давая поддельное чувство безопасности, пока ты стоишь под лучами искусственного света. С другой, он делал тебя слепым. Ограничивал твою жизнь пятью шагами вперёд, влево и вправо. А за линией света не было ничего. Всепоглощающая тьма, наполненная жадными агонизирующими воплями. Только ступишь в неё и больше не увидишь ни света, ни домов, ни лиц друзей. Я стоял возле чугунной ванны прижимая награбленное к своему животу. Андрей сказал сложить всё сюда. В грязную стоячую дождевую воду, поверхность которой была выстлана ковром гнилых листьев, тины и дохлой мошкары. Сначала, я был готов сделать это. Меня в тот момент не волновало ничего, кроме животного страха смерти. Желания забиться поближе к огню, и чтобы с трёх сторон меня окружали прочные стены. Хорошо бы ещё автомат в руки, или хотя-бы палку с огнём. А потом, сквозь ужас и низменные инстинкты выживания, начали пробиваться мысли. Мысли человека. Я не доверял Андрею. Пускай он был единственным человеком во всей округе. Да хоть последним на земле. Я накрыл ванну брезентом, а кфски, завернув в свою футболку, зарыл у крыльца, и сдвинул на прикоп старое кресло. Застегнул куртку на голом теле, уселся под фонарь и снова взял книгу в руки. Можно ли было верить в то, что я не двигался с этого места? Я бы себе не поверил. Меня всего била мелкая дрожь. Я с трудом разлеплял страницы, склеенные плесенью и грязью. Я глядел в написанное и буквы плясали перед глазами. Живот скрутило. Тьма пожирала несчастные лучи фонаря, сокращая весь мой мир до драного кресла. И не знаю, что со мной стало бы, оставайся я ещё хоть минуту один. До меня донеслось пьяное пение Тихона. Вопли, смех, музыка на севших динамиках телефона и урчание автомобильного двигателя. Я сунул книжку под сидение, встал ногами на кресло, направил фонарь вперёд и подбежал к забору. В этот момент я почувствовал себя ребёнком, что сидел с фонариком под одеялом и ждал, когда мама с папой вернуться из гостей и прогонят всех монстров, что поджидают за диваном или в куче одежды на стуле. Ржавая четвёрка с шумом съехала по насыпи. Кажется, подвеска долбанулась раза три или четыре. Одна рабочая фара осветила толпу местных. Антон, Тихон, Алёна, Настя, Миша и прочие, чьи имена я ещё не знал. Из четвёрки вывалило трое парней азиатской наружности. И две молоденькие девушки. Парни балагурили на своём. Гремели стеклом в пакете. Девушки, уже изрядно поддатые танцевали у капота. С ними был Андрей. Он вылез из машины в самом весёлом настроении, пока не увидел сизый дым, валящий из трубы над баней. Он посмотрел на меня с жутко обречённым видом, а я был счастлив. Счастлив, что больше не один сторожу эту границу нормального человеческого мира. Все завалились во двор. Мы с Антоном вытащили из дома стол, на котором расставили с десяток бутылок обычной дешёвой водки и сивухи бабы Гали в пластике. Неспелый арбуз, зелёный лук. Пироги, опять же, от местной самогонщицы. Дичь, приготовленная на огне. Это блюдо вызывало особенное отвращение и требует отдельного описания. Мясо дичи, даже если вы не охотник, вы всегда узнаете. Оно отличается от магазинной свинины, говядины, домашней крольчатины. Оно грубое, со специфическим привкусом. При жизни оно не жрало комбикорм и добавки. Оно не жирело на радость фермерам. Оно бегало, пряталось, охотилось. А это мясо, будь оно и приготовлено на огне, с аппетитной зажаристой корочкой, вызывало тошноту. Запах тины и болота, перебивал аромат костра, структура была не волокнистой, а однородной. Казалось, что оно давно сгнило, но видимо это, казалось, только мне. Гости хватали его прямо руками, клали на лаваш, поливали кетчупом и отправляли в рот. Парни, с которыми приехал Андрей были азербайджанцами, приехавшими на заработки. Незнание языка и акцент стирался по мере опустошения бутылок. Алик, Ислом и Гера, так звали парней. Девушек звали Аня и Катя, обе откуда-то из-под Романовки. Андрей познакомился с ними в придорожной кафешке. Предложил отдых на природе. Водочка, шашлычок. Скольких парней и девчонок они ещё так заманили. Алик и Гера спорили баранина или оленина, переспрашивали, точно ли не свинина. Ох если бы представляли они охочую до людской плоти сволочь, уродливую, всю в язвах. Андрей отвёл меня в сторону, под предлогом помощи с дровами.
– Забрал?
– Забрал.
– Молодец, Жека. Ты моя-то! – Андрей пытался изображать веселье и возбуждение от всего этого праздника, но панику было не скрыть ни тостами, ни танцами с деревенскими девахами, ни рюмкой водки. – Помнишь, что я говорил? Ешь и пей только то, что я купил. Следи, чтобы не подлили. В баню не ходи. Сделай вид, что нажрался и пошёл прилечь. Не вмешивайся, чтобы не увидел. Чтобы не случилось. Не пытайся никого спасти и не говори с ними ни о чём!
– Ребятам хана, да? И ты привёз их сюда? – спросил я. Я знал, ответ – да. Но мне было интересно, что чувствует Андрей в этот момент. Когда братается с этими парнями, лапает девок. Наполняет их рюмки. Фотографирует. Показывает, где помыть руки. Провожает до туалета. А потом он сделает вид, что набрался, приляжет на свой пропёрданный диван и будет игнорировать их крики о помощи.
– Да, привёз. Думаешь мне это доставляет удовольствие? Я этих людей каждую ночь в кошмарах вижу. Каждого, что привёл я. И каждого, кого не успел развернуть. Но это мой крест. Я и так вызываю подозрение. Надо усыпить их бдительность. Пусть сегодня они нарезвятся вдоволь. Нам самим с тобой надо не стать кормом мертвоедов, а потом уже думать о других. Я не только за бухлом да людьми ездил. Я посмотрел космические прогнозы. У нас двое суток.
– Думаю, ты мог уехать отсюда.
– Ты тупой? Мозги свои к подворотничку в армии пришил?
– А ты про армию не говори, если не служил. – я схватил Андрея за грудки и ударил бы. Ударил. За всё. За армию, за бедных людей, на смерти которых он закрывал глаза. За трёп о спасении мира. Тщедушный трусливый колхозник, что ищет себе оправдания и винит всех вокруг, вздумал потешаться надо мной и моей работой.
– Мои родители здесь жизнь положили. Знаешь, я их похоронил, а в ту же ночь могилы мертвоеды разрыли. В девяностые, отец сюда возил мужиков, капусту воровать. Знаешь, зарплаты не платили, а семью кормить надо. Вот они садились и ехали. Думали поле ограбят, детей накормят. А нет тут никакого поля и никакой капусты.
