Ночь молодого месяца - Андрей Всеволодович Дмитрук

было отменно точным, — он послал Виоле затейливый комплимент, который приняла она зрительно, как узор, напоминающий о цветах и жемчуге, а может быть, то был белый, сверкающий прибой или снег. Подо всем этим, несомненно, таилось преклонение, и чуть-чуть рисовки своей утонченностью, и видимая только Виоле застарелая робость.

Внезапный ветер взъерошил русую гривку Хельги. Длинные аквамариновые глаза ее сузились, инстинктивно скрывая блеск. Двое непричастных уловили только трепет воздуха вокруг пламенного луча, посланного девушкой навстречу Ларри. Она получила не менее жаркий ответ.

Ящик был вручен Виоле. Легким нажимом воли она постигла назначение подарка; других намеренно оставили в неведении, чтобы сюрприз оказался полным.

Ларри уселся рядом с Хельгой; ему был послан предупреждающий образ страшного кинжалоносного тамады, и он тут же отказался от намерения раскопать салат. Птицы шумно завозились в миндальной кроне. У тропы вырос последний гость.

Как и Ларри, он решил совершить точное Перемещение, но не сумел сосредоточиться на открытом дворе. Сфера воткнула его в заросли чертополоха рядом с дорожкой от моста. Гость нарушил тишину звучащим словом, и была это энергичная фраза с упоминанием бога, хотя и сказанная по-венгерски, но, конечно же, понятая чтецами душ.

Волна жгучей досады достигла стола. Гость хотел появиться иначе — самолюбивый, полнокровный мужчина в душном белом кителе с серебряными пуговицами, в черных брюках, с дурацким арканом крахмального воротничка и галстука на шее. Он казался существом иной породы… Даже плечистый, тяжелорукий Роман был лишен малейшей рыхлости, а обеим женщинам и Лании только крыльев за спиной не хватало.

Скомканно улыбаясь, капитан Дьюла Фаркаш по возможности очистил брюки от паутины и цепких репейных шариков. Затем вперевалку тронулся к столу, где и вручил Виоле букет, пестрый и растрепанный, как чучело петуха. Имениннице пришлось изрядно нагнуться, чтобы отблагодарить капитана поцелуем. Пробормотав нескладные поздравления, все еще переживая свой конфуз, Фаркаш опустился на скамью и с вытаращенными глазами начал платком вытирать лысину. Он надрывно дышал. На него было жалко смотреть.

Из толстостенного кувшина, запотевшего в холоде церковных подвалов, разлил Роман похожее на кровь и на вишневый сок терпкое, с дразнящим запахом вино. А затем откашлялся и заговорил, стоя с полным бокалом.

Он уже много лет не говорил вслух; язык с трудом подчинялся Роману. Но таков был долг хозяина, человека новой формации, по отношению к капитану, не владевшему искусством мыслепередачи. То есть сотрапезники, конечно, могли внушать Фаркашу свои думы и читать его ответы; но при этом капитан, и без того огорошенный фантасмагорией века, в который он неожиданно свалился, чувствовал бы себя распятым, выставленным на всеобщее обозрение…

Звуки Романова баса заставили примолкнуть испуганных птиц. Стайка на миндальном дереве вообще редко видела людей и воспринимала их как создания совершенно бесшумные, выходящие прямо из воздуха и в нем же исчезающие…

— За кого мы пьем сегодня? Странный вопрос, скажете вы. Ну конечно же, мы пьем за новорожденную. Но при этом каждый из нас пьет за другого человека. Капитан Фаркаш чествует свою спасительницу. Ларри — бывшую наставницу. Хельге, должно быть, особенно приятно поздравить свою мать, которую она впервые в жизни видит несколько дней подряд… Не спорь, Хельга, я не осуждаю: к Виоле неприменимы обычные мерки… И наконец, я. За кого же я поднимаю этот бокал?..

Роман задумался, опустив пшеничные выгоревшие ресницы. Виола положила свою ладонь на левую руку тамады, любовно заглянула снизу вверх в его лицо. Круглая раскрасневшаяся физиономия капитана, украшенная щеткой полуседых усов, взялась лукавыми морщинами, и Фаркаш сказал вполголоса:

— У нас в таких случаях говорили, что вино выдыхается.

— Роман! А вино не выдохнется, пока ты думаешь? — спросила Хельга. С непривычки она не рассчитала силу своего высокого голоса, и получился трубный клич. Эхо прокатилось по темной церкви и угасло бормотанием в алтаре, где остатки золотого фона тлели вокруг смутной Матери.

2. То была нелепейшая из случайностей, уготованных испытателю. Вместо того чтобы отправить Романа Альвинга на курортную планету Аурентина, своенравный Переместитель забросил человека в неведомое землянам жуткое звездное захолустье. И хорошо еще, что не оказался Роман в пекле какого-нибудь светила или, того хуже, за пределами родной четырехмерности…

Наступали последние деньки корабельных сообщений. До сих пор Переместитель действовал только в пределах Кругов Обитания. Так называлась область, сплошь занятая человеком вокруг Солнца: планеты, орбитальные города, базы Флота и сама заповедная Земля. Новые открытия позволили прямое мгновенное Перемещение через сотни и тысячи световых лет.

Альвинг был одним из первых. Флот поискал его положенное время. Затем Романа восстановили по «импульсному двойнику». Новый Альвинг не желал подвергать себя риску — жил в лесу, плотничал, разводил пчел. Переместитель тем временем прорубал тоннели во все стороны от Солнца. За двадцать лет он подчинил людям больше миров, чем Флот за пять веков. Человек, любопытный, как кошка, жаждавший свободы, точно степной конь, и обилия впечатлений, как ни одно другое существо, сделался еще более подвижным и независимым…

Пока разворачивалось это победоносное шествие, подлинный герой-испытатель Роман Альвинг коснел на совершенно безжизненном, покрытом водой шаре величиной в полторы Земли.

То было странное местечко даже для опытного космонавта. Сплошной океан, день и ночь неразборчиво бормочущий — будто он разумен, как в одной жутковатой старинной повести, и обсуждает сам с собой мировые проблемы. Удивительно спокойный грифельно-серый океан под сумрачным зеленоватым небом. Струистая дымка висела над морем — ни туч, ни ясной погоды. Мертвенный покой.

Океан вяло плескался у подножия бесчисленных островков, вернее, голых заостренных скал. Как один, черные, тускло блестящие, с гладкими обрывами к воде, гигантскими памятниками высились монолиты размером от десятков до тысяч шагов. У крупных островов было несколько вершин, собранных вокруг главного подоблачного обелиска.

Роман, конечно, выбрал скалу побольше, но не веселее прочих: сухая жесткая твердь, бездонные разломы, редкие вкрапления медного блеска белых и красных пород.

Хотя кислород в воздухе и присутствовал, дышать здесь было невозможно из-за обилия иных, ядовитых газов.

Впрочем, Альвинга мало беспокоила пустота и безжизненность мира, случайно оказавшегося под ногами. От удушья и голодной смерти его спасал энергококон — в годы пробных Перемещений обязательная принадлежность испытателя. Замкнутая область энергетических полей; непроницаемое яйцо. Так были устроены теперь все земные машины. Никаких грубо вещественных деталей, трущихся поверхностей, передач. Работало само пространство, расчлененное на мириады ячеек; запоминало, мыслило, исполняло собственные решения.

Кокон Романа был вечен и всеяден. Его питали: магнитное поле планеты, тяготение, лучи тусклого, размытого дымкой оловянного солнца. Кокон обеспечивал кровом, которому не страшен ядерный взрыв. Мог двигаться в воде, в воздухе или напролом сквозь скалу. При нем