском звании Косыгин не поднялся выше капитана запаса. Хотя во время войны он выполнял ответственнейшие задания Государственного Комитета Обороны, не считал себя вправе укрываться за воинским званием.

Большинство подарков и сувениров, которые Алексею Николаевичу вручали за рубежом, он передавал в Архангельскую среднюю школу Красногорского района, которая находилась недалеко от его дачи. А дорогостоящие подарки сдавались под расписку в Оружейную палату или в Гохран. Надеюсь, там сохранились эти вещи и соответствующие документы. Во всяком случае, у нас дома до сих пор цел перечень сданных предметов и копии расписок.

Отдыхать за заборами госдач Алексей Николаевич не любил, часто останавливался в домах отдыха (за что его упрекали в стремлении «заработать популярность»), ходил пешком, убегая от охраны, рыбачил, плавал, вообще был спортивным человеком – играл в волейбол, бадминтон и мог дать фору молодым соперникам. Очень увлекался греблей и иногда доводил нас до изнеможения катанием на лодке. Зимой каждое воскресенье обязательно заставлял всех ходить на лыжах, бегать на коньках…

На даче мы обычно по субботам первую половину дня работали, а вечером и утром в воскресенье отдыхали, гуляли; после обеда опять возвращались к занятиям – читали, писали, ребята готовили уроки. По вечерам разговаривали, он дотошно расспрашивал, кто что читал, интересовался нашими суждениями о книгах. Иногда случались и «тематические вечера». Если кто-то заговаривал о непонятном для него вопросе, по инициативе Алексея Николаевича начинались общие дискуссии на различные темы – политические, философские, экономические, даже научно-технические. Самое живое участие в них принимали наши подросшие дети – Алеша и Таня. Алексей Николаевич очень любил внуков, разговаривал с ними всерьез, что им, конечно, очень льстило, и они иногда даже специально готовились к таким беседам и нашим вечерам. От Алексея Николаевича осталось много записных книжек, в которые он вносил не только деловые заметки, но и выписывал некоторые новые для него понятия, интересные мысли из различных областей науки, философии, искусства.