Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 2 - С. Т. Джоши
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Именно «дешевые» чувства, включая сентиментальность и потребность в угодничестве, заставляют людей хвалить собак за «верность» и преданность, презирая при этом равнодушие и независимость кошек. По его мнению, ошибочно считать «бессмысленную общительность и дружелюбие собаки, как и ее раболепную преданность и послушание, качествами, достойными восхищения». Сравним поведение этих животных: «Бросьте палку, и собака, хрипя и тяжело дыша, бросится за ней, чтобы принести хозяину. Повторите то же самое перед кошкой, и она глянет на вас с вежливым изумлением и легким оттенком скуки». Но разве мы не считаем человека высшим существом как раз за независимость его мыслей и действий? Так почему же мы не хвалим кошку, когда она проявляет те же качества? Более того, человек вовсе не владеет кошкой (как может владеть собакой), а просто принимает ее у себя. Кошка – гость, а не слуга в нашем доме.
В «Котах и собаках» еще много всего интересного, но этих цитат будет достаточно, чтобы продемонстрировать его необыкновенное изящество и юмор. В этом эссе замечательным образом объединяются философия, эстетика и личные чувства, чтобы рассказать о существах, которыми Лавкрафт восхищался больше всего на свете (включая людей). Пожалуй, неудивительно, что Р. Х. Барлоу, решивший напечатать это эссе во втором номере Leaves (1938), захотел смягчить некоторые наиболее провокационные (и лишь отчасти шутливые) политические аллюзии. Ближе к концу эссе Лавкрафт отмечает: «Звезда кошки, как мне кажется, только начинает восходить, и мы понемногу освобождаемся от грез этики и демократии, омрачавших девятнадцатый век», и в этом отрывке Барлоу заменил «демократию» на «конформизм». Далее, где Лавкрафт говорит: «Трудно сказать, сумеет ли возродившаяся монархия и красота восстановить нашу западную цивилизацию, или распад уже необратим и его не сдержат даже фашистские настроения…», Барлоу написал «власть» вместо «монархии» и «никакая сила» вместо «фашистских настроений». Однако вопреки – или же, напротив, благодаря – этим крайне неполиткорректным высказываниям эссе «Коты и собаки» получилось великолепной работой такого высокого уровня, которого Лавкрафт не часто достигал.
Разумеется, на этом Лавкрафт не завершил свое творчество в тот год. Действуя вопреки заведенному правилу, он написал «Серебряный ключ» и «Загадочный дом на туманном утесе», одновременно работая над куда более объемным произведением. В начале декабря он сообщал в письме Августу Дерлету: «Я добрался до семьдесят второй страницы моей сновидческой фантазии…»85 К концу января была готова самая длинная на тот момент прозаическая работа Лавкрафта – повесть «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата».
Глава 18. Вселенская Отдаленность (1927–1928)
Работу над «Сомнамбулическим поиском неведомого Кадата» – повестью объемом в сорок три тысячи слов – Лавкрафт завершил двадцать второго января 1927 года. Еще в процессе написания он начал сомневаться, так ли уж она хороша:
«Я… очень боюсь, что читателям надоели приключения Рэндольфа Картера и что изобилие „странных“ образов могло разрушить силу того единственного, который должен создавать ощущение причудливости»2.
«Что касается моего романа… это плутовские хроники невероятных приключений в мире грез, и, сочиняя его, я даже не надеюсь на профессиональную публикацию. Здесь нет никаких намеков на популярную нынче психологию, хотя в соответствии с настроением, сопутствовавшим его задумке, в романе чувствуется скорее наивная сказочная атмосфера чуда, чем бодлеровский декаданс. Если честно, получается не очень хорошо, однако это полезный опыт для дальнейших и более удачных попыток освоить форму романа»3.
В последнем предложении представлено очень точное суждение по поводу этой работы. Ни одно другое крупное произведение Лавкрафта не порождало настолько диаметрально противоположных отзывов даже от самых преданных его поклонников: Л. Спрэг де Камп сравнил повесть с романами Джорджа Макдональда «Лилит» и «Фантастес», а также с «Алисой в Стране чудес»4, а вот некоторые другие исследователи Лавкрафта считают ее практически нечитабельной. Лично мне кажется, что повесть получилась замечательной, но не очень сильной: приключения Картера в мире грез со временем действительно приедаются, и спасает произведение только необычайно интересный финал. Наибольшую значимость эта повесть имеет, пожалуй, с автобиографической точки зрения, ведь, по сути, она представляет собой рассказ о духовной жизни Лавкрафта на тот момент времени.
Думаю, нет смысла пересказывать здесь путаный сюжет повести, который своим извилистым развитием и отсутствием глав умышленно напоминает не только Дансени (хотя Дансени объемных работ такого рода никогда и не писал), но и «Ватека» Уильяма Бекфорда (1786). Некоторые детали сюжета и образов также отсылают к арабским фантазиям Бекфорда5. Лавкрафт снова рассказывает о Рэндольфе Картере, герое «Показаний Рэндольфа Картера» (1919) и «Неименуемого» (1923), который теперь путешествует по миру грез в поисках «закатного города», описанного следующим образом:
«Все в золоте и залитые лучами закатного солнца, сияли мраморные стены, храмы, колоннады и арочные мосты закатного города, сверкающие фонтаны посреди серебряных бассейнов на широких площадях и в источающих ароматы садах, широкие улицы тянулись среди тонких деревьев, вазонов с цветами и выстроившихся рядами мерцающих статуй из слоновой кости. По крутым северным склонам карабкались вверх черепичные крыши и старинные остроконечные фронтоны, меж которыми виднелись заросшие травой брусчатые проулки».
Не считая некоторых деталей в конце повести, все это напоминает некий воображаемый мир в стиле Дансени. Но что же обнаруживает Картер, уехав из родного Бостона ради утомительного путешествия по миру грез к трону Великих, обитающих на неведомом Кадате в замке из оникса? Об этом ему в необычайно трогательном отрывке расскажет Ньярлатхотеп, посланник богов:
«Знай же, что твой чудесный город из золота и мрамора – это лишь сумма, итог всего, что ты повидал и полюбил в юные годы. Прелестные крыши Бостона на склонах холмов и выходящие на запад окна, горящие закатом, аромат цветов в парке Коммон и гигантский купол на холме, бесконечные фронтоны и дымоходы, сплетающиеся в фиолетовой долине, по которой неторопливо течет река Чарльз, скованная множеством мостов. Ты видел все это, Рэндольф Картер, когда весной нянька впервые отвезла тебя в коляске на прогулку, и на все это ты в последний раз посмотришь с любовью и теплом от воспоминаний…
Это и есть твой город, Рэндольф Картер, поскольку все это – ты сам. Ты порожден Новой Англией, которая наполнила твою душу бессмертной красотой. И
