Косыгин. Вызов премьера (сборник) - О. Селин

В феврале 1949 г. секретарь ЦК ВКП(б), член Оргбюро ЦК А.А. Кузнецов, председатель Совета Министров РСФСР М.И. Родионов, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома партии П.С. Попков, второй секретарь горкома Я.Ф. Капустин, председатель Ленгорисполкома П.Г. Лазутин были сняты с работы и исключены из партии. Я ни с кем из них, кроме Кузнецова, лично знаком не был. 5 марта было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об освобождении Н.А. Вознесенского с поста заместителя Председателя Совета Министров СССР, председателя Госплана СССР и от всех других руководящих должностей; спустя несколько дней Сталин подписал решение о выводе его из состава Политбюро, а затем и об исключении из членов ЦК. Так начиналось «ленинградское дело». Мы, ничего об этом не зная, только видели по состоянию обычно чрезвычайно сдержанного Алексея Николаевича, что произошло нечто ужасное. Позже Клавдия Андреевна сказала нам с Люсей:

– Случилась большая гадость – Алексея Александровича арестовали.

Одним из веских оснований для расправы с ним, очевидно, стало то, что после перевода в Москву Алексей Александрович был назначен секретарем ЦК и начальником Управления кадров ЦК, а это очень не нравилось некоторым старым членам Политбюро. В те же дни были задержаны Попков, затем Вознесенский, Родионов, Лазутин и многие другие руководящие работники Ленинграда, а также те, чья прежняя деятельность была связана с этим городом. Всем им было предъявлено обвинение в измене Родине, «вредительско-подрывной работе в партии», в намерении превратить ленинградскую организацию в опору борьбы с ЦК ВКП(б), создать компартию РСФСР. Реальная опасность нависла и над Алексеем Николаевичем, тем более что он был в очень хороших отношениях с Кузнецовым.

Надо сказать, что у некоторых руководителей партии и государства были причины для недовольства Косыгиным. Одних настораживало то, что его на какой-то короткий период приблизил к себе Сталин. Другим не нравились некоторые поручения, которые Косыгин получал лично от Сталина, например такая неблагодарная миссия – разобраться с привилегиями членов Политбюро – не могла не вызвать их раздражения. Как рассказывал нам Алексей Николаевич, началось с того, что однажды на заседании Политбюро Сталин учинил разнос.

– Мне прислали списки с продуктовых баз, – говорил он, – в которых указано, сколько продуктов расходуется в семьях Молотова, Кагановича, Микояна и других. Это просто возмутительно – вместе с ними кормится и охрана, и вся обслуга. Причем все воруют и никто не считает. Поручим Косыгину разобраться с этим, пусть внесет предложения, чтобы ввести жесткий лимит.

В те времена члены Политбюро, имея сравнительно невысокую зарплату, получали практически бесплатно любое количество продуктов, но после вмешательства Сталина, поручившего Косыгину навести порядок, были установлены ограничения. Недовольство же влиятельных членов Политбюро пало на голову Алексея Николаевича.

Однажды он сказал мне, что среди предъявленных Вознесенскому обвинений есть и обвинение в незаконном хранении оружия, которое будто бы было обнаружено в его сейфе (скорее всего сувенир, подаренный ему во время войны). Алексей Николаевич тогда же предложил:

– Знаешь что, давай соберем что у нас есть и выбросим. Всякое может быть…

У меня был маленький, старый, полученный в подарок браунинг. В юности я неплохо стрелял из пистолета и малокалиберной винтовки и даже имел грамоты за участие в соревнованиях по стрельбе. У Алексея Николаевича был «вальтер» и еще какой-то пистолет, оставшийся с военного времени. Под видом рыбалки мы сели в лодку и утопили все это в Москве-реке.

Примерно в то же время, когда мы уже знали о судьбе Кузнецова и других, Алексей Николаевич сказал нам с Люсей:

– Знаете, ребята, а меня ведь тоже могут арестовать, тем более что на следствии по этому делу многие дают на меня показания.

Об этом он знал как кандидат в члены Политбюро: всем им по утрам клали на стол размноженные копии протоколов допросов, причем в экземпляре Алексея Николаевича кто-то подчеркивал красным карандашом фамилию «Косыгин». Он тут же садился и писал подробное объяснение Сталину: «категорически отрицаю эти факты…», «в это время я находился там-то…», «этого не могло быть по таким-то и таким-то причинам…», «показания надуманны…»

Как бы то ни было, каждое утро, уезжая на работу, обняв Клавдию Андреевну, расставаясь с нами, он говорил: «Прощайте» и напоминал о заранее обговоренных условиях, как нам быть, если с ним что-то случится.

Жили мы тогда на даче, которая усиленно охранялась, поэтому, чтобы поговорить, пошептаться, посекретничать, приходилось прятаться от соглядатаев. В семье на долгие годы сложилось убеждение, что телефоны прослушиваются. Все знали, что в разговорах надо быть крайне осторожным; никто не собирался делать крамольных заявлений, но опасались провокаций.

Однажды я решил поискать в доме подслушивающие устройства – в том, что они есть, сомневаться не приходилось. В нескольких местах в комнатах я отыскал два замаскированных довольно примитивных микрофона. О своем открытии я сообщил Алексею Николаевичу, на что он строго заметил:

– Ничего не трогай и никому не говори.

И в самом деле, кому же скажешь?..

Несколько месяцев все мы провели в напряженном ожидании. Позже для себя решили, что все же арестовать Алексея Николаевича не дал Сталин, а его воля была – закон. Очевидно, к Косыгину у него была какая-то симпатия. После XIX съезда, когда Политбюро было преобразовано в Президиум ЦК, Косыгин в него не вошел, а стал лишь кандидатом. На каком-то совещании, когда Алексей Николаевич сидел в сторонке, к нему подошел Сталин, тронул за плечо:

– Ну как ты, Косыга? Ничего, ничего, еще поработаешь, поработаешь…

Эти слова, о которых нам потом рассказал Алексей Николаевич, несколько сняли напряжение, хотя процессы по «ленинградскому делу» продолжались. В 1952 г. стало ясно, что этап подозрений и недоверия заканчивается. Уже позже это косвенно подтвердил Хрущев. На одном из узких совещаний он с ехидцей бросил Алексею Николаевичу:

– А я-то помню, как Сталин говорил о вас – вот наш будущий премьер…

В первые годы правления Хрущева Косыгин полностью поддерживал новую политику и важнейшие инициативы. Поначалу Хрущев не оказывал ему должного доверия, однако постепенно проникался уважением к опыту и знаниям Алексея Николаевича, повышал его роль в управлении народным хозяйством. Но их отношения всегда оставались неровными и настороженными. Хрущев неохотно склонялся к признанию необходимости передать руководство специалистам высокого класса, опираться на деловых людей. А Косыгин очень переживал, видя, что компетентность нового руководителя на порядок ниже, чем его предшественника. Правда, тогда он не мог знать, каким будет следующий…

Отношение к Хрущеву изменялось у Косыгина по мере того, как прямо на глазах возрождался культ личности, конечно, не в столь жестоких формах, как у Сталина. И хотя решения, документы XX и XXII съездов партии были направлены на демократизацию жизни в партии и обществе, в аппарате ЦК и на местах сохранялся сталинский стиль руководства, служивший укреплению власти первого лица, когда «железная» партийная дисциплина использовалась для расстановки «верных людей», когда бездумно выполнялись директивы, принимавшиеся подчас без обсуждения, но под флагом коллегиальности. Все это вызывало у Косыгина особенный протест.

Об освобождении Хрущева иногда говорят как о дворцовом перевороте. Но не следует забывать, что это был единственный в советской истории случай, когда обсужденное и принятое пленумом ЦК решение было высказано в глаза руководителю партии. Сегодня легко критиковать и порицать, а в октябре 1964 г. каждый участник пленума должен был сделать свой выбор. Сам Хрущев проявил незаурядный характер и чувство ответственности, согласившись с решением.

В 1964 г. А.Н. Косыгин искренне поверил, что решение пленума послужит утверждению принципа коллегиальности в руководстве, что запрет на совмещение высших постов позволит исключить возможность возникновения нового культа. Но с какой-то неумолимой последовательностью люди, подчиняющие себе мощную партию, оказываются неспособными противостоять собственным амбициям, влиянию подхалимов и интриганов, рано или поздно начинают утверждать свой непререкаемый авторитет…

После освобождения Хрущева на пост Председателя Совета Министров СССР был назначен Косыгин. Американский журнал «Ньюсуик» в то время писал: «Косыгин – новый тип советского руководителя, не столько идеолог, сколько практик… Человек такого типа мог бы возглавить крупную корпорацию вроде «Форда» или «Дженерал Моторс», но не кажется способным руководить политической партией. Он, возможно, будет рассматривать проблемы с точки зрения фактов, прагматически и логически… Косыгин поднялся наверх главным образом благодаря своей абсолютной преданности любому делу, которым он занимался, начиная с работы на ленинградской текстильной фабрике… Пристрастие Косыгина к логике будет, несомненно, полезно для русской экономики, да и во многих других областях оно окажется новшеством…»